— Ну, как чувствует себя будущий любимец публики?

— Так, словно его прокрутили через мясорубку.

— Все будет нормально, — заботливо успокоила Ева и испытующе посмотрела ему в глаза своими большими черными глазами, в которых ничего не отражалось. Она вскинула брови, так что на лбу образовались глубокие складки, и вдруг стала похожа на отца.

— Тебе, очевидно, придется остричь свои длинные волосы, прежде чем ты появишься на телеэкране, — заметила она иронически. — Или тебе хочется завоевать популярность у хиппи?

Кротхоф рассмеялся, поперхнулся и закашлял. Ева крепко хлопнула его по спине, и ему полегчало.

Ева, как всегда, выглядела прекрасно, словно только что вышла из модного салона. Она была одета в брючный костюм из светлой антилоповой кожи; сиреневая шелковая шаль оттеняла бледность ее лица, которое резко контрастировало с черными, как вороново крыло, волосами. Сиреневые же перчатки и ядовито-зеленая сумка, перекинутая через плечо, дополняли наряд и подчеркивали ее кокетливую грацию. Словом, глядеть — не наглядеться!

— У меня ошеломляющие новости, — сказала она и опустилась в кресло для посетителей. — Представьте себе, я получила сегодня утром телеграмму. Из Зальцбурга. Маделина Растиньяк внезапно заболела и вынуждена отказаться от сегодняшнего выступления. Моцарт. Концерт для фортепьяно. Опус 23 A-Dur. Я вскочила как ужаленная. А послезавтра, — нет, через три дня — вечер сонат: Шуберт и Бетховен.

Она выпалила все это, словно наэлектризованная, глядя поочередно то на отца, то на Клауса. Затем, взяв себя в руки, снова приняла холодный, небрежный вид.

— Поздравляю, — сказал Клаус.

— Минутку! — нахмурился Кротхоф. — Сегодня вечером? Так сразу? Не будет ли это несколько…

— Ах, что ты. Я это уже играла, — пояснила Ева. — Моцарта я сыграю с закрытыми глазами. Одной репетиции с оркестром и дирижером вполне достаточно. Я уже туда звонила и обо всем договорилась. Практически я уже в дороге, папа. Я зашла только для того, чтобы предупредить тебя, что еду.

Она поднялась из кресла и подошла вплотную к Кротхофу.

— Сплюнь три раза через левое плечо, — сказала она.

Кротхофу ничего другого не оставалось, как выполнить приказание дочери и трижды плюнуть.

— Ты тоже, — обратилась она к Клаусу.

— Я тебя немного провожу. Я уже собрался уходить.

— Прекрасно, — кивнула Ева. — Ты хоть ненадолго составишь мне компанию. Итак, всего доброго, папа. Я тебе позвоню. Может быть, я задержусь там на пару дней.

— Будь осторожна. — Это звучало довольно беспомощно. Кротхоф выглядел просто жалким рядом со своей великолепной дочерью, которую он, очевидно, боготворил, но та не замечала этого.

— Не беспокойся, папа.

Клаус отворил дверь, и Ева вышла из комнаты.

— До завтра, Майнинген, — сказал Кротхоф и, с облегчением вздохнув, снял пиджак. — И передайте своему брату от меня привет, хоть мы и не знакомы. Непременно.

Еве совсем не нравилось, что Клаус должен куда-то звонить по телефону; ей пришлось сидеть в приемной в желтом пластиковом кресле, положив ногу на ногу и курить, попросив у Леммляйн огня для сигареты.

Клаус искал номер телефона в записной книжке. Весь мир отдыхает во время отпуска. Есть каникулы и у Земельной палаты — значит, Леонгард сейчас в своем сельском доме в Верхней Баварии — Моосрайне.

— Ну как, Леммляйн, — заговорила Ева, — помогают вам похудеть таблетки, которые я вам недавно дала?

Леммляйн засопела. Как она ненавидела эту раскрашенную куклу! Ее и ее вопросы, да еще при Клаусе Майнингене, который, конечно, даже не улыбнется на ее плоские шуточки, но и не оборвет ее. И как он только разрешает говорить всякий вздор?..

— Меня зовут «фроляйн Ламм», — заносчиво сказала Леммляйн, на секунду оторвавшись от машинки и снова углубившись в работу.

— Ну, хорошо, фроляйн Ламм; не хотите ли вы поздравить Клауса Майнингена? — продолжала Ева. — Ведь вы, я полагаю, в курсе дела.

— Вовсе не обязательно, — мгновенно вмешался Клаус и умоляюще взглянул на Леммляйн, но было уже поздно. Нечего было трепать о своих замыслах.

— Ну что, выполнили вы свое решение? — невинным тоном спросила Леммляйн.

— Нет, — пробурчал Клаус, обозлившись.

— Что за решение? — спросила Ева.

— Герр Майнинген хотел…

— Замолчите, Леммляйн. Я говорю по телефону.

Леммляйн хмыкнула и начала вертеть в руках письмо, лежащее около машинки. Ева пожала плечами и проводила глазами дым от сигареты, одновременно покачивая ногой. Очевидно она погрузилась в свои мысли о фортепианном концерте.

Гудки в трубке. Свободно. Щелчок и голос на той стороне провода: «Ошиблись номером!»

— Леонгард!

— Клаус? — помедлив, отозвался голос.

— Угадал. Представь себе…

— Откуда ты говоришь?

— Я в Мюнхене. Я…

— Да-да. — Леонгард, казалось, облегченно вздохнул. — Я уж подумал, что ты застрял с неисправным мотором где-нибудь на автостраде и мне снова придется тебя выручать.

Клаус отчетливо представил возмущенное лицо своего брата — тот был старше на двадцать лет — и потребовалось несколько секунд, чтобы эта картина исчезла.

— Ты еще не забыл? Как это похоже на тебя! Но тебе предстоит пережить неприятность иного рода: я хочу к тебе приехать!

— Послушай, Клаус: я занят и, кроме того, ожидаю сегодня вечером…

— К сожалению, я не могу воспользоваться машиной, приеду поездом. Доставь меня к себе с вокзала.

— Я же сказал…

— Чао, Леонгард!

Клаус положил трубку и показал невидимому брату язык. Ничего страшного. Он приедет к Леонгарду, расскажет, как идут дела, и протянет ему руку — помирится с братом. Интересно посмотреть, как этот взрослый инфант будет реагировать на то, что у него впервые не попросят денег.

— Я готов, — обратился он к Еве. — Извини, что заставил тебя ждать.

Она вдавила сигарету в пепельницу, встала с места и улыбнулась. Она едва доставала ему до плеча.

— Ты же знаешь, что ради тебя я готова на все. Пошли.

— До свидания, Леммляйн! — крикнул Клаус, обернувшись.

Ну разве можно на него сердиться? Разве можно устоять против его обаяния?.. Леммляйн благодарно кивнула Клаусу — ведь не забыл же о ней даже в присутствии Евы Кротхоф.

Ева подошла к своему бананово-желтому «порту» и оглядела забитую до отказа автостоянку.

— Что ты стоишь? Где твоя машина?

— Я… — Клаус какое-то время соображал, что ответить. — Моя машина в автосервисе.

— Могу тебя подвезти, — Ева вздохнула.

— Это превосходная идея, — сказал Клаус. Потом он словно что-то вспомнил. — Минутку, я сейчас вернусь!

Ева удивленно глядела, как он, пробравшись через заполненную машинами стоянку, перебежал перед носом разгневанных водителей дорогу, скрылся в лавчонке на той стороне улицы. Она сидела за рулем и ждала, ничего не понимая.

Клаус вернулся и, запыхавшись, повалился на сиденье. Он держал в руках одну-единственную лиловую орхидею и воткнул ее в вазончик, который был укреплен перед ветровым стеклом со стороны водителя.

— Вот теперь перед тобой будет твое отражение, — сказал он.

Ева слегка ударила его по плечу, потом обняла и поцеловала.

Клаус принюхался:

— Новые духи?

— «Скандал», — сказала Ева.

Клаус подмигнул ей.

— Твой папаша предупреждал, чтобы я воздерживался от скандалов.

Она рассмеялась и включила мотор.

— Хочешь поехать со мной в Зальцбург? — спросила она. — Сейчас заедем к тебе, захватишь темный костюм и зубную щетку… Что скажешь?

Он наморщил лоб. Однажды он уже побывал на ее концерте. Она сидела за роялем, как сказочная фея. Исполнялся а-мольный концерт Грига; она играла с невероятной экспрессией, одухотворенно, так что потом Клаусу в продолжение трех недель снова пришлось привыкать к мысли, что Ева — женщина, просто женщина из плоти и крови, которая любит венские сосиски с картофельным пюре. Он покачал головой.