Бывший концлагерь СС приютил и «смершевцев»⁷. Некоторое время здесь находились лагеря для немецких военнопленных и для так называемых «силезцев» – интернированных польских граждан немецкой национальности.

Уже в марте 1945 года фронтовой приемно-пересыльный лагерь для военнопленных № 22, находившийся в ведении 4-го Украинского фронта, был передислоцирован в Освенцим из Самбора и Ольховцов⁸. Здесь же обосновались и два спецгоспиталя, № 2020 и № 1501, обслуживавших перевозку немецких военнопленных в глубь СССР. А в апреле Освенцим, к которому подходят ветки как западноевропейской, так и советской железнодорожной колеи, стал узловым местом сосредоточения и перевалки военнопленных перед отправкой их на восток; поблизости оказались и склады с топливом, вещевым имуществом и эшелонным оборудованием. В результате в уцелевшую и отчасти восстановленную барачную инфраструктуру бывших Аушвица и Биркенау с их суммарной остаточной емкостью вплоть до 50 тысяч человек в апреле – мае 1945 года были передислоцированы еще два лагеря – фронтовой приемно-пересыльный лагерь для военнопленных № 27 из Подебрад и сборно-пересыльный пункт № 5 из Оломоуца⁹. В мае номер лагеря изменился (из № 22 он стал № 87), но сама дислокация в Освенциме была подтверждена и в июне¹⁰.

По всей видимости, деятельность этих лагерей продолжалась на протяжении всего лета 1945 года, при этом в Освенциме застревали те, кто не был годен к транспортировке и физическому труду в советских лагерях¹¹. Осенью 1945 года лагерь для «силезцев» был переведен в Явожно.

В конце 1945 года было принято решение о возвращении территории бывшего концлагеря Польской народной армии и о создании в Освенциме и Бжезинке государственного музея. В апреле 1946 года был назначен его первый директор-организатор – д-р Тадеуш Войсович, бывший узник Аушвица и Бухенвальда. Фактическое открытие музея состоялось 14 июня 1946 года, в 7-ю годовщину прибытия в Аушвиц-1 первого транспорта с первыми заключенными-поляками¹².

Но не надо думать, что, как только музей в Освенциме был создан, его сотрудники тотчас же занялись активными и целенаправленными раскопками возле крематориев: самые первые археологические экзерсисы музея состоялись только спустя 15 лет – в начале 1960-х годов – и то под давлением бывших узников из «зондеркоммандо». Такая пассивность прямо вытекала из послевоенной политики стран восточного блока по отношению к Холокосту и памяти о нем.

В преломлении концепции Освенцимского музея это выглядело примерно так: «Дорогие посетители, вы находитесь в самом чудовищном из существовавших при нацизме концентрационных лагерей… Здесь сидели многие десятки тысяч польских патриотов. Как всем хорошо известно, мы, поляки мужественно и героически боролись с эсэсовцами и тяжко за это страдали… Что-что, евреи? Да-да, евреи здесь тоже были, да, правда, миллион или больше, да, правда, их тоже обижали, да, часто, но все же главные жертвы и главные герои – это мы, поляки!»¹³

…В результате из нескольких десятков схронов, сделанных членами «зондеркоммандо» в пепле и земле вокруг крематориев, были обнаружены и стали достоянием истории и историков всего восемь из них.

История обнаружения, изучения, хранения и публикации рукописей, написанных бывшими членами «зондеркоммандо» в Биркенау, весьма поучительна. В сжатом виде она запечатлелась в нижеследующей таблице. Более детальные сведения о каждой из находок содержатся в специальных описаниях каждой из них в отдельности.

Сведения об обнаружении и местах хранения рукописей членов «зондеркоммандо»

Сокращения: ХХ – Хаим Херман, ЗГ – Залман Градовский, ЛЛ – Лейб Лангфус, ЗЛ – Залман Левенталь, МН – Марсель Наджари.

Лейб Лангфус, автор одной из тех немногих рукописей, что были найдены, обращался к потомкам:

«Я прошу собрать все мои разные и в разное время закопанные описания и записки с подписью J.A.R.A. Они находятся в различных коробочках и сосудах на территории крематория IV, а также два более длинных описания – одно из них, под названием «Выселение», лежит в яме с кучей остатков костей на территории крематория III, а описание под названием «Аушвиц»¹⁴ между размолотыми костями на юго-западной стороне того же двора. Позже я сделал с этого копию и дополнил, и закопал отдельно в пепле на территории крематория III. Я прошу все это вместе собрать и под названием «В содрогании от злодейства» опубликовать. <…>

Сегодня 26 ноября 1944 года»¹⁵.

Хенрик Порембский, электрик, обслуживавший крематории по электрической части, доверенное лицо и связной «зондеркоммандо», осуществлявший связи с подпольщиками в Аушвице-1, утверждал, что члены «зондеркоммандо» начали закапывать свои сообщения в землю летом 1944 года. По его версии – после того, как после удачного побега из основного лагеря одного польского подпольщика, бывшего связным с волей, оборвался надежный канал связи для касиб.

Думается, что он все же сдвинул акценты интерпретации: евреи действительно приступили к захоронению своих свидетельств летом 1944 года и, так сказать, «у себя» – на территории, прилегающей к крематориям, но причина была иной: почувствовав себя «кинутыми» польским подпольем и заплатив за это жизнью капо Каминского, бывшего к тому же ключевым звеном коммуникации между Биркенау и Аушвицем-1, и переездом в зону вокруг крематориев, они просто отказались от столь жесткой координации с подпольщиками из головного лагеря. Да и сама связь, если бы ее искали, после переезда в зону крематориев и смерти Каминского не могла не усложниться¹⁶.

Порембский вспоминал, что ему лично известно о 36 схронах на территории крематориев¹⁷. Он же рассказал и о «технологии», которую выработали для этого зондеркоммандовцы, в частности на крематории IV. Сначала рукопись, положенную во фляжку, или в пустую банку из-под «Циклона Б», или хотя бы в плотно закрытый котелок, припрятывали в поленнице дров, уложенной вдоль внешней колючей проволоки, в том ее месте, где был не просматриваемый ниоткуда закуток между двумя рядом стоящими зданиями – газовой камерой и раздевалкой. Там же было естественное углубление, которое постепенно заполнялось различным мусором и землей. Вдоль проволоки и штабпелей дров росли кусты и молодые сосенки, под корнями которых и устраивали схроны: сначала вырывали ямку, потом вынимали из временного укрытия банку, прятали ее в ямке и аккуратно засыпали землей, под конец поливая сверху водой и утрамбовывая. Поскольку нетрудно было предположить, что от самих зданий когда-нибудь камня на камне не останется, ямки делали не ближе, чем в метре от стен. Занимался всем этим, согласно Порембскому, один и тот же узник – Давид то ли из Сосновца, то ли из Лодзи (вероятно, штубовый).

Трижды приезжал Порембский в Освенцим в надежде найти их и выкопать бесценные записи. Первый раз, в августе 1945 года, он опоздал – на территории крематориев хозяйничала комендатура лагеря для немецких военнопленных. Второй раз – в 1947 году – копать ему не разрешил уже музей, опасавшийся наплыва «черных археологов». В третий раз он обратился в музей в начале 1961 года; на этот раз санкция варшавского и музейного начальства была получена. И вот 26 июля 1961 года раскопки начались: место – участок размером в 80 квадратных метров – указал Порембский. И уже 28 июля они увенчались находкой проржавевшего немецкого солдатского котелка, внутри которого оказались плотно уложенные и слипшиеся друг с другом листы бумаги – записки Э. Хиршберга из Лодзинского гетто с комментариями З. Левенталя. Рядом с котелком в земле были остатки пепла и несгоревших человеческих костей – возможно, Левенталь почтил память автора записок персональным захоронением его условных останков¹⁸.