[…] дети не спали всю ночь […] беспримерное беспокойство. Они не оставались ни одной минуты во дворе, потому что каждый ребенок чувствовал, что воздух кругом горит […] до конца, так они не знали […] душили […] никто не выказывал столько здоровья […] и осмысленности, как эти маленькие созданья. […] всех […] и всех […] всего сообщества […] Это был день тихих вздохов […] бледные, погасшие […] вечерами не […] некоторые люди в помещении, жандармы […] жарко и непрерывно освещение, чтобы страх парализовал […] воспоминания о первых людях, которые погибли под […] было живо,

[…] ранним утром на […] еще семьсот […] несколько десятков […] новые контингенты […] и послали всех […] они должны до завтрашнего утра массив(но) ловить и все население арестовать […] каждый полицейский на собственное усмотрение […] вытащил на […] некоторых людей задержал и на […] на совесть еврейской полиции. Напрасно люди прятались в подвалах, на чердаках, в хлеву […] возможно наступило. Если жертву находили, то убивали на месте. Следующая семья […] каждый делал это по-своему.

[…] отцы детей […] сестер и т. д. […] всю жизнь, собственная жена, дети […] крики и жалобный плач […] хватали руками в горькой […] люди плакали потрясенно со всех сторон, глубоко трогая сердца […] болезненно жалобы хотели сжать сердце […] они чувствуют, что […] происходит, и они идут на муки. […] немцев, чтобы схватить их жертвы.

[…] Правда, тяжелая […] нас поразила, огромное и тяжелейшее несчастье […], хотя мы этого не заслуживали […] что вечно […] и никогда не нашли покоя […] и чтобы заставить […], чтобы заставить работать […] в лицо […] у тебя другое сердце […] исчезли […] с этой земли и навеки забыты […] испытывать разум на прочность. Такая подлость, такой позор […] Так много горечи, вырвавшийся вздох, что […] еврейское сознание так бессильно, обмануто и в отчаянии, как последний […] себя в […] брошенный звук

[…] детей у себя оставить […] и вместе с […] жертвами, разрешает нам не умереть […] единственное утешение на краю пропасти. […] хотя они остались живы […] в двух мельницах. Пустыня, руины […] единственное окошечко […] окно было разбито, и холодный ветер проникал внутрь мельницы […] Место для сидения было […] накрыто. Ты идешь, ты падаешь в глубокую пропасть, охватывающий весь поднебесный бесконечный мир […], ощутимый для разумного и чувствующего человека, вырванного из всего, что ему было любо и дорого, из всего, что они создали […] в надежде и ожидании, […] увидеть завтра, которого ждали их дети, […] их играм, когда была еще нормальная жизнь, они создали единое гармоничное людское […] сообщество в полные опасности моменты жизни.

И только в самые опасные минуты, когда […] когда бандиты протянули свои лапы […] согнутые и разбитые […] полная страха дрожь, полная ужаса […] без единого любимого, отцовского […] Сердце, разорванное на куски, […] Внутренне полностью разбитые, они хотят […] такие и похожие мысли […] и тащились одна за другой […] под жерновом и напряженно прислушиваясь, чтобы хотя бы одно слово, одно предложение понять чувствовал себя так, как будто находился в кипящем котле […] и звенят горько плачущие голоса, переплетаются […] горячее вспыхнувшее […] из сердца мучительно как […] слово, которое доходит до его ушей […] разнообразные, вначале […] и самое главное […] боль, страдание и судьба […] большие и сильные люди […] в такие юные годы в могилы, под […] самих себя превратить в жертвы и

[…] разрывающая […] сердце, до самой глубины проникающая боль и сотрясающее страдание. Дети […] плач маленьких детей […] высказать их жалобу […] и расстаться с этим миром […] Они ничего не испытали в жизни […] горячий материнский плач […] большое мужество и большую храбрость […] голоса […] с таким тяжелым […] с таким гневным […] жизненный инстинкт […] выразить словами их несчастье […] боль, которая в них нарастала […] и опять прижимало […] к себе и обрывало руки […] невозможно запретить клокочущим чувствам […]

[…] его сердце рвалось на части […] его снаружи внутрь […] в его переживаниях единственный […] тихо прочтет Видуй, и они бьют […] резко протестуя, да, умереть, но […] испустить дух в окружении евреев, а не среди […]

Печальный конец с трагическим эпилогом […] почему нам выпала такая трагическая судьба? Если бы возможно было хотя бы утром подойти к двери, хоть еще один раз на нее взглянуть и излить полную чашу слез […]!

[…] маленькие дети хотят […] тяжелая, печальная мелодия […] ночью. Но они чувствуют, крутятся […], им беспокойно. Никто не успокаивает […] И их сердца плачут […], длинная, тяжелая, страшная [ночь] […] накануне […] они начали всех выгонять […] гнали стадо баранов […] бросались дрожа […] овечки сквозь забойщиков на шее […] они шли в таком ужасном беспокойстве и страхе. Много, очень много людей вышло на площадь […] они вели живых людей к […] плача хором […] Женщины и дети плакали от холода и голода. Они бессильно стонали […] но безуспешно […] некоторые дети были […] они бросались на усталые руки матерей, чтобы там найти защиту, все несчастье и его […] понять, невероятно испуганные и измученные […] некоторое время плакали они […] смотрели на матерей, чтобы прочитать […] в их лицах, что все так останется […] глубоко задумавшись, впавшие […]

среди огромной массы людей […] могущественные окружавших, которые […] выражали […] глубокое презрение […].

[…] часто их гладили и горячо обнимали […] и целовали их головки с такой страстью […] чтобы они не застыли и не окаменели […] из человеческой массы вопреки всему […] настроение, которое придавало характер […] охватило женщин; они плакали, жаловались и причитали. Многие из них говорили сильными […] отчаянными голосами, взывали и требовали справедливости. Они протестовали […] слова, которые […]

[…] чтобы согреться и согреть ребенка […] хотели использовать возможность, несколько часов перед смертью […]. И опять сплачивались люди с […] искали кого-нибудь, кто бы их взял […] он дрожал и бросался […] вихрь, но никого не было, перед кем он мог бы плакать […]

Настал большой день, когда пришли сборщики, жандармы […] Всех погнали к вокзалу. Одновременно пришли машины, чтобы подобрать тех, кто не мог ходить […]. Мы приходим к вокзалу […] огромная толпа […] там начали они людей смертельно бить […] они дико […] бросались на слабую, беззащитную толпу […], тяжело вооруженные […]

[…] и не разрешали им, садиться […] они заставляли их только, […] грузовики […] пакеты с вещами на […] сильно, потом выстраивают всех с […] и кто не входит […], и безостановочно заталкивали их до тех пор, пока […] полностью не набит и утрамбован […], пока лежащие люди ни одним членом не могли бы пошевелить […] перед отправкой поезда […] много людей […] капли воды для людей […] количество воды […] преобладающее большинство их души выдохнули […] чувствительный зимний холод […]

[…] обман […] отъезжали, транспорт и […] двинулись вперед и […] события […] сильный шок и […] жертв из гетто вывозить […] кружила вокруг дома и села […] и оплакивала […] убитых, забитых […] в глубоком отчаянии, полностью под впечатлением недавно пережитых сцен. Люди печально жаловались […] на новую порцию горького опыта. Разве это возможно, что такие молодые и невинные люди умирают? Сердце […] Есть конец терпению. Почему люди с этим смирились? Так или иначе – нас всех ожидает смерть! Люди удивляются, почему нужно перед смертью так страшно мучиться? Никого же не заставляют […] они получают от этого огромное садистское удовольствие […] Выдержим ли мы? […] тогда, когда люди узнали […] следующие пятьсот неработоспособных […]

[…] они были выстроены в отдельные колонны, в которых с циничными шутками искали […] девочек: их […] поставили в стороне […] и приказали […] еврейские […] язвительно высмеивались […] мужчинам […] наклеены. Работоспособных выстроили отдельно от неработоспособных; одна девочка бежала от […], она была убита на месте […] и он дальше заглатывал деньги […] чтобы нагнать страха […] деньги, часы и большие суммы, которые неработоспособные […], а потом за 50 марок освободили ребенка. И таким образом превращались живые люди от страха перед смертью […]