— Не резковато ли? — нахмурился Пелей, всегда предпочитающий изворотливость прямому удару. — Союзники, как-никак. Как и мы в Спасителя верят… хотя кто только сейчас ни скажет, что верит. Ладно, я уж отпишу помягче. Только глядите, моя королева, как бы не было это послание камнем в омут с гидрами.

— Пелей, мы не на совете. Говори прямо, — устало промолвила королева.

— Игру со спящим драконом затеяли вы, моя королева. Смотрители — ещё те союзнички. Уступать им нельзя, препираться — ещё хуже. Все равно на своём настоят. Терпения у них хватит. Чаша их бездонная.

— Что ты предлагаешь? Говори, не тяни.

— Вывести когорту, моя королева. Не будить спящего дракона.

— И кто тогда защитит горожан от подземной нечисти? Морфелонцы, не вылезающие из своего замка? Смотрители? Да они и черного дракона перетерпят, если тот пойдёт по улицам пожирать горожан. Они равнодушны ко всему вокруг, как истуканы, которых сами некогда ревностно разбивали.

— Равнодушны, да, — повторил Пелей задумчиво. — Но, может быть… порой я думаю: а что было бы с городом, если бы не чары равнодушия амархтонских туч?

— Ты это о чём? — затаённо спросила королева.

Политарх помялся, осторожничая.

— Я разные донесения из кварталов получаю. Людям вроде как и безразлично всё, но в душе они ненавидят друг друга. Тёмные — сумеречных, сумеречные — тёмных, мглистые — тех и других. Ненавидят нечисть, ненавидят магов, чашников этих ненавидят, ненавидят аделиан, ненавидят… вас, моя королева. Я вот думаю, а что бы случилось, если бы ненависть пересилила равнодушие? Город утонул бы в крови — вот, что случилось бы. Так не лучше ли равнодушие, чем помутнённая ярость?

В свете факелов глаза королевы блеснули.

— Правило меньшего зла? Согласиться с меньшей бедой, чтобы уберечься от большей? Мне чужд этот принцип, Пелей. От зла невозможно откупиться. Нет большего и меньшего зла, есть просто зло. Уж лучше проиграть ему в открытой схватке, чем принять его правила.

— Не все люди обладают стойкостью воина, моя королева. Простым амархтонцам многого не надо: мир, хлеб, крыша над головой, да любимое занятие. Начнётся война — не будет всего этого. А пока их сердцами правит равнодушие, не будет ни войны, ни бунта, ни восстания — вот что главное. Это я как градоначальник говорю… Если позволите, я пойду писать ответ чашникам.

Королева осталась наедине со зрящей Тальгой. С ней она чувствовала себя легче. Немолодая светловолосая служительница с небесного цвета глазами была её давней наставницей и подругой.

— Не печалься, Сильвира. Пелей хороший градоначальник и знает своё дело, но понимание духовной сути города скрыто от его ума. Ты никогда не пробудишь этот город своими усилиями, а этот народ никогда не признает тебя своей владычицей. Ты захватила это королевство, но оно не стало твоим.

— Захватила? Я принесла свободу в Амархтон! — резко ответила королева.

— Почему же тогда на башнях Аргоса и Восточных врат реют знамёна твоего королевства? Где давний стяг Великого Гесперона?

— Нельзя давать свободу неокрепшему королевству, — королева несколько смутилась, впрочем, не скрывая от зрящей, насколько неудобен ей этот вопрос. — Ты понимаешь, что будет, если я уйду из Амархтона, а этот народ поставит себе нового правителя? Тёмный Круг тут же подомнёт его под себя и вернёт трон Хадамарту. Всё вернётся на позиции трёхлетней давности.

Тальга вздохнула, глядя на мерцающие огни застав и сторожевых башен.

— Я не слишком сведуща в стратегии, тебе виднее. Но я вижу твоё сердце, Сильвира. Твоё желание пробудить амархтонцев искреннее, ты от всей души хочешь, чтобы этот народ обрёл свободу от чар равнодушия. И в то же время твоё сердце греет давняя мечта — Великая Южная Империя. Ты умеешь вдохновлять и себя, и своих людей и всегда веришь в то, что говоришь… но твоя мечта… она губительна.

Королева никогда не гневалась на зрящую за горькие слова. Эта женщина с просветлёнными голубыми глазами уже не раз удерживала Сильвиру от необдуманных поступков, за которые пришлось бы потом горько расплачиваться.

— Да, я мечтаю об этом. И твой упрёк мне неясен. Что плохого в том, чтобы создать могучую империю, которая навсегда закроет легионам Хадамарта путь в Каллирою?

— Может быть, и так. Но я говорю не о стратегии, а о твоей душе. Ты изменилась после Амархтонской битвы. Что-то в тебе уже не то.

— Что же тебя тревожит? — нахмурилась королева.

— Раньше в тебе идеально уживались добрая хозяйка и грозная воительница. Но в последнее время хозяйка засыпает, а воительница бодрствует и превращается в завоевательницу. Может быть, так лучше для королевства. Не знаю. Просто мне очень жаль тебя. Эти стремления принесут тебе только страдания.

Королева вздохнула.

— Я устала. Эта война с Хадамартом слишком затянулась. Когда с ним будет покончено, всё пойдёт по-другому.

— Покончено? С бессмертным теоитом? — глаза Тальги блеснули. — Знаешь, Сильвира, что меня больше всего тревожит? Не то, что Хадамарт может напасть в любой момент или подослать к тебе наёмных убийц. Страшит меня то, что ты думаешь о нём постоянно. Днём и ночью, на больших советах и со своими советниками наедине, ты всё время говоришь о нём. Хамадарт становится частью тебя, Сильвира.

Королева ощутила холодок от её слов. Она не всегда понимала той глубины духовного мира, которую видела зрящая, а сама Тальга далеко не всё могла передать при помощи слов. И сейчас королеве было неясно, что хочет сказать прозорливая храмовница.

— Ты моя наставница, Тальга. Ты можешь хоть сейчас приказать мне отказаться от притязаний на амархтонский престол, и я немедленно покорюсь твоему слову!

— Ты же знаешь, что я никогда не потребую от тебя этого. Я вообще не вмешиваюсь в твои дела, это не моё призвание. Меня заботит только твоя душа, — Тальга покачала головой, проникновенно глядя в серые глаза королевы. — Не стремись к завоеваниям, Сильвира. Эпоху войн пора заканчивать. Каллирое нужны не завоеватели, а миротворцы.

Королева подняла взгляд к клубящимся над её головой тучам.

— Миротворцы, — беззвучно повторила она. — Да, ты права, Тальга. Именно миротворцы, а не миротворец. Один человек здесь уже ничего не изменит.

Мелфай очнулся от палящего в лицо солнца. Похоже, уже было даже не утро, а время близкое к полудню, когда в Мелисе наступает пик дневного зноя. Время, когда все благоразумные горожане сидят по домам или чайным, нежатся на берегу Лазурного залива или прохлаждаются в Роще дриад. Мелфай же лежал у грязной пригородной таверны посреди заплёванных, замусоренных грядок, на которых уже давненько не росло ничего кроме сорняков. Лежал на спине, раскинув руки, словно воин, павший на поле брани.

Павшим не павшим, но раненым он себя ощущал. Голову ломило от боли. Мелфай прикоснулся к лицу и тихо застонал: левая скула отозвалась тупой болью. Под глазом наверняка красуется огромный кровоподтёк.

Последняя картина вчерашнего вечера всплыла в памяти с удивительной ясностью. Звонко подлетает с его ладони динар, предназначенный для уплаты за ночлег и ужин, монету ловко подхватывает в воздухе левой рукой долговязый разбойник, а правой — что есть силы бьёт его, Мелфая, чуть пониже глаза…

Ох, и дельно же бьёт! Голова гудит как колокол… Славно же встретил путешественника весёлый Мелис! Впрочем, сам виноват. Думать надо было. Кудрявый, светловолосый парень с заплечным мешком, явно крестьянин из морфелонских провинций — чем не идеальная жертва для местных грабителей?

Мелфай приподнял голову, осматриваясь: сколько же он здесь провалялся?

— Очнулся, путешественник? Давай помогу.

Мелфай приподнялся, опираясь на локти и щуря глаза на странного человека, вздумавшего с ним заговорить. Серый халат, острая бородка, в руке посох, на конце которого играет солнечными лучами прозрачный кристалл. Маг, ясное дело! Борода и волосы седые, лицо моложавое, поди пойми, парень это или старик!