Марк направился к худенькой фигурке на берегу, как тут новый образ, выплывший из дождя, застыл на другой стороне озера.

Этого Марк тоже не ожидал. Но эта неожиданность вызвала уже не восторг, а мерзкое чувство страха и отвращения, как если бы в груди его зашевелилась инородная слизь. Застывший на другом берегу образ был точной копией облика Марка — с той лишь разницей, что левая половина его лица была мертвенно-бледной, неживой.

«Призван, это точно. Но кем?»

Саркс, убийца душ, отравитель совести — внутренний враг, побуждающий мыслить и поступать в угоду своему тёмному «я»!

«Однажды я победил его. Однако он никуда не исчез. Уничтожено его магическое тело, однако сама его сущность осталась прежней. Он часть меня, ему суждено существовать до тех пор, пока живу я. Или пока в моей душе есть для него место… Почему же молчит Циэль? Почему хотя бы не скажет призван я или нет?»

Вестница молчала, глядя на воды озера. Ей не было нужды что-то говорить. Само её присутствие было красноречивее всяких слов.

Марк понял. Внутренний конфликт неизбежен. Циэль — это его путь. Вернее, вестница, зовущая в путь. А Саркс — его скрытые от совести мотивы. Озеро же… озеро и есть его душа, породнившаяся с Каллироей: мутная, непроглядная, неясная. Что в действительности влечёт его? Верность призванию? Или горделивая жажда подвигов, славы, свершений, а кроме того — страх перед неизбежным одиночеством и скукой в родном мире?

Тревога нарастала. В ирреальность происходящего пробился голос инстинкта выживания:

«В родном мире тебе грозит одиночество, скука или смерть, но то, что затаилось по ту сторону озера, страшнее всего этого. Куда страшнее».

Потрясённый и ошеломлённый Марк, наконец, сподобился сделать шаг к озеру. Нет сил думать, колебаться, взвешивать все «за» и «против», переосмысливать свои мотивы и путаться в понятиях «совесть», «долг» и «свобода выбора».

Фигура Саркса горделиво выпрямилась. Похоже, он был доволен решением Марка. Но и бледное личико Циэли окрасилось слабой улыбкой — она обратила, наконец, взор к Марку.

— Я иду туда… где моё призвание, — произнёс он.

Сбросив рюкзак, разувшись и скинув куртку, Марк зажмурился и, подавляя страх, вошёл в мутные воды лесного озера.

Путь миротворца начался.

Город спал, окутанный тёмной-тёмной вуалью ночи. Выйди кто из горожан во двор без свечи или факела — увидит не больше слепца. Но без особой нужды в эту пору никто и носа на улицу не смел высунуть. Двери домов на ночь задраивали наглухо. Те из горожан, что почитали древних богов, вешали на дверях защитные обереги. Те, что веровали в Спасителя, произносили перед сном молитвы о защите. Иные горожане полагались на крепость засовов и оконных решёток. Равнодушные ко всему вокруг амархтонцы никогда не были равнодушны к собственной безопасности.

«Это не мой народ. Мне чужды эти люди. А я чужда для них».

Королева Южного Королевства Сильвира пристально смотрела с крепостной стены Аргоса в темноту города. Дворец, отвоёванный у бессмертного теоита Хадамарта в кровавом месиве Амархтонской битвы, открывал превосходный вид на раскинувшийся между двумя горными грядами величественный город. Сейчас были видны только огни застав, а ещё храмов, где и ночью порой проходили молебны.

Амархтон. Имя, означающее «Земля, посвящённая Амартеосу, божеству греха». Прошло три года с того дня, когда над главной цитаделью города взметнулись знамёна Армии Свободы, но название города так и осталось прежним. Вопрос о возвращении городу его исконного названия — Гесперон — не раз поднимался на Высшем Совете, но всякий раз эту идею отклоняли. Одни говорили, что жители королевства плохо воспримут переименование, другие — что возникнет множество трудностей в управлении державой. Но всё это были лишь отговорки. Истинную причину понимали все, хоть и старались о ней не говорить.

Амархтон не мог, не имел права стать Геспероном, то есть «Городом вечерней звезды», потому что небо над ним по-прежнему закрывали тёмные клубящиеся тучи.

Тучи. Королева думала о них постоянно. Не было и дня, чтобы она, выйдя на стену или крышу дворца, не подняла бы взгляд к этой безжалостной бурлящей массе. «Вы думаете, что вы могущественны? Пусть так, но вы не вечны. Придёт время, и вы рассеетесь перед лицом истинного света, как рассеивается утренний туман перед восходящим солнцем». Королева ненавидела эти тучи, как живых существ. За три года борьбы в них не появилось даже маленькой бреши. Владычице порой чудилось, что за этими тучами нет никакого неба, и город обречён жить под ними, как под вечным проклятием.

И это при том, что стоит отойти от города на три полёта стрелы, как взору откроется прекрасное небо — звёздное или солнечное, это уж в какую пору выйти. «Нельзя развеять тучи — можно перенести город!» — говорили некоторые мудрецы на Совете. Постепенно, шаг за шагом воздвигнуть чуть в стороне новый дворец, построить новые кварталы — там, где сейчас простирается обжитая крестьянами степь, каждое утро озаряемая лучами восходящего солнца. Но королева знала, что даже осуществи она такой грандиозный замысел лет за пятнадцать-двадцать, это ничего не изменит. Тучи неизбежно передвинутся вслед за городом.

Тучи. Грозные, неприступные, непобедимые. Мудрецы королевы испытали на них всё хитроумие своих исследований, но так и не сумели найти их уязвимые места или хотя бы понять их природу. Священники и сотни храмовых служителей проводили многодневные молебны, совершали обряды, шествия — всё было испытано и ничто не принесло успеха.

Впрочем, у королевы было смутное чувство, что никакие обряды не помогут. И всё потому, что тучи эти держит не магия Тёмного Круга, не злая воля Хадамарта, а жестокий грех равнодушия тысяч и тысяч жителей Амархтона. Равнодушие, с которым жители относились к кровавым жертвоприношениям на алтарях Амартеоса во время правления Хадамарта. Равнодушие, с которым обычный амархтонец натягивает на голову одеяло, когда в его дверь отчаянно колотит сосед, настигнутый ночной нечистью. Равнодушие, с которым тот же амархтонец каждый день переступает через умирающего на улице калеку…

Равнодушие было постоянным, дневным и ночным состоянием души этого города.

«Они привыкли к смертям, привыкли к горестям, — говорила себе королева. — Но, силы небесные, почему не могу привыкнуть я?! И никогда не привыкну! Хотя в своё время привыкла и к крови, и к смерти, и к предательству».

«Ради чего же ты, владычица, безвылазно сидишь в этом мерзком городе?» — спрашивала Сильвира себя в те дни, когда сопротивляться отчаянию становилось особенно тяжело. — «Я не могу бросить начатое, — отвечала она себе. — Ради освобождения Амархтона полегли тысячи воинов моей армии. Славные, верные бойцы, среди которых было столько моих близких друзей! Ради этого гибли прославленные рыцари юга и верные долгу воители севера!»

«Ради чего, владычица? Ради города, где осиротевшего ребенка не примет ни один из родственников, кроме как на правах раба? Ради города, где больной старик умирает от жажды в родной семье только потому, что никто не поднесёт ему воды? Ради города, где избавляются от лишних ртов, попросту выставив человека ночью на улицу? Ради города, где родители отдают своих едва повзрослевших дочерей…»

«Хватит! — прервала недобрые мысли королева. — Я сама взяла на себя бремя судьбы этого королевства и донесу его до конца. Эти люди невиноваты. Их приучили так жить за годы господства Хадамарта. И однажды, когда падут мои враги и рассеется колдовской морок, застилающий глаза этих несчастных, они изменятся…»

За спиной послышались шаги. Королева знала — это политарх Пелей, градоначальник города и служительница Тальга из свиты королевских зрящих. Только этих двух людей телохранители могли пропустить сразу, не извещая владычицу.

Взглянув на Пелея, Сильвира в очередной раз напомнила себе, что это он управитель города, а не она, и радеть о нуждах горожан — его забота. Её заботы совсем иные. Присутствие южной владычицы в Амархтоне — не только залог законопослушности и порядка, но и оружие сдерживания. Ни Тёмный Круг, ни сам Хадамарт не решатся атаковать Амархтон, пока в городе находится Сильвира — смертная женщина, отнявшая трон у могущественного бессмертного теоита.