— Три дня, — отрезал сотник. — А потом снова в строй. У меня нынче каждый меч на счету, а десятник и вовсе как палец.

Марку оставалось только покорно кивнуть.

Три дня отлучки Марк потратил на расспросы вояк из окрестных лагерей о Лесном Воинстве, но безуспешно. О лесном народе знали все, многие слышали и о Никте, дочери легендарного Сельвана, но на вопрос о том, где их искать, только разводили руками: в лесу ищи. В лес Марк благоразумно не совался, а тот следопыт, который обещал познакомить с кем-то из Лесного Воинства, куда-то запропал.

А потом Марку поручили десяток бойцов, и ему стало не до поисков. Никогда не руководивший людьми и не любивший этого дела, Марк с трудом входил в роль младшего военачальника. Он привык просить, а не приказывать, а от грубоватых наёмников добиться чего-то просьбами было сложно. В результате десятка Марка поднималась позже всех, в дозор выходила с опозданием и в целом не отличалась исполнительностью. Единственное чем отличились воины десятника Подорлика, так это ежедневными тренировками. Марк не стал заставлять бойцов рыть никому не нужные землянки, пилить дрова или перетаскивать колоды из одного конца лагеря в другой, как это делали другие десятники, чтобы чем-то занять своих подопечных. Он показывал им то немногое из искусства владения мечом, чему сам когда-то научился. В этом деле наёмники проявляли хоть какое-то искреннее усердие, и не раз проходивший мимо сотник Фест одобрительно кивал головой.

Больше всего приходилось возиться с бородатым толстяком, знакомым ещё с Морфелона, который постоянно хныкал о страшной лесной нелюди, нечеловеческих условиях и низкой плате.

— Слыхали, нам пайки собираются урезать. А то ли ещё будет! Как зима наступит, то и вовсе харчи подвозить перестанут. А в палатках зимой ох как холодно! Отморозим ноги, кто возиться с наёмником будет? Так и бросят помирать в снегу.

Причитал толстяк и о лютых врагах, от которых нет спасения, и о том, что всех наёмников только на убой посылают, о коварстве и хитрости солимов, хотя в недавней схватке не получил ни царапины.

Разболтанная десятка Подорлика резко отличалась от жёстко дисциплинированного отряда Сурка. Широкоплечий крепыш чувствовал себя прирождённым военачальником, отдавал резкие броские команды, нередко добавляя к ним популярные у десятников пинки и подзатыльники.

— Чего ты со своими нянчишься, как настоятель с послушниками? — спросил как-то Сурок у Марка, когда они сидели вдвоём у ночного костра. — Ты же видишь, они только «лежать-стоять» понимают. Гоняй их от души, а будут роптать — дрова заставь колоть, вмиг посмирнеют.

— Не могу я так, — признался Марк. — Я с людьми по-людски привык.

— Когда с нелюдью воюешь, тут уж своё «по-людски» забудь. Бойцы должны тебя как охотничьи псы слушаться. Как зверьё приказ выполнять, не задумываясь. Иначе растеряются, а то и струсят в бою.

— Это понятно. Только это дело не по мне. Воин тоже мыслить должен. Мыслить, чувствовать и выбирать. И своими решениями выходить из боя победителем. Умение поступать согласно своим способностям — ценнее слепого исполнения приказов.

— Рассуждаешь прям как южный рыцарь, — скептично усмехнулся Сурок. — Да только наёмники не рыцари, и кроме топорных приказов ничего не понимают.

— Когда я строй рвал, то никаких приказов не слышал, — напомнил Марк.

— Не все здесь такие, как ты, Подорлик. Скажу больше — никто. Ты из этой рванины себе подобных не сделаешь.

— То же самое мог сказать каждый из моих учителей обо мне.

Сурок хитровато усмехнулся, явно желая что-то ответить, но промолчал. Марк прикусил язык, понимая, что сболтнул о себе слишком много.

Дни тянулись за днями, дожди становились всё более затяжными, ночи всё более холодными. Солнце выглядывало из-за туч всё реже.

«Путь миротворца, где же ты затерялся в этот раз? — с тоской думал Марк. Вечерами становилось особенно тоскливо. — Может, у меня появился иной путь, иное призвание? Миротворец ли я? Пока в моей руке нет Логоса, я даже этого не знаю. Никта, Никта, как мне тебя не хватает!»

Впервые Марк так чётко осознал, что ему не хочется странствовать, как когда-то. Ему хочется служить своими умениями, но служить в той обители, которую он сможет назвать родным домом — с домашним уютом и душевным теплом.

«Как Второй миротворец?»

«Нет, нет. Второй миротворец искал уединения и покоя… а я… я ищу что-то иное… Служение? Тихое служение, без боли и тревог? Или, быть может, я хочу найти здесь свою любовь, жениться и жить в собственном доме? Сам не знаю. Впрочем, что толку рассуждать. Ни одно из этих желаний пока что неосуществимо. Всё будет тянуться совсем иначе. Когда я найду Никту, она направит меня туда, куда ей укажет Всевышний… Или куда сочтёт нужным сама. Будут странствия и скитания. Будут опасности и будут тревоги… Всё то, чего мне так не хочется!»

Размышляя, Марк по-прежнему выполнял обычные задания наёмников: сопровождал обозы, помогал беженцам-крестьянам, нёс дозор, патрулируя дороги вдоль сельвы по лужам и грязи, часто под проливным дождём. Служба в рядах наёмников, которую он поначалу воспринял с долей романтики, день за днём превращалась в унылую рутину.

Правда, хоть в этом он был не одинок. Почти все наёмники испытывали похожие чувства. Некоторые отказывались от службы, несмотря на то, что армейский казначей исправно выплачивал получку. Но покинуть войско наёмников было не так просто: по закону, наёмник был обязан прослужить целый месяц после своего отказа от службы, кроме особых случаев, таких как болезнь или смерть кого-то из родных. Потому плохо дисциплинированные наёмники предпочитали законному увольнению дезертирство.

«Это войско не может принести победу королевству, — думал Марк. — Это не аделианское воинство, пускай большинство наёмников и верят в Путь Истины. Эти люди не воплотят в жизнь грандиозные замыслы наместника Кивея».

Впрочем, наместник Кивей старался воодушевить своих бойцов не только звонкой монетой. В лагерь наёмников всё чаще приезжали Глашатаи Войны, обладающие здесь неоспоримой властью, наставляя бойцов пламенными речами:

— Сиятельный наместник Кивей благословляет вашу священную миссию, отважные воители Морфелона! Помните, нам не возродить Священной Империи, пока не будут подавлены восстания нелюдей в наших провинциях. Спящая сельва — последний бастион сил зла на нашей земле. Сражайтесь же достойно мужей великого королевства! Уничтожайте коварную нечисть, не щадя жизней своих, ибо ваши мечи возрождают Священную Империю сегодня!

Эти речи, приятные для слуха простых наёмников, у Марка вызывали скорее неприязнь, порождая новые сомнения.

«Солимы. Что же они такое? Не даймоны, но и не люди и, уж конечно, не животные. Странное поведение, непонятная аура. Непримиримая вражда, беспощадная жестокость…»

Поговорить же толком было не с кем. Люди здесь не привыкли ставить под сомнение слова королевских ораторов. Им не приходило в голову обсуждать происхождение солимов или стратегию наместника Кивея. Солимы — нелюдь и жестокий враг, а большего им знать не хотелось. Они любили шутить и хохотать, грустить об оставленной дома родне, сетовать на непогоду. Даже со своей десяткой Марк не сумел сдружиться по-настоящему. Друг для друга все оставались временными соратниками, и если завтра лагерь распустят, все разбредутся каждый в свою сторону.

Развлечений в лагере не было. Болтовня у костра, старые избитые анекдоты, иногда кто-то запевал боевую песнь или сказывал балладу. Марк пару раз заходил в деревянный воинский храм, но местный священник, монотонно бубнящий о долге перед королевством и Спасителем, скорее нагонял на воителей скуку, чем ободрял.

Погружённый в рутину, Марк чувствовал, что если что-то не изменится, то ему придётся пойти на какой-то отчаянный шаг. Дважды он подходил к сотнику Фесту с просьбой поручить ему более ответственное задание, если можно — в глубине лесов, и сотник обещал взять его просьбу на заметку.