Уже за дверью парадного Зимин вспомнил той же двадцатилетней давности историю, о которой знали все галлиполийцы и вся русская колония Константинополя:

– Помнишь, Георгий, когда мы пошли полным каре на комендатуру и разогнали синегальцев?

Это случилось вскоре после того, как они обосновались в Галлиполи. Все войска, благополучно добравшиеся до турецкого берега, были сведены в 1-й русский армейский корпус под командованием генерала Кутепова. Галлиполи – маленький городок вроде Юхнова, сильно к тому же разрушенный недавним землетрясением и артобстрелами англичан. Корпусу отвели небольшой участок земли вокруг старинной четырёхугольной башни, оставшейся ещё со времён генуэзцев. Говорят, в этой башне когда-то содержались пленные запорожские казаки, а потом солдаты Русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Французы забрали у корпуса всё: и корабли, и грузы, среди которых были тюки с продовольствием, ящики с боеприпасами, оружие. Взамен обязались поставлять корпусу необходимое и достаточное количество продовольствия. Но, вопреки договорённостям, поставки сокращали почти ежедневно. Приходилось искать средства для пропитания самим. Городок постепенно превратился в одну сплошную толкучку, где торговали буквально всем. Часы, обручальные кольца, револьверы, шинели обменивались на продукты. Всё уходило по дешёвке, за горсть фасоли отдавали мундир Дроздовского полка, за кисет табаку – серебряную ложку из фамильного сервиза. Порядок поддерживался благодаря строжайшей дисциплине. Иначе бы корпус превратился в неуправляемую орду, дикое, голодное, обозлённое поражением стадо. Кутепов издал приказ, по которому запрещалось употребление бранных слов, но разрешил дуэли как способ разрешения конфликтов между офицерами. Однажды патруль сенегальских гвардейцев арестовал двух русских офицеров за то, что они, подвыпив на последние гроши, шли по базару и горланили: «Соловей, соловей – пташечка…» Патрулю офицеры не подчинились. Тогда их скрутили силой, избили прикладами. О происшествии тут же доложили в штаб корпуса. Начальник штаба генерал Штейфон тут же отправился к французскому коменданту и потребовал освобождения своих подчинённых. Комендант Галлиполи майор Валер категорически отверг требование русского генерала и вызвал караул. Тогда Штейфон, в свою очередь, вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища, к которым примкнули также многие офицеры. Роты построились в боевой порядок и двинулись на комендатуру. Синегальцы разбежались. Бросили пулемёты и охраняемые помещения. После этого случая майор Валер больше не посылал свой патруль в город. Среди офицеров, присоединившихся к юнкерам-константиновцам, оказались и Радовский с Зиминым…

В довольно просторном фойе, освещённом приглушённым светом и обставленном дорогой, но обшарпанной мебелью, видимо, наспех свезённой сюда по приказу какого-нибудь интенданта, пахло празднично – то ли дорогой парфюмерией, то ли фруктами. Радовский давно отвык и от того, и от другого. Вверх вела белая лестница с серыми глубоко вытертыми ступенями. И там стукнула дверь, и тут же радостный женский голос окликнул их:

– О! Кто к нам пожаловал! Вадим Дмитриевич! Вадичка!

– Лизонька! – театрально кинулся к лестнице Зимин. – Вы всё хорошеете, прелесть вы наша! Дайте же я вас расцелую, радость моя!

Радовский невольно поморщился. Благо в темноте этого, видимо, никто не заметил.

Хозяйке на вид было лет сорок пять. Вторая молодость располневшей женщины, к тому же, видимо, одинокой. Это Радовский определил сразу, по взгляду больших карих глаз, с любопытством скользнувших по его лицу и на мгновение задержавшихся в притворной нерешительности. Она тоже изучала его. Интересно, что она подумала о нём? Потрёпанная всеми вселенскими ветрами физиономия незадачливого искателя фортуны здесь, в Смоленске, где русские в тылу у немецкой армии торопливо строили столицу новой России, новой, очередной своей утопии, была конечно же не диковинкой. Кого она в нём видела, эта женщина, у которой тоже было своё прошлое? Усталого человека, опирающегося на самодельную трость и всячески старающегося скрыть, что без неё ему не обойтись? Авантюриста, которому безразлично, с какой армией искать свою фортуну и под какими парусами… Жестокого фанатика офицерской чести?

– Радовский Георгий Алексеевич, мой боевой товарищ, – с тою же театральностью, но уже не так восторженно представил его Зимин.

– Фрау Эльза.

– Вадичка, ради бога, перестаньте. Для друзей – просто Лиза.

Радовский поцеловал её руку, которая оказалась маленькой и прелестной, как у юной курсистки. Пальчики Лизы были тёплыми, немного влажными, видимо, от волнения, и пахли французскими духами. Мысли его сразу же улетели к Аннушке. Аннушка пользовалась почти такими же. Возможно, к аромату духов примешивался запах этой женщины, и получалось нечто иное, похожее на французские духи, но уже не то. Видимо, фрау Эльза очень много работает, с иронией подумал он.

– У вас прекрасные духи, мадам, – сказал он, улыбаясь в усы. – Но ручка ещё прелестней.

– Духи из Парижа, – засмеялась Лиза, явно взволнованная второй частью комплимента. – Вадичка нас не забывает.

– Вадим, ты занимаешься коммерцией? – Радовский обернулся к Зимину.

– Дружище, сейчас все занимаются коммерцией. Если мы хотим построить новую Россию, то главные механизмы экономики должны быть в наших руках. В том числе и вот в этих прелестных ручках! – И Зимин ловко перехватил руку растерявшейся Лизы и энергично расцеловал её.

– Господа, вы меня смущаете прямо в прихожей, – наконец нашлась и она, кокетливо поглядывая то на Радовского, то на Зимина.

Радовский почувствовал, что ему как гостю, впервые переступившему порог её заведения, фрау Эльза или просто Лиза уделяет больше внимания.

Они рассмеялись и пошли по белой лестнице вверх, где в комнатах уже слышались приглушённые женские голоса.

– Сашенька сегодня свободна? – услышал Радовский полушёпот Зимина.

– Да. Я её сейчас позову.

– Не для меня…

– Хорошо, хорошо, Вадичка… Я всё поняла. Предупрежу…

– Какая ты умничка. Нам пару шампанского и коньяк. И ещё, как всегда, шоколад и фрукты.

– Хорошо, хорошо, Вадичка. А кого позвать для тебя?

– Эту ночь, дорогая Елизавета Павловна, я хотел бы провести с вами! – торжественно произнёс Зимин.

– Ах ты испорченный мальчишка!

Радовский услышал возню, притворное рычание Зимина и восторженные всхлипы Лизы.

Да, неплохо они тут устроились. Тихие ночи без обстрелов и бомбёжки. Тихое заведение. Шампанское, фрукты, французские духи… Не оборачиваясь, Радовский продекламировал:

Он шагнул в распахнутую дверь и оказался в просторной зале, драпированной зелёным бархатом и тяжёлыми портьерами до самого пола. Паркет был навощён. Пахло так, как пахнет в старом платяном шкафу, из которого только что убрали всю одежду. Одежда всегда хранит запах человека, носившего её. Вот и эта просторная комната, загромождённая вдоль стен тяжёлыми складками зелёного бархата и просторными кожаными диванами, пахла людьми, в разное время бывавшими здесь. Это был запах женщин и мужчин в минуты их откровения, подавленного страдания и притворной любви, которая в какое-то мгновение могла стать настоящей.

Они подошли к столу, на котором уже стояли бутылки, фужеры и фарфоровая ваза с фруктами. Зимин налил коньяку. Они выпили. Радовский продолжал принюхиваться к позабытым запахам прошлой жизни. Зимин заметил это и сказал:

– Ты и её будешь обнюхивать? Смотри не испугай.

– Кого?

– Сашеньку. Сейчас увидишь её.

Вскоре в комнату вошли две девушки. Простучали каблучки, послышался смех, в котором Радовский сразу поймал фальшивые ноты всё той же театральности и человеческой порочности, слегка замаскированной показной профессиональной развязностью.