Прошел год, а в жизни починковских героев произошло немало событий. И это понятно, если трезво смотреть правде в глаза. Ибо кто же станет всерьез опровергать справедливое мнение многих, что в наш двадцатый век — век космических скоростей и иных ускоренных действий, связанных с достижениями на ниве ядерных и прочих открытий, — события разворачиваются и протекают гораздо быстрее и стремительнее, чем в старину.

Митрий Смирин живет на старом подворье. Не захотел он менять свой деревянный дом на городской. Многие починковцы были свидетелями того, как проходили смиринские смотрины.

Здесь нельзя не рассказать, как все это произошло. А случилось все так: на следующий день после того, как Митрий вернулся из больницы, Марина настояла на том, чтобы идти смотреть квартиру.

Еще издали заметил Митрий, что у новых домов было многолюдно. Кто-то открывал и никак не мог открыть окно; двое мужчин стояли в проеме дверей; чей-то белый платок мелькал за окном, на втором этаже…

— Здорово, земляки! — поздоровался Митрий.

— А-а, Демидор, — обернулся на голос Пинчук, поздоровавшись. — И ты заявился на голубятню полюбоваться?

Марину открыла дверь. Узкий коридорчик вел через небольшую прихожую на кухню. Дальше была еще одна комната, чуть побольше первой. «Столовая, должно быть», — определил Митрий, разглядывая низкие потолки.

— И антресоли есть, и кладовка, — одобрительно заметила Марина.

Митрий молча разглядывал столовую, хмурил брови.

— А это туалетная, — Марина скрылась за дверью. — Ой, здесь просторно как! Вот как раз место для стиральной машины.

Митрий заглянул в туалетную. Действительно, просторная, даже кафелем отделана. Не вся, правда, а по стене, где умывальник и ванная установлены.

Поднялись на второй этаж. Митрий долго, придирчиво осматривал полы, трогал плинтуса. Сработано все было надежно. Не понравились ему подоконники: узкие, всего в три пальца шириной. Митрий даже руку приложил — смерил.

Двойные рамы стянуты болтами, промеж стекол тоже не больше двух-трех пальцев будет: «Действительно, голубятня», — подумал Смирин.

— Ничего, что кладовая мала и сеней нет. Зато кухня просторная, — тараторила Марина.

— А погреб? — отозвался Митрий.

— Что погреб? Подпол есть!..

Окончательный разговор с женой у Митрия произошел внизу, во дворе. Не дом сам по себе, не комната, где все как-то стеснено, вывели Митрия из равновесия. Пришел он в отчаяние оттого, что, спустившись вниз, понял, осознал вдруг, чего ему тут не хватает. По сути дела, здесь вовсе нет подворья, двора!.. Что это за сарайчик, против дома стоящий. Так себе. И не сарай — лабазник.

Митрий окинул взглядом высокие стены этого чужого для него дома. И стоял-то он как-то неуютно. Точь-в-точь как в Петровске Дом колхозника.

— Идем отсюдова, — тихо, но твердо сказал Митрий.

— Как это идем? А сарай смотреть? Вон уже Красновы и Культеповы переезжать собираются.

— Краснов — человек приезжий. Ему что. А Культепов — перекати-поле…

— У него сроду ни коровы, ни козы — одна хата упазы, — поддержал Митрия Пинчук.

— Нечего делать, — в сердцах передразнила Марина, — тут все…

Митрий еще крепился, но тут его взорвало:

— Да замолчи же ты наконец! — крикнул он, багровея. Повернулся и решительно зашагал по направлению к своему дому.

Почти неделю не разговаривали Смирины друг с другом. Лишь потом помирились. Недаром говорят: муж и жена — одна сатана…

Наталья Илюхина вышла замуж за Калюжного, как этого и следовало ожидать, и живет теперь в Петровске.

В ее жизнь счастье вошло вместе с горем. Через месяц после ее замужества умерла мать, которую, как помнит читатель, она сильно любила и еще и теперь не может прийти в себя…

Романцов заболел и, говорят, собирается на пенсию.

В Починках ныне действует водопровод, подведен газ, не говоря уже о том, что в каждом доме, в любой квартире давно установлены современные телевизоры, подтверждением чего являются антенны на крышах Починок самых разнообразных конструкций и видов. В одном месте можно увидеть нечто вроде обыкновенного креста, в другом — медные кольца, соединенные тонкой серебристой проволокой, в третьем — причудливые, как у сома усы. А вон на цинковой крыше кузнеца Ага-да-ну, у того ромбовидный четырехугольник, а на соседней — того проще: деревянный шест, а на нем латунная трубка изогнутая наподобие кларнета…

Многие дома в Починках отделаны досками «в елочку» и не под краску, а под олифу, а иные обложены даже кирпичом. Особенностью же Починков являются первенцы — четыре двухэтажных дома…

И не сразу определишь теперь: что такое ныне Починки. Хутор или поселок, село или город?.. И не хутор, и не поселок, еще не город, но уже и не село. Может, скорее всего, тут подойдет такое название как агрогородок? Может?..

…Прямой лентой тянется через Починки дорога, зелеными стогами стоят могучие ивы над нею, крыши и стены изб светятся теплом заходящего солнца. Смотрят эти избы широко раскрытыми окнами на далекие поля и луга, что раскинулись привольно вокруг. А на противоположном конце села, за избами, что тонут в вишневых садах, возвышаются над крышами этих изб этажи первых домов…

Впервые за всю свою долгую жизнь видит это чудо — дома в два этажа — село Починки.

На дворе стояла осень. С поля дул теплый ветер, пахнущий пересохшей соломой и поздними травами. Кричали петухи. Воробьи дружными стаями носились над пустырем. Почти не грело, но ярко светило солнце.

В такое время в правлении колхоза малолюдно. Пока стоят погожие дни — все на уборке сахарной свеклы. И у счетоводов дел стало больше. Пройдешь по коридору, сразу определишь по стуку костяшек, шелесту бумаг, телефонным разговорам, где здесь бухгалтерия.

Иван Кузьмич Олейников запряг коня по кличке Цыган в неизменную председательскую линейку и ждал. Павел Филиппович вот-вот должен выйти. Вообще Олейников не должен был запрягать лошадь. Между ним и председателем давно существовал уговор — последний запрягает сам.

Помнит Кузьмич, как впервые увидел нового председателя. Тогда он попросил обучить его немудрящему делу обращения с упряжью. «Чудной человек, — удивлялся старый конюх. — Председатель, а учится нашему ремеслу. Городской, потому и интересно ему…»

Один раз Кузьмич не вытерпел, спросил: «А что это вы, Павел Филиппович, упряжью так интересуетесь? Зачем она городскому человеку?» Посмотрел на него председатель и говорит: «Как раз я и не городской, а сельский. Только рано, почитай с десяти лет, меня на шахты увезли. Крестьянские навыки, какие были, — утерял, а главное — тяга к земле вот тут у меня с тех пор. — Он постучал ладонью по груди. — Так-то…»

В этот раз конюх нарушил условие: знал — Пахарев спешит. В девять председателю надо быть за солонцами у трактористов. А вот и он — небольшого роста, плотный. О таких говорят: ладно скроенный.

— Ковалев появится, пусть подождет, — громко сказал он кому-то, закрывая дверь.

— Доброго здоровья, Кузьмич, — поздоровался председатель с Олейниковым, поглядывая на Цыгана и лукаво подмигивая. Конюх улыбнулся, обнажая прокуренные зубы.

…Еще в конце войны Павел Филиппович Пахарев приехал сюда, в степное село. Поначалу было трудновато. Люди относились к нему с некоторым недоверием: приезжий, городской…

Начинал с малого. Во-первых, надо было всем дать понять, что приехал сюда надолго. Привез сразу же семью. Купил небольшую скромную избенку. Знал председатель: личный пример — большое дело.

Люди к председателю, казалось бы, попривыкли. Но нет. Он удивлял сельчан то тем, то другим.

Известно, например, что летом, в страдную пору на селе ложатся с солнцем, потому что вставать рано. В избе же председателя свет горел далеко за полночь. И что удивительно: поднимался он не позже, а гораздо раньше многих.

«И что он делает по ночам?» — недоумевали в селе. «Книжки какие-то читает, — пояснял тракторист Стеша Козелок, — ей-богу правда. Читает и пишет что-то, да чай стакан за стаканом хлещет…»