Со временем и сам парторг убедился в том, что именно в самом содержании разговора на собрании заключена некая, что ли, эволюция его развития. Вспоминая прошлые годы, когда он, естественно, еще не был парторгом, а чубатым комсомольцем-трактористом, прицепщиком у такого же почти по возрасту тракториста Василия Кирпоносова, он как будто сейчас видел перед собой те собрания. Проходили они не в Доме культуры, как сейчас, а прямо в правлении. (Дома еще не было.) Люди толпились, да и говорили тогда больше о недостатках. Какие достатки, когда за каждую пару быков спор до хрипоты доходил, не говоря уж о тракторах, которых МТС присылала раз-два, и обчелся, да и те старые колесники. Иное дело теперь.

Зрительный зал заполняется людьми до отказа. Хлопают откидные кресла, раздаются возгласы приветствующих друг друга сельчан, слышится смех. На краю сцены, где в глубине кулис белеет экран, — стол, покрытый кумачовым сукном, графин с водой, слева — трибуна. В центре, наверху — портрет Ленина. Знакомый прищур Ильичевых добрых глаз.

Заполняется зал, а передние места — свободные. Многие норовят сесть сзади, чтобы не на виду у всех.

На сцену вышел предрабочкома Никитин, постучал карандашом по графину, попросил садиться поближе. Откуда ни возьмись Витька-культпривет явился. Заведующий клубом. Лицо озабочено, вид начальственный. Пытался поддержать предрабочкома, да только все бесполезно. Никто не послушался. Ушел и Витя Культепов. Культпривет — это прозвище, заключающее в себе и его фамилию, и должность Витькину — культработника, как он сам себя всегда именует.

Время — шесть вечера, скоро и президиум должен выйти из-за кулис. Митрий с Мариной запаздывали. Вошли в зал и направились вперед, к пустующим местам. Только сели, и тут случилось то, чего Митрий никак не ожидал.

Сзади кто-то спросил, заняты ли места впереди, и он повернулся, чтобы ответить, — перед ним стояла Наталья Илюхина. Глаза их встретились. Митрию показалось, что продолжалось это доли секунды, но почему-то он вдруг покраснел так, что рядом сидящие, в том числе и Марина, не могли этого не заметить. Не прошло без внимания и то, как побледнела Илюхина. В лице ни кровинки. Правда, она тут же овладела собой, опустила глаза и села в переднее кресло. Митрию показалось, что в этот момент все, кто был в зале, видели только его и ее, Илюхину. Даже говор стих разом. А тут еще чей-то бабий шепот сзади: «Вишь ты, что значит любовь. Она и в огне не горит, и в море не тонет…»

Марина и та не выдержала — больно ущипнула Митрия за руку: «Вот тебе, идол. Пылаешь как мак…»

Митрий сидел ни живой ни мертвый. Надо же так случиться. Казалось, как будто и сейчас все смотрят только в его сторону. А тут еще, как назло, президиум задерживается. Время — десять минут седьмого, а собрание все еще не начинается. Витька-культпривет вот уже дважды поднимался на сцену, трогал зачем-то графин хотя тот стоял вроде бы на месте, передвигал стулья, которые тоже находились на своих местах, стояли рядами. Показывает вид, что он тут, а никто другой, хозяин. Это он любит подчеркнуть при случае. Как же, за сотню человек перевалило собравшихся в зале.

«А что я тут преступного сделал, — мысленно пытался успокоить себя Митрий, — что я, кого оскорбил или обидел?..» И все же ему было трудно поднять глаза, посмотреть на собравшихся людей, многие из которых давно уж не смотрели в его сторону, были заняты своими разговорами.

Как-то возвращался Митрий с центральной усадьбы, а Илюхина шла с работы. И хотя шли они вместе всего-то минут двадцать — до Починок тут рукой подать, — поговорить успели о многом. Впервые такой разговор вышел с тех пор, как Наталья возвратилась с Дальнего Востока. Сначала Митрий расспрашивал ее, как она устроилась с работой, осведомился о матери, которую последнее время что-то не видно на селе. Потом перешел к разговору об их неудавшейся судьбе…

Наталья охотно и довольно подробно рассказывала и о своей работе, и о болезни матери, даже кое-что поведала о своем пребывании на Дальнем Востоке. А когда беседа дошла до главного, до того: как быть сейчас, — заминка получилась, вроде бы и говорить не о чем. «Что ж делать, что было — то было. А теперь, знать, судьба такая», — повторила она сказанные ею эти слова ранее. И стала прощаться.

Дорога подходила к концу. В сотне метров уже виднелись в наступивших сумерках решетчатые заборы и белые стены сараев…

Между тем собрание началось. На сцену, за стол стали подниматься вслед за Романцовым — Голованов, Самохин, Никитин, тракторист Титов, управляющий третьим отделением Яснов, кузнец Ага-да-ну, доярка Стеша Лунина.

Митрий несмело кинул взгляд вправо. Никто на него не смотрел. Все были заняты тем, что происходило на сцене. Лишь Буряк, сосед Митрия, что-то горячо пытался доказать сидящему сбоку хмурому, малоразговорчивому Петру Пинчукову.

— Довольно разговоров на свободную тему, давайте по повестке дня. — Никитин улыбнулся, поднял руку с карандашом. А когда все стихло, зачитал и повестку, и порядок ведения собрания, и о регламенте не забыл. В заключение передал слово директору.

Романцов поднялся, положил перед собой малюсенькую бумажку. Митрий удивился даже: как же это он будет читать, как он уместил свою речь на таком клочочке. А тот даже и не посмотрел в нее, стал докладывать собранию, что сделано и что делается. И хотя говорил он об этом не более двух-трех минут. Митрий многое узнал впервые. Для него были новыми и те цифры, что называл директор, и некоторые факты, которые его просто восхитили. Тут, на собрании, он впервые услышал официальное заявление директора совхоза, что хозяйство специализируется и входит в межрайонное объединение, и то, что принято решение о закладке первых четырех двухквартирных жилых домов со всеми удобствами, как и в городе, и что дело это ближайших полутора-двух лет.

— Все это то, что от нас не отнимешь, оно никуда не денется, — сказал Романцов и впервые взглянул на лежавшую перед собой бумажку. — Давайте лучше поговорим теперь, что от нас уходит, прямо-таки как в песок сквозь пальцы утекает. И происходит это не от каких-то там особых причин, условий, а просто-напросто от нашей нерасторопности, просчетов, а то и безответственности. Взять хотя бы наше третье отделение. Заметьте, что это одно из лучших наших отделений. И что же там происходит? В прошлый сезон сто десять гектаров свеклы осталось под снегом, почти четыреста литров недодано молока…

И поехал, и пошел.

Рядом сидящий Яснов сначала побагровел, потом стал белым как мел. В зал смотрел не прямо, а в сторону, поверх голов сидящих. Никак не ожидал он такого от Романцова. Все-таки отделение самое лучшее. А тот — хитер: измывался, измывался, а потом и говорит:

— Это у Яснова так, а что ж ожидать от остальных?..

И стал перечислять да сравнивать, только смех по залу прокатывался. Вот человек, никого не пощадит, будь ты ему хоть кум, хоть сват, хоть черту брат.

А потом слово дали Голованову.

Митрий только теперь решил перевести мельком взгляд в сторону Натальи. Та сидела не шевелясь. Гордая посадка головы, конусообразная, высокая прическа, ряд тугих роговых шпилек, шелковистые завитки волос на ее точеной смугловатой шее, родинка на щеке, ниже уха.

Главного агронома Митрий почти и не слушал. И не потому, что говорил тот довольно скучно, в отличие от Романцова, — просто он думал о своем, хотя и слышал, как тот говорил о нарушениях агротехники. Потом он доложил собранию план весеннего сева, сколько будет занято людей на том или ином участке, сколько на все это потребуется затратить человеко-дней и в какие сроки. Уточнил нормы выработки на каждого человека, на машину, на агрегат.

Посыпались вопросы. Вот тут-то и началось. И все это после того, как была объявлена примерная разбивка техники по управлениям и участкам. Заспорили управляющие, подали свой голос полеводы участков, учетчики, механизаторы… Каждому подай автомашину, трактор и агрегат в первую очередь:

— Я и говорю, что Егоров может обождать… У него — низы. Что ему поперек батька лезть? — сокрушался кто-то.