— Хорошо. Потом ты, ты, ты и я. Ладно? Я перепишу ваши фамилии. Ваша как? — обратился он к первому.

— Буравкин. Егор Иванович.

— Климов. Виктор Матвеевич.

— Горюнов. Николай Петрович.

— Рашидов Рахим.

— Отчество?

— Нет отчества.

— Как нет отчества? — удивился Гурин.

— Так. Нет отчества у нас.

— Отца как зовут?

— Отес мой звать Рашид.

— Ну, значит, Рашидович. Да?

— Да, — согласился Рахим.

Все засмеялись.

— Ну вот… Пока все. По местам.

Гурин занял пустой окоп между Рахимом и Буравкиным, лег на дно вверх лицом. Над ним далеко-далеко мерцали какие-то звезды. У звезд и созвездий есть имена, но он их не знал. Учебник по астрономии в десятом классе весь год пролежал без надобности: не было преподавателя по этому предмету. А жаль. Знал бы звезды, их расположение и сейчас по звездам определял бы время и сменял наблюдателей…

Перед рассветом Алиев вызвал Гурина к себе.

— Слюшай, Гурин. Организуй, пожалуйста, это… Накорми взвод. Возьми два человек — пойти на кухня. — И пожаловался: — А я сопсем больной. Живот так режет, так режет. Колет прямо.

— Пошли бы в санчасть… Или санитара вызвали бы.

— Как санбат? Раненый нет — иди санбат? Зачем пришел? Утром наступлений. Может, пройдет.

— А вдруг аппендицит?

— Зачем аппендисит? Вот так режет, кругом. Иди, пожалуйста, корми взвод.

Взял Гурин двух человек, пошел за завтраком. Дорога была знакома, и он с этой задачей справился легко и быстро.

Когда рассвело, Алиев снова вызвал Гурина к себе. Перебежками он добрался до его окопа.

— Слюшай, Гурин. Иди сюда, мой окоп. Скоро наступление, а я не могу — больно. Будешь команда подавать взводу, — он подвинулся к стенке, освобождая место Гурину.

Но наступления утром не было, отменили. Об этом передали по цепи, и солдаты расслабились, повеселели, напряжение спало.

Наступление началось во второй половине дня. В три часа заговорила наша артиллерия, и Гурин прокричал вправо и влево из окопа:

— Приготовиться к атаке! Приготовиться к атаке!

Алиев смотрел на часы — вот-вот наша артиллерия перенесет огонь в глубь обороны и взвод должен броситься на штурм немецкой обороны.

— Вперед, — оказал Алиев, и Гурин прокричал:

— Вперед! В атаку — вперед! Впере-е-ед! — и сам стал вылезать из окопа.

— Подожди, — дернул Алиев Гурина за шинель. — Посмотри, все пошел?

Немцы стали огрызаться минометами, мины обрушились на наши окопы. Гурин посмотрел влево, вправо, солдаты по одному выскакивали из окопов, устремлялись вперед, но тут же залегали.

— Вперед! — закричал Гурин снова. — Взвод, впере-е-ед! — Обернулся к лейтенанту: — Все уже пошли.

— Ну, давай… Командуй! Ти — командир взвода. Давай…

Выскочив из окопа, Гурин устремился вслед за солдатами. Но не успел он сделать и одной перебежки, как что-то тяжелое и громоздкое ударило его в спину, и он упал. «Что это такое?» — недоумевал Гурин. Какая бывает боль от пули, от осколка, он не знал, но ему казалось, что это должно быть ощущение какое-то острое, мгновенное. А тут удар, словно дубиной.

Правая рука онемела, во рту сразу пересохло, затошнило. Однако он сделал усилие, поднял голову — солдаты перебежками рвались вперед. Справа, откуда-то издалека, донеслось многоголосое «ура!». Гурин посмотрел в ту сторону и увидел: наши танки. Много танков, передние уже были далеко в глубине немецкой обороны. «Прорвали оборону немцев! — догадался он. — Обходят!..»

И точно: немцы стали выскакивать из траншей и убегать. Обрадованные таким успехом, подчиненные Гурина тоже закричали «ура!». Поддаваясь общему настроению, Василий вскочил и побежал догонять своих. Добежал до немецкой обороны, хотел перепрыгнуть траншею с ходу, но край земли обрушился, и он упал в окоп. Хотел выбраться из него — не смог: правая рука не повиновалась, в плечо кольнула острая боль. Спина была мокрой, и Гурин понял, что это кровь… Ему сделалось плохо, опять затошнило. Но он не потерял сознания, он изо всех сил старался не потерять сознания. Уткнулся лбом в холодную стенку окопа — стало лучше.

Тут подскочила санитарка — откуда она взялась, первый раз увидел: молоденькая блондиночка, шустрая такая.

— Тебя ранило?

— Наверное, — оказал Гурин, силясь улыбнуться ей.

Она помогла снять с него скатку, задрала гимнастерку, потом сняла ее совсем, стала перевязывать плечо — через грудь, через спину, накрутила бинтов — тепло от них сделалось, будто в телогрейку одела. Помогла снова надеть гимнастерку, подмигнула:

— Тебе повезло, родненький: кость, кажется, цела, не пробило. Недельку прокантуешься в госпитале и пойдешь дальше!

— А что там? — кивнул он себе на правое плечо.

— Осколок от мины. Ничего страшного! — И она быстро склонилась над другим солдатом.

Пока она перевязывала Гурина, в траншею набилось полно раненых — стонущих, нетерпеливых, и девчушка успевала ответить, помочь, успокоить.

— Потерпи, родненький… Потерпи, милый… Все будет хорошо.

В сумерки раненых стали выводить с передовой. Тяжелораненых вывозили телегами, легкораненые, ходячие шли своим ходом. Гурин тоже был ходячим и относился к числу легкораненых, хотя чувствовал себя совершенно обессиленным и, превозмогая боль, еле плелся в санбат. Возле кухни, которая привезла ужин, остановились передохнуть и поужинать. Гурину есть не хотелось, он сидел, терпеливо ждал, когда их поведут дальше.

Повар узнал его, окликнул:

— Эй, солдат! Это ты вчера со мной ехал на передовую?

— Я, — сказал Гурин.

— А сегодня уже обратно?

— Ранило… — Василий чувствовал себя скверно, ему было не до шуток. Наверное, крови много потерял.

Повар заметил это, подбодрил:

— Крепись. Сейчас раздам ужин, подвезу.

Кончил кормить людей, задраил винтами крышку, махнул Гурину:

— Иди, садись. — И когда тот подошел, помог ему забраться наверх.

Усевшись на самую верхотуру округлой крышки, которая была еще теплая от недавнего варева, Гурин вцепился левой рукой за винты-барашки, и повар тронул лошадь. По бездорожью ехать было тряско, каждая неровность отзывалась острой болью в плече, и Гурин тихо стонал. Сидеть на куполообразной крышке было неудобно, на глубоких выбоинах его подбрасывало, и он готов был сорваться под колеса. И лишь неимоверным усилием левой руки он удерживал себя на этой колеснице.

Наконец добрались до санбата, Гурин сполз с кухни и присел у палатки: тут была очередь на перевязку. Среди раненых ходили санитарки, выбирали самых тяжелых, кому нужна была срочная помощь, клали на носилки и уносили в палатку.

Гурин уже знал, что он легкораненый, и потому приготовился к долгому ожиданию.

Только далеко за полночь дошла очередь и до него.

В центре палатки Василий увидел большой, блестящий от воды стол. Над ним горела электрическая лампочку, Вокруг стола, скрывая свои головы в тени примитивного абажура, стояли в белых халатах врачи.

— Быстрее! — нетерпеливо поторопил один из них — высокий и худой. Голос его Гурину показался сердитым, резким.

Один из санитаров помог Гурину раздеться и заставил его лечь на мокрый и холодный стол голым животом. Василий молча повиновался. Ему сделали противостолбнячный укол, потом чем-то холодным вытерли лопатку, и он, вдруг почувствовав острую боль, невольно рванулся левой рукой к правому плечу. Врач резким ударом отбросил его руку и снова сделал ему больно.

— Пинцет, — потребовал он, и снова Гурин ощутил нестерпимо болезненный рывок. — Все, — сказал врач и бросил что-то в тазик на полу. Это «что-то» металлически звякнуло. То был осколок мины, застрявший у Гурина в правой лопатке. Чтобы вытащить его, врач разрезал рану. — Повязку, — приказал он и отошел от операционного стола. — Готовьте следующего.

На рану наложили большой тампон и, посадив Гурина на табуретку, стали бинтовать. Василий взглянул на доктора. Он стоял в сторонке, сдвинув брови, сосредоточенно курил. Глаза у него были красные, усталые, вокруг глаз — темные набрякшие круги.