— Свекровь? Ты замужем? — удивлённо спросил я.

Ей едва можно было дать шестнадцать. Она казалась целомудренной девой из наших народных песен и героических сказаний, ещё не решившейся на первый поцелуй с деревенским рубахой-парнем где-нибудь за стогом сена или садовой изгородью.

— Да, замужем, — ответила она, потупив глаза. — Мой муж солдат. Не знаю, где он сейчас, но сначала воевал в Карсе. Мы были женаты всего месяц, когда он ушёл на фронт.

Пришлось бы, пожалуй, ещё целый час искать ночлега для нас обоих, и я сказал Аршаку, чтобы оставался он. Девушка посоветовала мне попытать счастья в следующем доме вниз по тропинке. Простившись с товарищем, я постучался в двери этого дома и был принят его почтенным владельцем. Он оказался главой большой семьи, словно вся история наша оставила неизгладимый отпечаток на его лице.

Закурив трубку, он стал расспрашивать меня о Константинополе, представление о котором уходило у него к временам правления старых султанов. Его интересовали происходящие в больших европейских столицах события, и он был убеждён, что русские обязательно вернутся в Армению и завалят её кубанской мукой, харьковским сахаром и бакинской нефтью.

Во время беседы невестка хозяина, женщина со скорбным лицом, крутила веретено. На отпечатанных за границей новых армянских деньгах с одной стороны был изображён Арарат, а с другой — женщина с веретеном. Веретено являлось символом армянского очага, а наш очаг с его христианской добродетелью и чистотой помог выстоять нации.

Чтобы упростить дело, я открыл рюкзак и сам предложил им обменять одну из моих рубашек на еду. Больше всего эти крестьяне нуждались в одежде. Мне не хотелось говорить им, что я сирота, а не богатый мальчик из Стамбула, за которого меня принимали. Хозяин отложил трубку и, пощупав крючковатыми пальцами рубашку, пришёл в восторг от ткани и покроя. Потом передал её остальным домочадцам, и они по очереди стали восхищаться ею.

— Сколько ты просишь за неё? — спросил он.

— Сколько дадите, — ответил я.

Они переглянулись, снова пощупали рубашку и наконец предложили два фунта хлеба, фунт сыра, фунт масла, миску мёда и ужин в придачу, если я ещё не ужинал.

— Отлично! — сказал я, и мы ударили по рукам.

Турки не успели побывать в этой части Армении, и она оставалась относительно зажиточной. У крестьян было кое-что припасено на зиму. Но получить еду у них можно было только в обмен на одежду.

Невестка хозяина встала и подала мне плотный ужин из яичницы, сыра, лаваша и чая с мёдом, заваренного на горных травах.

Перед уходом она постелила мне в лучшем месте во всём доме, прямо у тонира. Я лёг и долго не мог уснуть. Как я мог спать, если мне чудился топот кавалерии св. Вардана, спускающейся со склонов горы Арарат навстречу многочисленному войску и слонам персидского царя царей? Бессмертный наш Вардан вёл свою христианскую армию в бой, а рядом с ним святейший отец Гевонд Ерец[32] высоко подымал большой серебряный крест. Ветер ли это, или я в самом деле слышу цокот копыт и ржание коней, скрежет щитов и мечей, всеобщую исповедь и молитвы в ночь перед Аварайрской битвой?[33]

Ещё мне виделось, как царь Арташес берёт в плен царевну Сатеник. Арташес вскочил на вороного коня и поскакал к реке — на другом берегу стояла царевна со своей свитой. Как быстрокрылый орёл перемахнул он через реку и метнул красный аркан с золотым кольцом, обхватил стан аланской царевны, причинив ей сильную боль, и увёз к себе. У царского храма в Арташате грандиозное праздничное шествие. Царь и его невеста, которую он взял в плен как военную добычу, скачут рядом. Вслед за ними — войска, знать, слуги и радостные толпы отправляются в храм, где свершится свадебный обряд.

Отцу богов, всемогущему Арамазду[34], приносятся в жертву белоснежные овцы и птицы. Языческий жрец проливает в священный огонь у алтаря жертвенное вино, и пламя устремляется ввысь. Сатеник отпускает белоснежных голубей на волю, убирает цветами золотую статую богини Анаит и пригоршнями разбрасывает народу жемчуг.

Крестьянская хижина, в которой я лежал, преобразилась, став мраморным залом царского дворца. На свадебное пиршество прибыла вся знать Армении, цари и царевичи соседних государств. Все они в красных штанах, на расшитых золотом поясах висят длинные мечи — главное их сокровище.

«Приветствую тебя, владыка», — говорят они Арташесу, обнимая и целуя его.

«Добро пожаловать, дорогой друг», — отвечает каждому из них Арташес.

Затем они кланяются царице Сатеник.

Златокупольный праздничный зал ярко освещён лампадами, воздух напоён благовониями. Обменявшись любезностями, гости садятся в предназначенные им кресла, и женщины восторгаются букетами роз, лилий, жасмина и фиалок, украшающими столы.

Говорят по-армянски и по-гречески, обсуждают новые пьесы и книги из Афин, политические новости из Рима. Советник и стратег царя Ганнибал[35], сидя рядом с ним во главе стола, рассказывает о военной тактике римлян.

Сначала слуги в ливреях вносят золотые тарелки с дымящимся супом. Затем на огромных серебряных подносах подают дичь — зажаренных оленя и кабана, которых днём раньше подстрелили во время охоты Арташес и Ганнибал. За оленем и кабаном следует форель из озера Севан, фазаны, дикие утки и яйца, приготовленные всевозможными способами.

Когда трапеза кончается, отроки в белых одеждах ставят перед каждым гостем бочонок с вином, и начинается здравица. Царь с царицей встают, держа в руке по рогу, и все гости следуют их примеру.

«Сначала выпьем в честь великого Арамазда, создателя неба и земли, в честь всемогущего!» — зычным голосом провозглашает царь.

И все пьют в честь главного бога языческой Армении.

Когда гости садятся, в зал входят, играя на лирах, весёлые ашуги и славят Ваагна[36]:

Ашугов заменяет оркестр из флейт, арф, труб и барабанов. Играют волнующую и страстную мелодию, и танцовщицы медленно извиваются в танце. Затем вваливаются два скомороха и начинают дурачиться и развлекать пирующих дерзкими шутками. Гости хмелеют, танцовщицы садятся на колени к знатным господам, и даже царица Сатеник безудержно веселится…

Ранним утром следующего дня мы с мальчиками собрались на деревенской площади и продолжили путешествие. Озеро Севан сверкало как синий жертвенный огонь в мраморной чаше. Я почувствовал себя величественным царевичем, вернувшимся в Армению спустя два тысячелетия.

Рюкзаки на наших спинах стали гораздо тяжелее. Ребята, как и я, обменяли одежду на еду. Однако я заметил, что рюкзак Аршака не оттопыривается, как у остальных, и на нём нет шерстяного джемпера в синюю и белую полоску. Я прикинул, что джемпер мог стоить, по крайней мере, вдвое больше того, что я получил за свою рубашку.

— Что тебе дали за джемпер? — спросил я.

Ему не хотелось отвечать.

— Ах ты, плут, — сказал я, — а ну, выкладывай, что за него получил. Кавказское ружьё?

Он отрицательно покачал головой.

— Ради бога, Аршак, чего ты скрытничаешь?

Он усмехнулся:

— Джемпер приглянулся Сатеник, той хорошенькой девушке, что открыла нам дверь.

— И ты его отдал! Молодец, Аршак! Теперь ты становишься настоящим армянином.