Рогозин сидел, открыв рот. Меньше всего он ждал, что мистические страхи Юрика вырвутся наружу. Они, конечно, будоражили кровь, обостряли чувства, но никак не должны были стать реальностью. Какие‑то потусторонние демоны, Улу Тойоны, вся эта нежить до сих пор казалась просто жутковатой сказкой и вот теперь сидящий напротив Моня косноязычно, но по — своему ярко рассказывал о виденном. А в том, что подраненный насильник наблюдал это все своими глазами, у Рогозина сомнений не было никаких: Моня был начисто лишен любых способностей к выдумке. Он даже врать толком не мог — постоянно путался и быстро раскрывался. А уж придумать что‑то отвлеченное был не способен в принципе.

— Стою, ноги трясутся, руки будто не мои. Чувствую — сейчас в штаны нагажу. И думаю себе: нет, Иммануил, так дело не пойдет, пора отсюда валить! Ну и ломанулся вслед за вами. Думал уже, что не найду. Только нашел, а меня по морде! Нет, я не обижаюсь, Витек, ты ж не знал как все было. Да и гад я на самом деле. Заслужил.

Рогозин вздохнул облегченно, главным образом потому, что все кончилось без восставших из земли мертвецов — зомби, без пробудившихся от тысячелетнего сна древнейших монстров и прочей белиберды, которую так любят в Голливуде, но никто не пожелал бы быть ее участником.

А Юрик напряженно всматривался в ту сторону, откуда появился Моня.

— Ты, дурак, понимаешь, что наделал?

Моня и Рогозин не поняли, к кому обращается помрачневший якут.

— Моня, придурок, ты их всех сюда привел! Твоя кровь была на алтаре! Ты сейчас у них на поводке и видят они тебя за тысячу верст! Ты — как факел в темноте. Уходи, уходи прочь! Или я тебя сам здесь прикончу!

Юрик вскочил на ноги, схватил дробовик и направил его на несчастного Моню:

— Уходи!

— Куда я на ночь пойду?

— Это не мое дело. Уходи!

Рогозин уже перестал понимать происходящее: то якут бросается на защиту Мони, то теперь грозит ему убийством. Виктор рассеянно покачал головой и просто стал наблюдать за приятелями.

— Юрик, ты чокнулся?

— У — хо — ди! — по слогам произнес Юрик и щелкнул чем‑то в ружье.

Рогозин успел подумать, что, наверное, это был предохранитель какой‑нибудь.

Моня начал медленно подниматься, Юрик осторожно отступил на пару шагов, все еще держа несчастного на прицеле.

— А ты, Витька, тоже собирайся. Нам отсюда убираться нужно. Очень нужно. Как можно дальше. Здесь оставаться нельзя. За ним придут.

Рогозин провожал взглядом искривленную спину изгнанного Мони, пока тот не исчез за стволами деревьев, окружавших поляну.

— Он все равно за нами пойдет, — сказал он якуту. — Без нас ему раненому не дойти.

— Он никуда уже не дойдет, — холодно бросил Юрик, собирая баул. — Он уже принадлежит Улу Тойону. Кровь пролита, назад пути нет.

— А если и его под землю?

— Забудь, паря. По следу крови абаасы и юэры найдут его в два счета. Думаю, что он пока еще жив — большое чудо. Нам нужно торопиться, Витька. Посмотри на запад.

Виктор вытянул шею в указанном направлении и увидел, как над далекими верхушками деревьев вырастает грозовая туча, из которой били в разные стороны красные молнии.

— Это не Улу, — потерянным голосом сказал Юрик. — Пока еще не Улу. Я думал, что это он, но теперь вижу, что это не он. Может быть, будет и он, но сейчас это не он.

Рогозин, вскидывая нагруженный рюкзак на спину и морщась от вновь появившейся боли в колени, не выдержал:

— Я не понял — это хорошо или плохо?

— Улу нужны только люди. Их кут, их боль. Он судит людей и каждого награждает той болью, которой человек достоин за свершенное в жизни. Хорошему человеку Улу почти не страшен. Но вот это — не Улу. Это кто‑то из мертвецов.

Рогозин почему‑то представлял себе заранее, что без восставших из ада мертвецов дело не обойдется. Поэтому не удивился.

— Разве мертвецы страшны? Что они могут? — легкомысленно спросил он, пристраиваясь в спину спешащему покинуть стоянку Юрику.

— Смотря какие мертвецы. Если это возродился Бордонкуй, то он сожрет все! Он умер от голода, когда сожрал в своем Дойду все: небо, острова, леса, демонов. Он хотел прорваться в другие миры, но не смог и издох от голода. А Савельев теперь его разбудил.

— Это хуже, чем Улу?

— Это Конец Света, Витька, — слышно было, как Юрик тяжело вздохнул. — Улу просто покуролесил бы немножко, а Бордонкуй не успокоится, пока не останется один.

— Зашибись перспектива. Веселая. Но ты говорил, что еще кто‑то может быть?

— Да. Если это не Бордонкуй, то это либо Аан арыл — самый первый, самый великий черный шаман, отринувший творца Вселенной перед его лицом и сожженный им за это. Или же снизу, из подземного мира мертвых, лезет Буар мангалай. Может и еще что‑то, но я этого не знаю. Мне и от того что я знаю уже хочется уехать в Америку.

Рогозин слышал абсолютно новые для себя имена и в голове крутилась одна только мысль: как много в мире того, о чем он не имел даже малейшего понятия, считая себя при этом человеком образованным.

— Лучше бы это был Буар, — просвещал его между тем Юрик. — Ему в нашем мире не выжить. Он может жить только в своем болоте. Он бы просто посмотрел одним глазком на нас, забрал бы Моню и все бы закончилось.

— А если этот, третий, как ты сказал?..

— Если это Аан арыл ойуун, то никто не может сказать, что будет дальше. Он и при жизни‑то не отличался здравым рассудком: то мертвецов оживлять начнет, чтобы они ему оленей пасли, а они начинают людей жрать, то на многие годы уйдет в чужой Дойду и воюет с тамошним хозяином. Это он не постеснялся сказать самому творцу Вселенной Юрюнг Тойону, что того нет. Если придет Аан арыл, то никто не сможет тебе сказать, что будет дальше — черный шаман способен быть добрее вашего Христа, и легко может стать злее Сатаны. Но точно я тебе скажу, что мир уже не будет таким, как раньше. И потом, когда придет все‑таки Улу Тойон, а теперь он обязательно придет, потому что без него здесь дело не обошлось, мы все проклянем ту минуту, когда родились на свет. Ты только представь, какие силы были разбужены, чтобы вернуть жизнь мертвецам?

Трудно поверить было в подобную ахинею, и Рогозин недоверчиво улыбнулся. Даже не сам факт сказочных предположений вызвал у него отторжение, а то, что преподносилось все это с самым серьезным видом. Юрик, кажется, действительно верил в эту белиберду. Если с Улу Тойоном еще можно было как‑то мириться — в мире много непонятного, необъяснимого, таинственного и загадочного, то мертвые шаманы, подземные жители и сожравшие все вокруг себя демоны выглядели уже сущей нелепицей.

Ну а гроза на горизонте — просто гроза. Мало ли какие атмосферные явления могли исказить настоящий цвет молний?

— Расскажи мне еще про черного человека в черной комнате, — попросил Рогозин.

— Дурак ты, Витька, — отозвался якут. — Посмотришь сам.

Некоторое время они молчали, слышно было только тяжелое буханье крепких подошв по каменистой почве.

— Куда ты меня ведешь? — не вытерпел Рогозин и завертел головой во все стороны, опасаясь неизвестности.

— Помнишь, мимо лагеря проплывали?

— Это там, где дом с травой на крыше?

— Да, — подтвердил догадку якут. — Я тебе рассказывал про то, что все заключенные исчезли вместе с конвоем в бомбоубежище?

— Да, рассказывал, — вспомнил Рогозин и от воспоминания по спине пробежали мурашки.

— Вот там и пересидим несколько дней, пока Бордонкуй нас ищет.

«Пока лысые нас ищут» — мысленно поправил его Рогозин. Даже после мистического рассказа Мони он не поверил до конца в потусторонних демонов. Мало ли что могло привидеться раненному человеку? От потери крови еще, говорят, и не такие глюки ловят. Правда, потом глюкнувшие не проходят быстрым шагом десяток километров по пересеченной местности.

И только после всех этих мыслей до него дошел весь смысл фразы, произнесенной Юриком.

— В бомбоубежище? Ты спятил, друг? — Рогозин даже остановился. — Там же мертвяки — ты сам говорил.