А геологи ничего не замечали. Они прыгали по камню, о чем‑то громко переговаривались, перебивая друг друга, пытались отколоть от него куски, соскрести с твердого бока мох, измерить диаметр, отколоть щепку от растущего в середине камня дерева.

«Рыбаки» разошлись в три стороны. Действовали они умело и уже было понятно, что у команды Доцента нет ни единого шанса.

Один из врагов оказался как раз под спрятавшимися приятелями. До него едва бы набралось шагов двадцать. Была хорошо видна его широкая спина, уверенные движения в обращении с оружием. Самоуверенный и слегка пьяный, он ни разу не оглянулся. Зато дробовик недвусмысленно уставился на троицу ничего не подозревающих «геологов».

Рогозин даже, кажется, перестал дышать. Замер неподвижно и Юрик.

— Мочи сук! — кто‑то громко заорал с противоположной стороны ямы и тотчас грохнул выстрел, затем еще и еще один.

Рогозин закрыл глаза и в бессилии опустил голову на землю. Совсем рядом убивали знакомых ему людей, а он ничего не мог сделать. Не то, чтобы Доцент, Моня и Арни с Гочей были ему особенно дороги, но лежать бездеятельно было совершенной мукой. Почему‑то хотелось вскочить на ноги, обрушиться со всей силой и ненавистью на маячивший неподалеку бритый затылок и бить его — камнем или поленом, — бить, бить до смерти.

Но если ему всего лишь хотелось, то Юрик использовал грохот выстрелов для броска. В солнечных лучах мелькнуло длинное лезвие тесака, захрипел что‑то непонятное «рыбак», а якут уже вычищал его карманы и рвал из рук дробовик. Юрика заметили, но стрелять не стали. Спустя секунду Виктор догадался, что они боятся попасть в своего, зажимавшего страшную рубленую рану на шее. Его руки были красными от крови, текущей сквозь пальцы, он пытался что‑то сказать, но до Рогозина доносилось лишь бульканье.

Рогозин посмотрел на алтарь и успел отметить на нем два распластанных тела. Доцент был буквально перерублен выстрелами пополам — его тело изогнулось под невозможным углом и половина грудной клетки свисала с камня вбок, а половина головы оказалась снесена чьим‑то метким выстрелом. Лежавший рядом Арни выглядел целее, но и в нем уже не осталось жизни. Чуть дальше, на склоне лежал лицом в землю истекающий кровью Гоча. Мони видно не было, но Виктор не сомневался, что и он валяется где‑то за камнем. Мелькнула мысль, что подлец Моня даже выиграв дурацкий спор, остался без приза, мелькнула и пропала.

Скопившийся в низине пороховой дым рваными рукавами вытянулся вдоль жертвенника, придавая зрелищу вид какой‑то невозможно киношный, неправдоподобный, слишком натуралистичный. Рогозин все ждал, что оба мертвеца поднимутся, стряхнут с себя наложенные гримерами — художниками кровавые лохмотья и рассмеются, но ничего подобного не происходило.

— Валим, Витя, валим, — над самым ухом прокричал якут, и, проносясь мимо, успел пнуть напарника в ляжку.

Это нехитрое воздействие вернуло Виктора в реальный мир, наполнившийся вонью сгоревшего пороха, криками «рыбаков» и громом вновь начавшейся стрельбы. По счастью, до стрелявших было далековато, они были нетрезвы, боялись попасть в своего, все еще сучащего ногами на склоне чуть ниже, а множество деревьев буквально закрыли собою цели: от дроби во все стороны летели деревянные щепки, трещали израненные стволы, и выглядело все страшно, но было практически безвредно.

Рогозин подхватился, вскочил на ноги, и, цепляясь руками за попадающиеся на пути ветки, поспешил за Юриком.

Они бежали минут десять: взобрались на вершину, сопя как носороги, спустились чуть вниз, свернули направо, по ломанной диагонали пересекли весь склон и выскочили на высокий утес над рекой. Быстрым шагом, уже не бегом, они потопали вверх по течению, прочь от лагеря.

За спиной уже давно не стреляли и окружающий мир казался безмятежным — будто ничего и не произошло.

Рогозин шел буквально на одной злости, он тяжело дышал, переводя дух, и смотрел на маячившую перед глазами спину Юрика, на которой покоился трофейный дробовик. Виктор шел и думал, что очень плохо знает своего спутника. Никак он не ожидал от забавного недоэтнографа такой прыти и кровожадности. Вот так запросто, будто делает это ежедневно по десятку раз, набросился на человека, рубанул по шее тесаком, под выстрелами дружков раненого хладнокровно обыскал его карманы, прихватил ружье и был таков, не получив даже ссадины. Если бы еще час назад Виктору рассказали о подобном, он бы посмеялся над тупостью голливудских сценаристов. Но жизнь гораздо изощреннее любых выдумок.

— Ты зачем его убил? — спросил Рогозин, едва только смог отдышаться.

— Кого? — спросил Юрик, даже не замедляясь.

— Того лысого с ружьем?

— Нам с тобой по тайге еще долго идти, — ответил Юрик после недолгого молчания. — А без оружия этого делать нельзя. Не дошли бы.

— Зато теперь дойдем — прямо в лапы к ментам! Соседи теперь все на нас с тобой повесят, — Виктор так не думал на самом деле, но очень опасался, что случится нечто похожее.

Ему не хотелось в тюрьму. На питерские «Кресты» он насмотрелся вдосталь. Одна из его подружек жила как раз напротив изолятора — через Неву, и выходя на ее балкон, Рогозин каждый раз натыкался глазами на грязно — коричневые с рыжиной стены мрачных тюремных корпусов. Долгая и страшная история этого места, его бесчеловечная романтика создали в сознании Рогозина образ абсолютной дикости и вседозволенности, оно казалось ему патентованным филиалом ада на земле, местом, где царят бездумная жестокость и тотальная несправедливость. И даже довольно крупная церковь во дворе не добавляла этому месту цивилизованности. Меньше всего Рогозину хотелось побывать в чем‑то подобном.

— Не повесят, — легкомысленно сказал якут и похлопал «трофей» по прикладу. — Зато теперь у нас есть шанс выбраться отсюда. Не ментов тебе нужно бояться, паря…, — многозначительно добавил Юрик, тоном, подразумевавшим встречный вопрос.

— Ну да, бандиты ближе, — согласился Рогозин. — Как думаешь, погонятся за нами? Или будут остальных ждать?

— У них раненый на руках, какая погоня? Пока до лагеря донесут, пока проорутся друг на друга, да пока опохмелятся… Часа четыре у нас с тобой есть. А за четыре часа мы далеко уйдем.

— А Савельев? Его же предупредить нужно!

— Не ментов и бандитов тебе нужно бояться, — еще раз ни к месту повторил Юрик, проигнорировав фамилию начальника.

— Кого? Кого мне нужно бояться? Медведя? Росомаху? Тайгу? Или тебя? Стой!

Якут остановился и повернулся.

— Куда мы идем?

— Туда, — Юрик показал рукой направление, в котором они двигались.

— Зачем нам туда идти? Там, — Рогозин оглянулся в сторону брошенного лагеря, — наши, их нужно предупредить.

— Там уже никому не поможешь, паря, — невесело усмехнулся якут.

— Почему это?

— Я же тебе в который раз говорю: не ментов тебе нужно бояться.

— А ты не мог бы говорить менее загадочно? Или мы в «Что? Где? Когда?» теперь играем? Кого мне бояться?

— Ты не поверишь, — криво усмехнулся якут.

— А ты попробуй.

— Пошли, рассиживаться нам некогда. Расскажу.

Они пошли рядом, плечом к плечу.

— Сегодня ночью, когда ты еще спал, а Моня пока еще не натворил своих дел, я ходил к камню, — начал свой рассказ Юрик. — Хотел еще мха немного собрать. Спускаюсь, гляжу: кто‑то там есть. Я притаился и стал слушать. Савельев, однако, это был. Сначала ничего не происходило. Он просто стоял на коленях и кланялся камню. А потом стал камлать.

— Савельев?

Сказать, что Рогозин был удивлен, было бы неправдой. Он был потрясен и не мог поверить в историю Юрика.

— Да, Савельев. Но не по — нашему говорил. Наши шаманы не так разговаривают с духами. Я даже не видел никогда такого камлания. Но это точно было оно. Говорил я тебе, что Савельев не геолог? Говорил. Савельев, паря, шаман. Очень большой силы. Правда, не знаю, какого народа. С запада он. Может быть, чудь, меря, а может быть и лопарь какой‑нибудь.

— Но ведь это алтарь Улу Тойона?