Звук работающих двигателей заполнил все пространство вокруг, слышно было только его и еще чуть — чуть — отражавшееся от склонов сопок эхо.

Вертушка прострекотала, перечеркнув небо надвое, и скрылась за тем холмом, за которым находился лагерь. И звук почти сразу затих, пропал, — только поднятый лопастями ветер шевелил листву, но с каждым мгновением и это прекратилось.

— К нам прилетел? — первым спросил Рогозин.

— Не знаю, — развел руками якут. — Пойдем, посмотрим.

И они едва не наперегонки рванули к лагерю. Виктор успел отметить, что куда‑то исчезла усталость, ломота в теле и дышать стало легко, будто не он десять минут назад ловил воздух широко раскрытым ртом, подобный рыбе на берегу.

Но вертушки в лагере не оказалось, зато все, кто в нем оставались, выстроились вдоль берега у лодок и о чем‑то переговаривались, тыкая пальцами в сторону, куда должно быть улетел вертолет.

— На том берегу сел, — первое, что услышал Рогозин, было сказано Гочей. — Полверсты, не больше. Охотники или рыбаки. Рыбаки, наверное. Богатые Буратины. Наберут снастей в столицах и летят сюда испытывать — тайменя им подавай! Я сам таких сопровождал пару раз. Перепьются все, и давай баб делить!

— И бабы с ними? — спросил почему‑то облизнувшийся Моня.

— А то ж!

— Нужно сходить к соседям, познакомиться, — высказался сосредоточенный Семен.

— Да — да, пошли! — загорячился Моня и даже запрыгнул в лодку.

Но едва он схватился за весла, как снова послышался рокот двигателей вертушки, и через минуту она показалась над верхушками деревьев.

— Я этот «танец с саблями», кажется, в Батагае видел, — проорал, перекрикивая грохот, Гоча. — Или в Депутатском.

— Куда это она?

Вертолет полминуты повисел над лесом, словно озираясь вокруг, потом рванулся к реке и низко пошел над руслом, вниз по течению, повернул за утес и вскоре затих где‑то вдали.

— Пойдем, посмотрим на соседей, — напомнил Моня, все так же стоявший в лодке с веслом в руке.

— Да нет там никого, — возразил Семен. — За четыре минуты только спецназ высаживается. Но посмотреть все равно нужно. Во избежание, так сказать. Кто с нами?

Он запрыгнул к Моне в лодку и полез к двигателю.

— Так…, — Ким Стальевич оглядел своих работников, взгляд его остановился на Рогозине. — Давай, Витя, с нами пойдешь. Топор здесь оставь. Остальным — работать! Время не терять, скоро уже вечер, а у вас нихрена не сделано! Мы через час вернемся! Борисов за старшего. И в воду нас столкните.

Через десять минут они пересекли неширокую в этом месте реку, чуть — чуть поднялись вверх, чтобы приблизиться к удобной для подъема на вершину скалистого берега расселине и высадились на противоположный берег. Отсюда хорошо были видны фигурки суетящихся людей в лагере. У среза воды стоял Борисов и приложив ладонь ко лбу наблюдал за высадкой.

— Так, Виктор, остаешься здесь, — распорядился Савельев, когда лодка была надежно привязана к дереву, и до Рогозина дошло, почему выбор пал на него. — Смотри, чтобы наше судно река не унесла.

Савельев, кажется, решил, что Рогозин самый бестолковый участник экспедиции и сторожить лодку посреди безлюдной тайги — самая для него задача. Понимать это было неприятно, но доказывать кому‑то что‑то Виктор совсем не собирался. Этот комплекс он изжил еще в школьные годы.

— Иммануил, Семен, пошли, — на плече Савельева появился охотничий карабин. — Через час будем, не скучайте, юноша.

Начальник потрепал Рогозина по плечу и двинулся вслед за Моней и Семеном.

Бродили они долго, Виктор успел заскучать, задремать, проснуться, покидать в реку камни, выстругать палку, набить камнем на скале белое «Витя был здесь!» и снова заскучать. Он придумал уже десяток версий и причин их задержки, от медведя — людоеда до нашествия инопланетян, и все их отбросил, как ничуть его не устраивающие. Часов у него не было, но по ощущениям прошло никак не меньше трех: солнце почти уже грозилось зайти за скалы противоположного берега.

Но, как не ждал он появления Савельева и компании, заявились они все равно внезапно: зашумели падающие камни, послышались веселый мат Мони, интеллигентное чертыхание Стальевича и Семен сказал уже совсем рядом, негромко:

— Заждался?

— Что там?

— Ничего. Хотели, наверное, лагерь обустроить, но передумали. Покурили, выгружаться не стали. Жвачка на поляне, окурки и вот, — Ким Стальевич достал из нагрудного кармана энцефалитки и показал губную помаду. — Грузимся, юноши.

— А чего так долго? — поинтересовался Рогозин.

— Плутнули чутку, — ухмыльнулся Моня.

— Там русло ручья завалено, пока разобрали…, — добавил Семен, заводя мотор.

На своем берегу их встречал Борисов. Принял веревку, привязал ее к камню и подтянул лодку.

— У нас гости, — он кивнул головой за спину. — Пока вы их там искали, они сами пришли знакомиться. Туристы. Порыбачить прилетели. У них лагерь в трех километрах ниже по течению. Они нас с воздуха увидели, но сесть здесь негде, кроме как нам на голову.

За оставшейся лодкой на песке обнаружилась еще одна: серо — зеленая надувная Solano под сорокасильный мотор. Рогозин видел точно такую же у соседа по даче, поэтому в первый миг даже подумал, что уж не сам ли Леонид Андреевич прибыл за ним, но потом отмахнулся от глупой мысли: сосед сидел в высоком кресле в Смольном, всю жизнь проявлял к окружающим редкое высокомерие и вряд ли бы понесся на другой конец России для спасения непутевого Витька.

Савельев направился к центру лагеря, где уже был сколочен длинный стол с навесом над ним, тяжелые скамьи вокруг и рядом что‑то вроде походной кухни, у которой суетилась Андреевна.

Гостей оказалось трое: два мужика и блондинка не первой свежести, молодящаяся и кокетничающая со всеми подряд.

— Петр, — представился один из мужиков, протягивая Савельеву руку. — Я из Томска, с химкомбината, не слышали?

Рогозину показалось странным, что вся страна должна была слышать о каком‑то сибирском комбинате.

Мужик выглядел внушительно: крепкое тело килограммов на сто десять веса, круглое брюшко, лобастая голова со слегка запущенной стрижкой, белоснежные зубы, выдающие талант установившего их стоматолога и выглядящие очень ни к месту посреди якутской тайги, прямой честный взгляд серо — стальных глаз. И та самая «трехдневная» щетина, которой Рогозин тщетно добивался несколько лет назад на своем лице, считая, что будет выглядеть с нею настоящим мачо — поросль, что покрывала его щеки, придавала вид не мужественный, а бомжеватый, росла клочками там и сям и никак не желала быть одного цвета.

Одет Петр был в камуфляжную куртку и защитного цвета штаны, заправленные в матерчатые сапоги. Вроде бы и обычно, но почему‑то казалось, что стоит его экипировка немыслимых денег.

Второй мужичок выглядел поплоше. Самая заметная черта его облика состояла в обширной плеши, на которой кровавой дорожкой подсыхал прихлопнутый комар. И очки. С толстыми стеклами. Вернее — с очень толстыми стеклами. На минус двенадцать, не меньше. Наверное, без очков мужик был слеп как крот.

— Иван, — плешивый представился неожиданно густым сочным голосом, — я из оперного театра. Народный артист. А это — моя жена, Лара.

— Лара, — хихикнула блондинка, стрельнув глазами в сторону каждого из вновьприбывших. — Еле вытащила этих бирюков к вам. Они такие мизантропы!

Была она ухожена, но на взгляд Рогозина — несимпатична. Такими бывают внезапно разбогатевшие колхозницы. Видно, что денег вложено во внешность много, а толку — чуть, потому что деревенское прошлое так и прет отовсюду: из манеры в бытовых разговорах употреблять плохопонимаемые слова, из чрезмерного количества косметики на лице — даже в тайге она думает, что на нее все смотрят и комплексует выглядеть естественно.

— А мы геологи, — улыбнулся в ответ Стальевич. — Ищем здесь… всякое.

— Хорошие места, — кивнул Петр. — Только птицы здесь не поют. Но мне это даже нравится — тишина. Я здесь через год бываю уже лет девять. Рыба, воздух чистейший. Загадите?