Несмотря на внешнюю легкость этой поэмы, обращает на себя внимание ее элегическая тональность — мотив уходящего времени, навевающий печаль: пора собирать пожитки и покидать эту жизнь, окрашенную предчувствием конца света (за что критики не раз упрекали и Чехова, особенно по поводу его «Вишневого сада»).

Росите 20 лет в начале пьесы, 35 — во втором акте и 45 — в третьем. Никогда прежде Лорке не удавалось с такой остротой и драматизмом изобразить «утечку» времени. Неужели ощущал он себя таким старым и покинутым в свои 37 лет? Совершенно очевидно, что Росита — это он сам, лишенный привязанностей, обделенный радостями любви, не имеющий потомства (мы узнаем здесь его «Йерму» или «Башмачницу» — да и вообще весь его театр), его неизбывное одиночество и, вероятно, предчувствие близкой смерти. Всё это он носил в глубинах своей души и выплеснул наружу посредством этой пьесы, на первый взгляд столь поверхностной и игривой (ей дан подзаголовок «Язык цветов»). Отметим, что эта пьеса была сыграна еще отдельно для флористов Барселоны, которые 22 декабря стеклись в театр со всех уголков города с огромными букетами цветов. Удивительный факт, и если учесть, что это представление, в самом конце 1935 года, было последним представлением пьесы Лорки в Испании, незадолго до его гибели, то вся эта цветочная процессия могла быть воспринята, задним числом, как похоронные почести поэту. Да и в самой пьесе всё говорило о неизбежном конце…

Итак, три акта пьесы — это юность, зрелость и закат доньи Роситы, старой девы. В самом начале пьеса полна радости, музыки и песен, взятых из андалузского фольклора, который Лорка никогда не переставал пропагандировать. Автор представил свою пьесу как «поэму Гренады».

Первый акт переносит нас в зимний сад и погружает в «растительную поэзию». Поэт нанизывает целое ожерелье из названий растений — возможно, почерпнутых из той книги по ботанике, которую он прочел когда-то. Особенно он выделяет хризантемы (кстати, это главным образом французские цветы), которые он описывает «растрепанными, как голова цыганки». Решительно, что бы ни говорил сам Федерико об этих «цыганских излишествах», в которых упрекали его читатели и критики, — он навсегда сохранил в себе тот цыганский мир и тех танцовщиц фламенко, которыми восторгался в дни своей юности в Сакромонте.

Чтобы не впасть в слащавость, он прибегает к грубоватым приемам и острым словечкам, особенно в первом акте, с этими «выходами», на весьма приземленном уровне, колоритного персонажа — Кормилицы (чей прототип проживал в его собственной семье). Если нужно назвать своим именем половую принадлежность женщины — она, нимало не смущаясь, выкрикивает это слово во всю свою луженую глотку, как и все прочие «сельские шуточки» — так она сама это называет. Самая смешная из ее выходок непереводима с испанского: так, она подтрунивает над маленькой Роситой, которая не может и минуты усидеть на месте: «Вот вечно она — с ярмарки на мельницу, с мельницы на ярмарку, с ярмарки на мельницу, с мельницы на ярмарку!» На это тетушка ей отвечает: «Посмотрим, так ли оно будет!» А «соль» этой испанской игры слов в том, что если несколько раз быстро повторить эту фразу, то будет выговариваться неприличное слово — там, где его не ожидаешь, или, вернее, там, где оно лукаво подразумевается. В данном случае получалось знаменитое «слово из трех букв». Впрочем, подобное может иметь место в любом языке. Федерико любил посмеяться в компании товарищей, еще с давних времен гренадского «Укромного уголка», и никогда не утрачивал этого свойства — проявилось оно и в этой его последней пьесе, несмотря на огромную грусть, заключенную в ней. Вероятно, так он пытался хотя бы немного облегчить себе тяжесть на сердце.

В центре пьесы — любовь к Росите ее Кузена. С этим приемом у Лорки мы уже встречались: только Росита названа здесь именем собственным, все прочие персонажи — это Кормилица, Тетушка, Дядя, Племянник, а на втором плане — Семейство Манола, Мать старых дев, Молодой Человек, Два Рабочих, Профессор экономики и даже — Голос. Этот способ представления персонажей, о котором уже говорилось ранее, помогает высветить крупным планом главную героиню, Роситу, старую деву, — словно все огни рампы направлены только на нее.

Итак, есть любовь — в начале пьесы, но эта любовь так и останется витать в воздухе, невоплощенная и незавершенная, растворившаяся в пространстве, как запах той розы, чья жизнь длится всего один день. Лорка написал пьесу о любви, которой не будет, которая не может и не хочет осуществиться. Здесь высшее воплощение его излюбленной идеи — после всего, что он уже сказал своим театром на эту тему, тему «невозможной любви».

В первом же акте появляется Племянник и объявляет, что едет вслед за родителями в Америку, а его Тетушка отвечает ему на эту грустную новость репликой: «Ты воткнешь в ее сердце стрелу с фиолетовой лентой». Здесь использован один из образов тавромахии — бандерилья: дротик, украшенный разноцветными ленточками, который бандерильеро втыкает в загривок быку. Оно и понятно: ведь мы с вами — в Андалузии, и Федерико был воспитан отцом в атмосфере корриды. Образом «стрелы с фиолетовой лентой» уже всё сказано о будущем страдании: у него цвет страсти и боль смертельной раны. Эту рану наносит Росите своим отъездом ее Кузен. Впрочем, он дает ей обещание: «Всеми сокровищами Господа, благоуханной гвоздикой на его груди я клянусь, что обязательно вернусь к тебе».

Смягчая жесткий драматизм этой начальной ситуации, Лорка открывает второе действие пьесы появлением карикатурного персонажа: это университетский профессор-педант, который прославляет прогресс и завоевания науки (ведь это уже начало XX века), — отметим попутно, что сердечный друг Сальвадор Дали также был ярым поклонником технического прогресса и, на пару с Фернаном Леже, всячески прославлял его своими художественными средствами. Но, конечно, был у Лорки и некий конкретный прототип — профессор, которого он, возможно, знал еще в Гренаде и над которым здесь подшучивает. Только послушайте, как этот тип бахвалится своей латынью перед остолбеневшим Дядюшкой: «Я ощущаю себя гражданином живого “polis”, и я убежденный сторонник “natura naturata”». Так что же нужно здесь этому колоритному типу? — Он увивается вокруг Роситы, зная, что она одинока: ведь прошло уже 15 лет с тех пор, как уехал ее жених. Он преподносит ей подарок, очень похожий на него самого, — худший китч даже представить себе трудно: «Это Эйфелева башня из перламутра, опирающаяся на двух голубок, несущих в клювах колесо индустриального прогресса». Публика хохочет, но Лорке, великому мастеру комизма, этого мало, и он «вбивает последний гвоздь» в гроб своего нелепого персонажа: «Я хотел преподнести вам маленькую серебряную пушку, через жерло которой виден Нотр-Дам в Лурде, или пряжку для пояса в виде змеи с четырьмя стрекозами, но потом подумал, что Эйфелева башня — это подарок более изысканного вкуса». Публика хохочет еще пуще над этими подарками, и особенно — над заключительным выводом сего оригинала, весьма довольного собой. Сцена заканчивается цветистыми изъявлениями благодарности и всевозможными курбетами, что сразу отсылает зрителя к итальянской «commedia» или «Севильскому цирюльнику» Бомарше — Россини. И тут появляется Кормилица, возмущенная этим новым претендентом, так как здесь же упоминается, что уже был один такой, и тоже «с приветом». Ее возмущение находит себе выход в таком вот «магическом трюке»: «Я была тут, за дверью… и поставила веник вверх ногами — ну чтобы выставить отсюда этого господина». Известно ли это поверье где-нибудь еще, кроме стран Средиземноморского бассейна? Любой ребенок на побережье Андалузии или Алжира знает, что веник, поставленный вверх ногами за дверью комнаты, где беспардонно разглагольствует болтун, имеет свойство заставить его поскорее уйти — ведь веник на то и нужен, чтобы выметать мусор из дома!..