Он стал понемногу наливать воду через сахар прямо над стаканом. Дым от сигареты щекотал глаза. В эту минуту начался дождь, да такой силы, что капли отскакивали от тротуара, как градины.

Прохожие бросились врассыпную. Двери кафе открылись, пропуская людей, никогда не бывавших у Жефа и не решавшихся подойти к стойке.

— Наконец-то, — вздохнул Ник. — Надо позвонить домой, чтобы прислали машину. Что козыри?

— Трефы… Фред подрезал…

Мишель был бы не прочь, чтобы дождь пошел через два дня, после его отъезда. Ему предстояло много побегать, и он мог сильно вымокнуть.

— Похоже, — сказал он, присев на край круглого столика, — что мы состаримся не в Панаме…

Стараясь понять, Жеф обернулся к нему, снова нахмурив брови.

— Старик боится сезона дождей.

Само небо пришло ему на помощь!

Он еще не знал, куда ехать, но раз уж об этом подумал, надолго откладывать отъезд не станет.

Теперь, после того как было сделано объявление об отъезде, никто не удивится, не встречая их нигде. Ему следовало помнить обо всем. Он будет помнить.

— Рене наверху?

Последовал знак, что да.

— Одна?

Мишель поднялся наверх. Рене спала, и он разбудил ее.

— Кажется, мы уезжаем, — сказал он, закуривая сигарету.

— Куда?

— Еще не знаю. Старик вбил себе в голову, что дожди ему во вред, так что, возможно, через несколько дней…

— Похоже, ты доволен?

— Ты ведь знаешь, мне тут нечего было делать.

Они никогда не разыгрывали влюбленных. Так что им нечего было притворяться. Тем не менее Рене погрустнела и казалась немного обеспокоенной.

— Не знаю отчего, но я это предчувствовала.

— Ты тоже?

Он пожалел, что неосторожно произнес это слово.

— А что? Кто-то еще сказал тебе то же самое?

Он подумал о Жефе, но ответил:

— Никто. Я тоже предчувствовал, что меня ждут перемены в жизни.

Главное, не сказать ничего лишнего. А он мог сболтнуть. Но так как у него есть время, отчего было не воспользоваться последний раз послушным и нежным телом Рене?

— Раздеваешься?

— Как видишь.

Он остался доволен собой, тем, что все проделал без особого пыла, как обычно с Рене: это тоже говорило о спокойствии духа. Лаская ее, он не переставал думать о своем плане, точнее — о принятом решении.

Казалось, что Гертруда Лэмпсон в своем дворце в Вальпараисо услышала, о чем он думает. Ни разу в предыдущих письмах она не намекала на пресловутого дядюшку.

— Ты не будешь жалеть?

— Я?

Четверть часа спустя он снова завязывал галстук перед зеркалом.

— Надеюсь, ты не уедешь, не попрощавшись?

Конечно, он пообещал, но знал, что не придет. Все было кончено. Прощание с Рене состоялось. Оставалось уйти. Он повернулся, увидел ее лежащую на постели с растрепанными волосами и с поднятой ногой.

Как себя вести внизу, он пока не знал. Как не знал, понадобится ли ему еще Жеф. Игра в карты закончилась.

Все встали. Врондас позвонил, и ему подали машину с шофером-туземцем.

— Кого-нибудь подвезти? — спросил Ник, выходя на улицу.

— Меня! — сказал Мишель, взглянув на Жефа, который собирал рюмки.

Он плюхнулся в роскошную машину левантинца, в которой всегда пахло духами — Ник душился, как женщина.

Здесь, в кармашке заднего сиденья, Мишель увидел маленькую золотую зажигалку, которая показалась ему предвестником его будущей жизни, напомнив также о портсигаре Гертруды Лэмпсон.

Ему так не терпелось, чтобы поскорее наступило послезавтра, что он подумал: имей он сегодня такую зажигалку, это уже позволило бы ему почувствовать себя другим человеком. Врондас о чем-то говорил с ним.

О чем? Не имело значения. Машина остановилась перед домом Вуольто.

— Придете вечером сыграть в покер?

— Еще не знаю. Может быть. Если не помешает предстоящий отъезд.

Только что, у Жефа, этот отъезд представлялся чем-то далеким. Но теперь он явно приблизился. Мишель был готов объявить его хоть на завтра!

Выходя из машины, Мишель ловко прихватил с собой зажигалку.

Ничего не заметивший Ник откинулся на сиденье.

Дверца захлопнулась, и машина отъехала, разбрызгивая столбы грязной воды.

Поднимаясь по ступенькам, Мишель сжимал в руке драгоценный предмет. Остановившись на первой же площадке, он выбросил старую сигарету, взял новую и прикурил от золотого пламени.

Когда Мишель вошел на веранду, Фершо показался ему еще меньше, более худым, более незначительным, чем обычно, и он удивился тому, как мог этот человек произвести на него такое сильное впечатление, когда он впервые увидел его в доме в дюнах.

Негритянка накрывала на стол и с широкой улыбкой объявила, что кушать подано и что на ужин господа получат перепелки.

Самолет линии Бангкок — Лима — Вальпараисо вылетал из Кристобаля в четверг в восемь утра. Стало быть, решающий день для Мишеля выпадал на среду. Весь нынешний день, как и во вторник, шел дождь. Он будет теперь продолжаться несколько недель подряд. Жара, однако, стояла такая, как в конце сухого сезона. Люди ходили по улицам в промокшей одежде, напоминавшей компресс, и по колено в грязи.

То был редкий день в жизни Мишеля, когда ему пришлось воспользоваться зонтом. Найти такси возле дома Вуольто оказалось невозможно. Все проезжавшие машины, направлявшиеся в «Вашингтон» или обратно, были заняты.

По привычке, выработанной за последние недели, Фершо работал немного утром, до полдесятого, а затем после обеда — часов с трех. Так было почти всегда. Все остальные часы представленный сам себе, Мишель не обязан был давать отчет о своем времяпрепровождени.

Однако для проформы он все же спрашивал у Фершо:

— Ничего не нужно?

Нет, он был не нужен, и с раннего утра отправился на почту, скорее по привычке, чем в ожидании письма: авиапочта по средам не поступала. Как и накануне, он всюду безуспешно искал Суску.

В двух шагах от почты находился маленький бар, который держал итальянец и куда Мишель имел обыкновение забегать, чтобы перехватить первую за день рюмку спиртного. Он чуть было не поступил так же, но за несколько шагов до выкрашенной в зеленый цвет двери замер.

Он не должен был пить ни в коем случае! А его мучила жажда. Ни разу в жизни ему так не хотелось выпить.

В самый неподходящий момент у него перехватывало горло, и он не мог даже проглотить слюну. Вот и сейчас, казалось, рюмка спиртного сможет облегчить ему жизнь.

Он все же вошел в бар, оперся о стойку, но заказал лишь стакан воды.

На лбу и на верхней губе у него выступили бисеринки пота. Он улыбнулся знакомому хозяину бара:

— Как идут дела, Анджело?

— Идут, господин Мишель.

— Мы с патроном, вероятно, уедем из Панамы.

— Будет жаль.

Все шло своим путем. Он был спокоен. Говорил обычным тоном. Анджело не мог ничего заподозрить.

— Ты не видел Голландца?

— Где-нибудь тут шляется, как обычно. Он как несчастье: с ним встречаешься чаще, чем хотелось бы.

Если бы так! Как назло, со вчерашнего дня его нигде нельзя найти. Лишний раз заходить к Жефу Мишелю не хотелось — тот еще мог ему понадобиться после. Впрочем, он убедился, что Суски там не было.

Схватив такси, Мишель доехал до «Вашингтона», где чуть было, как у Анджело, не спросил воды, но вовремя спохватился: это показалось бы странным. Поэтому заказал обычное виски, а когда китаец бармен отвернулся, вылил его в кадку с растением.

Он полностью контролировал свои поступки. Раз двадцать, пятьдесят, может быть, сто за день, чувствуя, как у него перехватывает горло, он умудрялся тем не менее сохранять бесстрастное выражение лица.

Спазм в горле возникала при одной мысли о деле, которое ему предстояло совершить и все подробности которого уже запечатлелись у него в голове.

Рассматривая этот вопрос с разных сторон, он пролежал большую часть ночи с открытыми глазами в двух шагах от спящего — или бодрствующего? — на веранде на своей раскладушке Фершо. Ровный шум дождя сопровождал его размышления.