— Почему вы так говорите?

— Потому, что это правда, и вы сами это знаете.

Истинная причина этой сцены была понятна им обоим. Она гроша ломаного не стоила. Мишель жаждал сбегать к «Санта-Кларе» повидаться с приятелем, Биллом Лигетом. Но и это был лишь предлог. Точно так же его тянули к себе любые суда, причаливавшие к Кристобалю. Не будь кораблей, его потянуло бы что-то другое — просто жизнь, которая текла на любой улице любого города мира.

Ему надо было немного потерпеть, не закусывать удила. Фершо, вероятно, быстро устанет от диктовки, и тогда Мишель сможет уйти задолго до того, как отчалит «Санта-Клара».

Все это он отлично знал, но справиться с собой не мог.

Старик тоже чувствовал свою не правоту. Ему было стыдно, и тем не менее в течение двух часов он с трудом надиктовал несколько с границ, которые наверняка разорвет на другой день.

Он остановился только тогда, когда действительно устал. И, тщетно пытаясь удержать Мишеля, стал разыгрывать комедию — схватился за грудь, принял пилюлю, прошептав:

— Я плохо выгляжу сегодня?

— Как обычно.

— Пощупайте мой пульс, Мишель.

— Что вы еще придумали? Ваше сердце бьется, как мое, только тише. Это нормально.

— Я уверен, что сегодня вечером будет припадок.

— Надеюсь, вы позволите мне сходить поесть?

Он отправился в свою комнату, где не было ничего, кроме постели, умывальника да вешалки, прибитой к стене. Ни обоев, ни штор.

Мишель тщательно умылся, надушился, напомадил волосы и надел свежий белый костюм, еще потрескивающий от крахмала.

— Мишель! — позвали его, когда он направился к двери.

Но он, как мальчишка, в надежде, что его не услышат, бросил:

— А пошел ты!..

Так случилось, что «Санта-Кларе» предстояло ждать своей очереди для входа в канал до трех утра. Пассажиры высыпали на набережную. В этот вечер все кабаре — «Атлантик» с его сиреневыми огнями, «Мулен Руж», «Тропик», другие заведения — были забиты до отказа.

Негры-зазывалы старались изо всех сил. Шоферы такси подбирали пассажиров, подкатывая к тротуарам. До позднего вечера оставались открыты два универмага.

Мишелю не удалось повидаться с Биллом Лигетом, который, видимо, был на вахте и не смог покинуть корабль. Он уже собирался подняться к нему на борт, когда его внимание было отвлечено совсем по другим причинам.

В конце концов он увязался за молодой, рыжей, плотной женщиной в белом платье, вышедшей из «Базар Паризьен», и в час ночи сидел с ней за столиком в дальнем углу «Атлантика», подальше от оркестра и танцевальной площадки.

Она оказалась вдовой, американкой, была богата, судя по крупным драгоценностям. Под их столом уже валялись три или четыре бутылки из-под шампанского.

Сидевшая между беспрерывно хохотавшим маленьким лысым человеком и другим, казавшимся меланхоликом, Рене поглядывала в сторону Мишеля, и они обменивались улыбками людей, понимающих друг друга.

Она же взглядом указала ему на дверь, отделявшую кабаре от бара.

Там, рядом с красной драпировкой, стоял Фершо, разговаривая с рассыльным.

Они увидели друг друга. Старик жестом позвал его, но Мишель повернулся к американке.

С этого, в общем, все и началось. Но развязал все последующие события, конечно же, взгляд Фершо из-под полуопущенных век, когда он лежал на веранде в полосатом от жалюзи свете, а Мишель бессмысленно стучал на машинке, предаваясь своим горьким мыслям.

Конечно, Фершо мог бы тотчас закрыть глаза, притвориться спящим. Но было уже поздно. Этот взгляд, со всем тем, что он содержал, оказался зафиксирован навсегда.

Целая цепь случайностей и совпадений сделала этот день в Колоне совершенно необыкновенным — такой бывает лишь раз в несколько месяцев. Случайностью, скажем, было то, что «Санта-Клара», задержавшись из-за сильной волны в Карибском море, пришла с опозданием на час, всего через несколько минут после того, как место в шлюзе занял огромный японский танкер. И теперь между капитаном и властями канала шли переговоры.

Приход «Стеллы Поларис» еще более осложнил ситуацию. Эта роскошная яхта, в прошлом принадлежавшая норвежскому королю, совершала кругосветное путешествие с двумястами богатейшими пассажирами. «Санта-Клара» прибыла, стало быть, с опозданием, а «Стелла Поларис» раньше времени, поэтому им обеим, вместо того чтобы пробыть на стоянке обычные три-четыре часа, предстояло задержаться до глубокой ночи.

Все это и привело к тому, что город оказался наводнен американскими пассажирами, космополитической публикой со «Стеллы Поларис», к которым добавилась к шести часам толпа с «W», направлявшегося вниз по каналу из Сан-Франциско во Францию.

Обо всем этом Мишель узнал, заскочив к Жефу. Его заведение, в котором он чаще всего столовался, находилось на полпути от дома Вуольто до порта. И хотя Жеф был бельгийцем, даже фламандцем, заведение, с его мраморными столиками, скамьями, обитыми красным молескином, металлическими, тщательно начищенными шарами и рекламами французских аперитивов на зеркалах, считалось самым французским в Колоне и во всем Кристобале.

В этот час кафе было пусто. Отодвинув бамбуковую занавеску, Мишель направился к стойке, за которой огромный, заплывший жиром Жеф беседовал с посетителем.

— Привет, юноша! Старый кайман дал тебе отпуск?

Что будешь пить?

— Маленькую рюмку перно. Значит, пассажира «Санта-Клары» еще на берегу?

Только теперь Мишель узнал клиента, раньше стоявшего к нему спиной, а теперь смотревшего прямо на него.

Это был Суска, которого все называли Голландцем, хотя в его жилах голландской крови было не больше, чем, например, индейской. Он протянул Мишелю широкую влажную и мягкую руку, которую тот с отвращением пожал. Затем эта рука, как всегда, погрузилась в огромный карман и вынула оттуда мумифицированную головку индейца племени хиваро, уменьшенную до размеров детского кулачка, которые обычно служат для оккультных церемоний.

— Может, продашь одну?

Суска был такого же огромного роста, как и Жеф, которого вполне можно было назвать колоссом. Такой же широкий в плечах, но весь какой-то дряблый, так что смотреть на него было неприятно. Кожа его напоминала поверхность гриба. Голова была слишком широкая, а лицо лунообразное с двумя крохотными щелками для глаз, щелью побольше для рта и многочисленными оспинами.

— Сколько их у тебя? — спросил Жеф.

Голландец осторожно достал из бездонных карманов три головки. Каждая была завернута в грязную вату.

Губы на этих человеческих головках были сжаты кусками веревки. От них пахло формалином, а из одной головки сочилась какая-то влага.

— Ты без труда до ночи продашь все три тем, кто сейчас бродит по берегу, — сказал Жеф.

И, обращаясь к Мишелю, обронил:

— Рене только что ушла.

Находясь у Жефа, вы попадали за кулисы Колона.

В ста метрах отсюда, на углу улицы, начиналось представление: без устали скрипели вращающиеся двери трех и четырехэтажных магазинов, по которым в сопровождении местных жителей бродили пассажиры, занятые подсчетом курса валюты.

Здесь, конечно, все было организованно. Мишелю был знаком хозяин самого большого магазина «Парижский базар» Ник Врондас, который почти каждый вечер играл у Жефа в покер и которого он фамильярно называл Ником.

Все это действительно напоминало театр. Едва раздавались пароходные гудки, заменявшие свисток помрежа, как все старались занять свое место на сцене, начиная с голых негритят, нырявших в воду за монетами, кончая Ником Врондасом, надушенным, одетым с иголочки, приветствующим покупателей при входе в свой «базар» ослепительной белозубой улыбкой.

Весь город, вплоть до дальнего негритянского квартала, уже знал, что в порту стоят три корабля — «Санта-Клара», «W» и норвежская яхта, зафрахтованная компанией «Доллар Лайн». Засуетились официанты в питейных заведениях, заиграли оркестры в кабаре, открытые такси и фиакры с белыми тентами устремились в порт, чтобы вернуться назад набитыми до предела.