плет-у — плес-ти (оказывается, что −т− перед −ти неприемлемо — заменяем на другой согласный);

скреб-у — скрес-ти (и −б− перед −ти тоже не годится, а заменять его надо не, скажем, на −п− а на тот же согласный −с−);

пек-у — печь (тут уж вообще непонятно, где кончается корень и начинается суффикс: к− сливается с −т и превращается в −ч−; и куда теперь подевался конечный −и?);

стриг-у — стричь (всё то же самое, да ещё к тому же звонкий −г− оглушается);

плыв-у — плы-ть (а здесь конечный согласный корня просто выпадает).

Все эти чередования — ещё далеко не полный список того, что возможно в русском языке при соединении морфем друг с другом. А ведь бывают и такие случаи, когда морфема может просто исчезать, «не выдержав», наверное, суровости соседей: именно так и поступает показатель прошедшего времени у некоторых русских глаголов: ходи-ть — ходи-л, пляса-ть — пляса-л, но нес-ти — нёс, грести — грёб и т. п. (хотя в женском роде или во множественном числе это исчезнувшее −л− всё-таки появляется: нес-л-а, греб-л-и). Вот уж действительно скрытый шов — ни шва, ни морфемы!

Есть ещё одна особенность русских морфем: одно и то же значение при разных корнях часто выражают разные морфемы (хотя, вообще говоря, можно было бы обойтись и одной). Как, например, в русском языке выражается значение «тот, кто А» (где А — действие, обозначаемое каким-нибудь глаголом)? По крайней мере тремя главными суффиксами: −тель (хранитель, спасатель, сеятель), −чик (лётчик, грузчик, перевозчик) и −[ль]щик (рубщик, уборщик; плакальщик, ныряльщик, пильщик). Но бывают ещё суффиксы −ник (истопник, печатник, работник), −ец, (купец, жнец, певец) или −ок (стрелок, ходок), которые, правда, в основном употребляются с иными значениями. Есть и совсем редкие суффиксы, — например, −арь (писарь, косарь). И ещё не надо забывать об очень интересной группе слов с суффиксом −ун (бегун, шалун, хвастун) — большинство из них (хотя и не все) обозначают человека, который не совсем правильно (сточки зрения говорящего) себя ведёт. А какой суффикс в слове плакса? Кажется, он и создан-то специально для этого единственного слова; а ведь ещё можно и вовсе обойтись безо всякого суффикса (повар, трубочист)!

Почему так много морфем выполняют одну и ту же работу? Почему не говорят грузитель и нырятель? Или, например, хранильщик и грузильщик? Иногда, конечно, такое разнообразие полезно — например, мы можем различать слова рубильник (инструмент — правда, не для рубки) и рубщик (человек, который рубит), очиститель (вещество) и чистильщик (человек); купец и покупатель оба покупают, но один — по роду занятий, это его работа, а другой — только для себя; похожее отличие у значений слов стрелец и стрелок. А беглец и бегун хотя и занимаются оба бегом, но с совершенно разными целями. Так-то оно так — но уж окончание родительного падежа множественного числа зачем выражать тремя разными способами: дом-ов, кон-ей, стен-ой? Ведь вот творительный падеж во множественном числе выражается по-русски одинаково: дом-ами, кон-ями, стен-ами (и так же себя ведут дательный с предложным)!

Всё это в конечном счёте есть проявление одного и того же свойства — того, что морфемы в русском языке не могут просто так соседствовать друг с другом. Не все из них соглашаются стоять рядом, и, даже согласившись, они обязательно как-то влияют друг на друга. Зато словоформы, которые образуются из этих морфем, действительно оказываются крепко сбиты — на части не рассыпаются.

А теперь посмотрим, как устроен венгерский язык. Возьмём те же самые слова, что и в самом первом русском примере:

«рука» — kéz;

«ручной» — kéz-i;

«руководство» — kéz-i-kōnyv.

Суффикс, образующий прилагательные от существительных, в венгерском языке всегда выглядит как −i−, к чему бы он ни присоединялся; и соседняя морфема при этом остаётся такой же, как была. А слово «руководство» на венгерский буквально переводится как «ручная книга»: просто взяли ещё слово kōnyv «книга» и прибавили его к уже имеющейся части. И даже интерфиксов никаких не понадобилось. Потому-то в венгерском языке так много длинных слов: венгерские морфемы, как гладкие кубики, могут свободно соединяться и так же свободно рассыпаться, чтобы образовать новое слово. Например:

lehetetlenség «невозможность», то есть lehet «можно» + etlen «не, без» + ség «−ость, −ство» (образует существительные от прилагательных);

fószerkesztó «главный редактор», то есть fó «голова» + szerkeszt «редактировать» (это слово тоже состоит из двух морфем, szer «средство» и keszt) + ó «тот, кто…».

А вот как склоняются венгерские слова (посмотрим, как выглядят всего несколько форм уже знакомого нам слова konyv «книга»)[8]:

[Падеж] Ед. ч., Мн. ч.

Им. пад.: könyv, könyv-ek;

Вин. пад.: könyv-et, könyv-ek-et;

Дат. пад.: könyv-nek, könyv-ek-nek.

Да, в таком языке не придётся выбирать между тремя совершенно разными окончаниями одного и того же падежа, да ещё отдельно запоминать, как обозначаются падежи в единственном и во множественном числе!

Конечно, и в венгерском языке есть случаи негладкого присоединения морфем — так же как и в русском языке есть случаи сравнительно гладкого присоединения. Но вы уже понимаете, что и в том, и в другом языке такие случаи нетипичны: слишком уж явно отличается даже на первый взгляд внешний облик слов в языках «с гладкими швами» и в языках «без швов»: в одних — слова-кубики, в других — слова-слитки, в которых не всегда и морфемы-то друг от друга сразу отделишь.

Это действительно очень важное различие между языками, которое сразу бросается в глаза. Языки с «придирчивыми» морфемами, с негладкими швами, со словами-слитками обычно называются языками с фузией, фузионными (от латинского слова fusio «слияние, сплавление»); а языки с «покладистыми» морфемами, с прозрачными гладкими швами, со «словами-кубиками» обычно называются языками с агглютинацией, или агглютинативными (от латинского слова agglutinatio «приклеивание, прилепливание»). Действительно получается, что одни языки работают как бы сварочным аппаратом, а другие — клеем и кисточкой.

Понятно, в каком из двух типов языков слова будут длиннее: в агглютинативных языках так легко приставлять морфемы друг к другу, что можно делать это практически неограниченно и получать слова бесконечной длины (таких слов реально не встречается только потому, что кто же захочет иметь дело с человеком, который говорит и говорит, а ни одного слова ещё не сказал!). А в фузионных языках так много приходится работать над скреплением слов, что больше четырёх-пяти морфем к корню уж никак присоединять не захочется. Зато в фузионных языках сразу ясно, где кончается одно слово и начинается другое. А в агглютинативных языках сплошь и рядом не разберёшь, где предлог, а где приставка, где суффикс, а где просто частица. Например, когда по-турецки хотят сказать «дамы и господа», то вполне могут сделать это так:

bayan ve bay−lar

дама и господин мн. ч.

Что тут для нас необычного? Конечно, то, что показатель множественного числа употреблён только один раз, а относится — к обоим словам!

По-турецки можно сказать и так:

bayanlar ve baylar

— будет значить это то же самое и выглядеть для нас привычнее. Но турецкий язык вполне может на одном суффиксе сэкономить. Как это иногда делаем мы с предлогами: ведь по-русски можно сказать, например, так: