Я не смогла спорить с Джеем. Я действительно боялась остаться одна в таунхаусе, а от воспоминания о пустоглазых бандитах меня просто в дрожь кидало.

Когда вошла в палату, оказалось, что отец спит. Дежурил мой любимый медбрат, которого, как выяснилось, зовут Оби. Он заверил меня, что состояние папы удовлетворительное.

— Не волнуйтесь, я за ним сегодня понаблюдаю. А вы поскорее идите к себе. Похоже, с юга надвигается гроза.

Оби Смит был прав. Когда я оказалась на улице, начался холодный и острый, словно иглы, дождь. Я подняла воротник пальто и втянула голову в плечи. Жаль, не захватила ни шляпу, ни зонт. Странно, но когда мы втроем вышли из дома, небо было ясным, а воздух — чистым и морозным. На углу Седьмой авеню и Двенадцатой улицы я остановилась. Что же царит на севере? На фоне кобальтово-синего небосклона ярко горели огни. Но на юге все обстояло по-другому — туман заволок даже противоположную сторону улицы. Эту часть Манхэттена проглотило густое облако.

«Странная погода, — недоумевала я, пересекая авеню. — Одно из проявлений глобального потепления, не иначе». Но можно было не волноваться. Навстречу, по Гринвич-авеню шло немало прохожих…

Я остановилась на углу Джейн-стрит и начала разведывать обстановку. Горожане и туристы на Гринвич-стрит топали к Седьмой авеню, а Восьмую они игнорировали. Наверное, здесь устроили парад или еще какое-то мероприятие, о котором я ничего не знала? Но сейчас только середина декабря. «А если пешеходы направляются в „Ирвинг Плаза“ на концерт „London Dispersion Force“?» — подумала я. Надо бы мыслить позитивно.

На Джейн-стрит туман совсем загустел. Я погрузилась в вязкую мглу цвета взбитых сливок — желтоватую и слегка припахивающую тухлыми яйцами. Примерно такой же запах исходил от людей-теней. Нет, это не погодная аномалия. Вероятно, поблизости прорвало канализационную трубу или произошла утечка газа. Мне следует поторопиться и вернуться. Но куда? Я ужасно устала. Хотелось только одного: оказаться в таунхаусе и забраться в кровать. В конце концов из тумана выступили очертания перил крыльца моего родного дома. «Сразу включу телевизор, — решила я. — Узнаю из новостей, что случилось».

Я отперла дверь, вошла в холл и включила сигнализацию. Потом прижалась спиной к двери, будто хотела дать туману отпор. Но он, похоже, уже просочился в таунхаус. Везде было сумрачно, темные углы расплывались. Какое же все размазанное… Я почувствовала приближение мигрени. Перед глазами возникло слепое пятно[22] с зазубренными краями — несомненный и верный признак моего недомогания. С детства я привыкла считать его злым духом. Не удивительно, что приступ настиг меня — после всего, что мне довелось пережить. «Приму две таблетки адвила и десять часов полежу в спальне с выключенным светом, — успокоила я себя. — Больше ничего не потребуется».

Держась за перила, я поднялась по лестнице на два пролета вверх. В голове сразу пронеслось воспоминание: как-то раз мама говорила о том, что нам надо установить в доме лифт, когда она станет старушкой.

«Ты никогда не состаришься», — шутил в ответ Роман. Конечно, он не мог представить, что моя красавица мама в шестьдесят один год погибнет в автомобильной катастрофе. Но в одном он не ошибся. Марго Джеймс в день своей смерти выглядела на тридцать пять.

Открыв дверь, ведущую в мои комнаты, я обнаружила, что Бекки и Джей тут уже побывали. Кто-то подмел бумажное конфетти и смахнул с верстака и полок порошок для снятия отпечатков пальцев. Вероятно, именно Бекки (ее плотницкие способности подтвердились летом, когда она трудилась в «Habitat for Humanity»[23]) заколотила фанерой разбитое окно. Вообще-то между доской и оконной рамой виднелась полоска неба. Оставалось надеяться, что при строительстве домов в Эквадоре моя подруга работала аккуратнее. И похоже, Бекки выполнила свою давнюю угрозу и навела порядок на полках, где я хранила материалы для ювелирки и металлический лом. Его-то я частенько собирала на улицах и на заброшенных складах. Погнутые дорожные знаки, велосипедные колеса со сломанными спицами, обрывки цепей, выброшенные автомобильные запчасти сверкали, словно новенькие игрушки. Она не забыла протереть даже баллоны с ацетиленом и кислородом. Пыль не вытерли с единственного предмета — дракона, висевшего под потолком над верстаком. Бекки его побаивалась, а я ее и не винила.

Голова дракона представляла собой гидравлический «челюстной» резак-расширитель, найденный мной на свалке в Гринпойнте. На куче мусора он выглядел как морда чудовищной рептилии. Кстати, этот монстр преследовал меня в кошмарах каждую ночь. В реальной жизни я впервые столкнулась с ним в день смерти моей матери.

Мне было шестнадцать. Мама взяла напрокат машину, чтобы отвезти меня на собеседование перед поступлением в колледж — в школу дизайна на Род-Айленд. На обратном пути началась метель, а мы спорили, куда же мне поступать. Я сильно разозлилась, и когда мама остановилась на бензозаправке, то я пересела на заднее сиденье. Решила, что останусь с родителями и поступлю в FIT. Обучение в менее претенциозном заведении значительно дешевле, чем на Род-Айленде. Правда, мама настаивала на том, что найдет денежные средства.

— Ты сможешь стать кем только пожелаешь, Гарет. Тебя ничто не должно сдерживать. У тебя есть свобода выбора. И будет лучше, если ты уедешь подальше от дома.

— Чтобы не слышать ваших перебранок с отцом? — спросила я, нацепила наушники плеера и отвернулась к правому окну, запотевшему от снега. В эту секунду женщина, водитель красного «Форда»-внедорожника, резко перестроилась в другой ряд, не учтя «мертвую зону», и столкнулась с нами. В результате наш автомобиль перевернулся вверх дном и прокатился через три полосы. Соседний минивэн ударил по нашему заднему бамперу слева под углом. Наша машина врезалась в бетонное ограждение и остановилась. Меня зажало между двумя пассажирскими дверцами, причем вторая оказалась смятой в гармошку. Я увидела затылок матери и услышала, как она без конца повторяет мое имя.

— Гарет, ты меня слышишь? Ты жива? Гарет?

— Я здесь, мама. Я в порядке, но не могу пошевелиться. А с тобой все хорошо?

Она сперва не ответила, а потом сказала, что в порядке. Попросила у меня прощения за то, что ссорилась со мной из-за колледжа. И разрешила мне принять верное решение самостоятельно.

— Маргарита, — произнесла она, произнеся мое имя по-французски, что делала в самые доверительные моменты, — всегда доверяй своим инстинктам. Ты — редкая птица… уникальная… Выбирай сама…

Она произнесла что-то еще, но ее голос пропал из-за воя сирен. В окне показалась голова пожарного в шлеме, и моя мать начала с ним разговаривать, а я ничего не разобрала. Потом он появился возле меня. Его лицо казалось пунцово-красным в свете проблескового маячка.

— Мне нужно сказать тебе кое-что еще, — закричала мама.

— Все нормально, мам. Сейчас нас вытащат! — ответила я.

— Да, но просто на всякий случай, милая…

И ее слова потонули в скрежете разрезаемого металла. Нечто, похожее на морду гигантского зверя, вонзилось в скомканную дверцу. Я замерла и в ужасе наблюдала за чудовищем, а он разжал челюсти и издал злобный вопль.

Потом я поняла, что спасатели применили гидравлический резак-расширитель — так называемые «челюсти жизни» — и извлекли меня из искореженной машины. Никакого воя и в помине не было — такой звук издавал разрезаемый металл. Но я не могла отделаться от мысли, что устройство раскрыло пасть и завыло.

Когда пожарный сгреб меня в охапку, я заорала, чтобы он вернулся за моей мамой. Но он отбежал со мной на десять ярдов. Автомобиль взорвался и превратился в огненный шар, край которого едва не задел нас. Позже мне стало известно, что грудь моей матери пронзил стальной штырь руля. Она бы не выжила, даже если бы ее успели вытащить из салона. Понимая это, она попросила пожарного спасти меня. Но у меня навсегда осталось впечатление, что меня забрала у матери та вопящая и клацающая челюстями штука — «челюсти жизни».