Прежде я никогда не бывала в подобных антикварных магазинах. Этот факт стал первым странным обстоятельством. Вилидж я знаю как свои пять пальцев. Я выросла в таунхаусе в Вест-Вилидже и только что выяснила, что родной дом закладывали и перезакладывали несметное количество раз. Если бы нам с отцом удалось его продать, мы бы все равно были погребены под горой долгов. Данная новость — вместе с тоской, которую принесли стесненные денежные обстоятельства — повергла меня в настоящий шок. Я настолько растерялась, что вышла из юридической конторы на юге Манхэттена, как в тумане. Я не заметила ни моросящего дождя, ни мглы, наплывавшей со стороны реки Гудзон.

Но внезапно хлынул ливень, заставивший меня укрыться под дверным козырьком. Тогда-то я и поняла, что заблудилась. Вглядываясь в обе стороны сквозь пелену дождя, я обнаружила, что оказалась на узкой, мощенной булыжником улочке. Я стояла слишком далеко как от левого, так и от правого угла, поэтому не могла прочесть ее название. Наверное, я в Вест-Вилидже. А может, я добрела до Трайбеки.[1] Или ухитрилась пересечь Канал-стрит… Эта часть города слишком изменилась за последние годы, стала очень модной, фешенебельной и выглядела для меня совершенно неузнаваемой. Но, похоже, я находилась недалеко от реки. Ветер дул с юга и приносил с собой запах Гудзона и Атлантического океана. В такие холодные осенние дни, когда низкие тучи нависали над вершинами небоскребов, а туман сглаживал кирпичные и гранитные углы, я любила воображать себя в Манхэттене прежних времен. Например, в голландском морском порту, среди купцов и торговцев Старого Света. Они хотели сколотить здесь состояние и поймать удачу. И я совершенно забывала о нынешнем Нью-Йорке — ступице колеса финансового мира на грани экономического коллапса.

Я поежилась, поскольку вымокла до нитки, и повернулась к двери в надежде прочесть на ней адрес. Однако увидела высокую женщину, глядящую на меня дикими глазами. Длинные черные волосы занавешивали ее бледное лицо. Прямо-таки мстительный призрак из японского фильма ужасов. Но это было всего-навсего мое отражение в стекле. Я почти не сомневалась, что еще утром была весьма привлекательной двадцатишестилетней женщиной — и вот что со мной сотворили ужасные новости и непогода. Я убрала мокрые пряди за уши и продолжила поиски адреса, но надпись стерлась, оставив после себя жалкие остатки позолоты да несколько разрозненных букв. Сохранился обрывок слова — «mist». Вероятно — «chemist».[2] Но аптеки и след простыл. Теперь тут находился антикварный магазин, что явствовало из содержимого витрины — георгианское серебро, перстни с сапфирами и бриллиантами, карманные часы. Все изысканное, но, по моему мнению, немного дороговатое. В конце концов я решила, что и сам магазин напоминает ювелирную шкатулку. Стены с панелями темного дерева, сверкающие витрины, устланные гранатовым бархатом, шелковая занавеска винного цвета за отполированным прилавком с «томной» резьбой в стиле ар-нуво… Седовласый мужчина — вероятно, хозяин — выглядел так, словно его поместили сюда бережно и осторожно, как жемчужину в оправу броши из оникса. Он внимательно изучал через монокль какую-то вещицу, но вдруг поднял голову (при этом один его глаз из-за монокля увеличился в два раза) и уставился на меня. Затем опустил руку под прилавок, нажал кнопку, и дверь открылась.

«Просто спрошу у него, где ближайшая станция метро», — подумала я. Но проявить невежливость и задать вопрос сразу, с порога, не отважилась. Меня всегда охватывало возмущение, когда в нашу картинную галерею врывались туристы и требовали объяснить, как пройти к той или иной достопримечательности. «Погляжу на витрины», — решила я. Хотя здесь вряд ли продают перстни, которыми я пользовалась для изготовления слепков. Кроме того, для себя я уже давно ничего не покупала и не смогла рассчитывать на это в обозримом будущем. На безымянном пальце правой руки у меня красовался серебряный перстень, подаренный матерью в день моего шестнадцатилетия. На печатке был изображен лебедь с выгнутой шеей и распростертыми крыльями. Если выражаться геральдическими терминами — «лебедь взлетающий». По кругу размещались буквы, выгравированные таким образом, что при вдавливании в воск получалась надпись «Rara avis in terris, nigroque simillima cygno».

«Редкая птица на земле, очень похожая на черного лебедя» — перевела латинское выражение моя мать. «Такова и ты, Гарет. Уникальная. Никому не позволяй думать, что ты должна быть, как все».

Наверняка прежние обладатели часто водили пальцами по буквам — разобрать слова можно было с большим трудом, а рисунок покрылся тонкими трещинками. Но когда я прижала его к разогретому воску, все отпечаталось четко и в один миг. Именно мама, работавшая ученицей ювелира в компании «Asprey's» в Лондоне, научила меня делать отливки с восковых моделей.[3] Однажды она изготовила медальон, используя в качестве модели мое кольцо. С тех пор я ношу его каждый день. Меня постоянно спрашивали об украшении, и я стала разыскивать другие перстни с печатками. Я сама изготовила немало безделушек, которые продавала студентам и преподавателям в колледже, а потом — клиентам нашей галереи. Я смогла позволить себе обучение ювелирному дизайну в FIT,[4] а затем основала маленькую фирму со студией на верхнем этаже таунхауса. Я назвала ее «Cygnet Designs» — ведь «cygnet» по-латыни означает «молодой лебедь». Четыре года спустя дела у меня пошли совсем неплохо, но я не успела заработать столько, чтобы подчистую расплатиться с колоссальными долгами отца.

«Долго ли продержится мой бизнес, если ситуация ухудшится? — вздохнула я, входя внутрь. — А этот магазинчик… сколько он протянет?»

Если владелец и переживал за будущее, виду он не подавал. Я прильнула к витрине, а он продолжал возиться с часами, которые чинил. Ассортимент товаров оказался странным. Попадались медальоны с замочками и старинными фотографиями цвета сепии под мутными стеклышками. По соседству хранились траурные брошки, сплетенные из волос умерших. Серебряные перстни и камеи имели гравировку в виде урн с прахом, ив или голубей — традиционных символов траура. Одна полка была целиком отдана под броши с изображением глаз. Я читала о них, изучая курс истории ювелирного искусства. Украшения назывались «Очами возлюбленных», выполнялись в георгианском стиле и вошли в моду с легкой руки принца Уэльского. Он приказал придворному миниатюристу нарисовать один только глаз его избранницы, чтобы при дворе не догадались, кто она такая. Я видела иллюстрации брошей в книгах, одна или две встретились мне в антикварных салонах, но столько одиноких глаз сразу… от данного зрелища мне стало не по себе.

— Вы ищете что-то конкретное?

Вопрос был задан слишком тихо, и в первое мгновение мне показалось, будто он прозвучал у меня в голове. Я не удержалась и ответила мысленно: «Ищу выход из своих проблем, большое спасибо». А вслух произнесла:

— Я разыскиваю старые перстни и кольца с печатками. Использую их для изготовления собственных ювелирных изделий.

Я приподняла цепочку с медальоном и продемонстрировала украшение владельцу магазинчика. Он водрузил монокль на лоб и перегнулся через прилавок.

Как только он увидел рисунок, то перевел свой пытливый взгляд на меня. Глаза у него отливали янтарем и выделялись на темно-бронзовом лице, обрамленном белоснежными волосами и аккуратно подстриженной бородкой.

— А вы, случайно, не Гарет Джеймс, владелица «Cygnet Designs»? — спросил он.

— Да, — отозвалась я, радуясь, что он меня узнал. Обо мне неплохо отзывались в прессе, но пока я еще не привыкла к своей… популярности, скажем так. — Вы правы. Удивительно, что вы имеете обо мне представление.