Я поглядела на Зака. Он взял розданные карты и ловко тасовал их костлявыми пальцами. В нем что-то изменилось. Войдя в палату, я не заметила ауры ни у Романа, ни у Зака. Сияние Оберона затмило остальные цвета. Лишь теперь я обнаружила над головой художника светло-зеленое свечение. Цвет юной весенней листвы… Ширина нимба была около четверти дюйма, и почему-то я не сомневалась, прежде она была иной, и нежный оттенок он приобрел недавно.

А еще я заметила, что у Зака не трясутся руки. Кроме того, когда он говорил о моей матери, он всегда волновался.

— Ты прав, — согласился папа. — «Маргарита, твердыня моей силы, — вот как говорил Леон, — оберегай меня». Мне приятно думать о том, что он изобразил ее незадолго до своего ухода из жизни.

Надо же, Роман помнит, что Сан Леон мертв! И он не горевал об этом.

— Я бы хотела увидеть произведение Леона, — произнесла я.

— Я обещал вашему отцу, что принесу ему картину. Может, если вы не заняты, то составите мне компанию и сами ее возьмете. Сейчас заканчивается моя смена. Я недалеко живу.

— Но я только что пришла. Я хотела бы побыть с отцом…

Внезапно я услышала негромкое сопение. Я скосила глаза на Романа и увидела, что он мирно спит.

— Боюсь, мы его утомили — целую ночь напролет рассказывали разные истории, — негромко протянул Оберон. Он положил ладонь на плечо Зака, тот обмяк на стуле и отключился. Аура старика запульсировала и стала еще шире. — Почему бы вам не проводить меня? Нам о многом надо потолковать.

Я встала и следом за Обероном покинула палату. Мне хотелось задать ему миллион вопросов. Существовали ли еще создания вроде него? Тот ли он самый Оберон, которого описал Шекспир в своем «Сне в летнюю ночь»? Мог ли он летать с помощью крыльев? Или они являются иллюзией, фокусом? Где правда, а где обман? Какова вероятность того, что я теряю рассудок? Но я решила сменить тему на более скучную и обыденную.

— И чем же, — спросила я, когда мы шагали по коридору, — король лунного света и принц сновидений занимается в больнице?

Оберон Смит запрокинул голову, и по этажу разнесся его рокочущий, гортанный смех. Изумрудная волна покатилась впереди него. Она окутывала и стариков, и молодых и, наконец, настигла тощего пациента в кресле-каталке. Он поднял руку, прикоснулся к своему лицу — будто вспомнил, кто он такой.

— Ах, этот старый баловник Гораций Уолпол! Говорил я ему, что его цветистая фраза меня когда-нибудь смутит. А вам, моя милая, я скажу: дела плохи. И могут стать еще хуже.

Оберон направился в раздевалку для медперсонала на пятом этаже. Он взял из шкафчика свое пальто. Я наблюдала за его изящными движениями. Крылья прошли сквозь черную кожу, нисколько не помявшись.

— Тебе надо усвоить важную вещь, — заявил Оберон, поймав на себе мой взгляд. — Волшебство и реальность (по крайней мере, то, что ты привыкла ею считать) перемешаны между собой. Как слоеный пирог. Не всегда очевидно, где кончается одно и начинается другое.

— А я-то думала, что буду охранять дверь между двумя мирами в качестве Сторожевой Банши, — пробормотала я, когда он нажал на кнопку вызова лифта.

В ответ Оберон выудил из кармана пальто гелевую ручку и стопку разноцветной бумаги для заметок. Он нарисовал что-то вроде спирали на верхнем, зеленом листке и изобразил на обороте тот же самый знак.

Остаток времени мы провели в молчании. Выйдя из лифта, Оберон так стремительно пронесся по вестибюлю, что развевающиеся полы длинного пальто гулко хлопали по его ботинкам. Я поспешила за ним к выходу. Он перешел Двенадцатую улицу посередине квартала. Я уже бежала, чтобы не отстать, и едва не попала под машину. Может, я его ненароком рассердила? Вероятно, не стоило упоминать о моей «миссии».

Вдруг Оберон резко затормозил, и его крылья ударили по воздуху. Он потащил меня к подъезду, обрамленному двумя колоннами. Затем развел в стороны руки, к ладоням которых прилипли стикеры. Нарисованные знаки загорелись изумрудным, потом голубым и белым, будто раскаленный металл, и в конце концов начали дымиться. Середина спирали уподобилась пылающему оку. Оберон взялся обеими руками за колонны. Раздалось шипение, и я ощутила запах горящей плоти. Когда Оберон отнял ладони, на камне отпечатались спиралевидные глаза, и они сверкали серебром. Они напоминали вышивку, а между ними искрилась паутина, сотканная из тонких прочных нитей.

Мне хотелось спросить Оберона, не обжегся ли он, но тот обернулся и гневно посмотрел на меня. Потом сорвал шарф с моей шеи и обнажил укусы Уилла.

— Выкладывай, что произошло между тобой и вампиром, — приказал он сурово и без своего милого вест-индского акцента. — Что он поведал тебе о Сторожевых Башнях?

Я рассказала Оберону обо всем, начиная с того момента, когда водитель Хьюза приехал за мной, до того мгновения, как Уилл покинул меня в парке. На середине моей речи к двери приблизились двое. Первой оказалась женщина с бумажными пакетами — она явно здесь жила, а вторым — курьер из почтовой службы доставки посылок. У обоих тотчас же затуманились глаза, они мгновенно развернулись и убрались восвояси. Парень находился в нескольких дюймах от меня, но я даже не увидела в его глазах своего отражения. Только дверь с колоннами.

Когда я завершила свою историю, Оберон задал мне единственный вопрос:

— Как по-твоему, Хьюз знаком с Фэйн?

Я кивнула.

— Ладно, — вымолвил он. — Нам лучше посоветоваться с Паком.

Он быстро отклеил стикеры. Спиральные символы замерцали и исчезли. Паутина рассыпалась дождем искр. Оберон стряхнул ее с рук и бросился на улицу. На Седьмой авеню он перебежал дорогу на красный свет. С визгом тормозов прямо рядом с нами остановилось желтое такси. Оберон уставился на водителя, и тот начал извиняться. Мы двинулись на запад по Гринвич-авеню. Аура Оберона превратилась в темно-малахитовую оболочку, но ее свечение стало более яростным, как у разворошенных углей. Прохожие расступались перед нами. У трех ближайших автомобилей сработала сигнализация. Датский дог жалобно заскулил и утащил своего хозяина с тротуара на проезжую часть.

— Не понимаю, что тут ужасного, — ворчала я. — Уилл Хьюз спас меня от мантикоры. Он велел мне разыскать наставников. Он был… добрым.

— Вот что действительно страшно, — рыкнул Оберон. — Четырехсотлетний вампир-кровосос, создание тьмы, оказался добряком. Для тебя… потомка Сторожевой Башни.

— Судя по всему, первая Маргарита влюбилась в него. Поэтому он и стал вампиром.

— И ты поверила ему?

Я погрузилась в размышления. Я заметила, что стоило мне подумать об Уилле Хьюзе — и я сразу же ощущала покалывание в месте укуса. Оно спускалось вниз, распространялось по моей груди, заставляло сердце биться сильнее и охватывало тело целиком. Я вспомнила вкус его губ, то, как он прикасался ко мне, и прозрачную нить, натянутую между нами. Ощущение повторилось. Я подняла ладонь и обнаружила свечение вокруг пальцев. «Мы связаны», — произнес он. Разве он мог мне солгать?

— Похоже, он не сомневался в своих словах, — ответила я.

Оберон взял меня за руку. Вспыхнул серебристый свет. Зеленые и золотые искры завертелись в небе, как миниатюрный смерч.

— Хорошо, — кивнул он. — Наверное, ты права. К тому же, ты еще мало его знаешь. Он и сам привязан к тебе… может, он нам пригодится. Но не забывай: Хьюз — существо из мрака. Он не на стороне Ди, но и не с нами.

Мы дошли до угла Корделия-стрит и Гудзон-стрит. «Вот и кондитерская „Пак“», — обрадовалась я. Но Оберон остановился.

— Что сказал Хьюз о демонах, которых призовет Ди? — осведомился он.

Я зажмурилась и попыталась сосредоточиться. Я услышала голос Уилла настолько ясно, что, когда открыла глаза, даже удивилась, что его нет рядом. А мысль о том, что он уже четыреста лет не видел солнца, вызвала у меня слезы.

— Он заявил: Ди воспользуется шкатулкой, чтобы призвать демонов Отчаяния и Раздора.