Деревья желтели туго и неохотно отдавали ветру свою листву. Помню, что в лесу тогда было очень красиво и тихо. Не знаю, может быть, необычность этой осени подействовала или что другое, но мне особенно запомнился и полюбился наш степной лес именно в том, теперь уже далёком октябре.

Белоствольные берёзы, ещё только кое–где тронутые желтизной, стояли не шелохнувшись, будто дремали. Эти лесные скромницы: оказались совсем неприхотливыми и легко породнились со степью.

Александр Васильевич Зеленцов ещё давно посадил в своём лесу двумя длинными рядами присланные ему по почте друзьями–северянами рябиновые былинки с корешками. Как и берёзки, они охотно прижились в наших местах, разрослись и сейчас сверкали в лучах нежаркого осеннего солнца нарядными кистями оранжевых ягод.

А между берёзовой рощей и рядами рябин, на просторном песчаном кряже, густо зеленели длинными хвоинами сосенки, кудрявились мелкими мягкими иголками молоденькие лиственницы.

Ну, и конечно, царь нашего степного леса дуб величаво высился над всем обширным пространством заказника.

Покойно и привольно «жилось здесь под охраной людей всякому степному и лесному зверью.

В субботу после уроков мы с Пал Палычем отправились в лес. Занимались привычным осенним делом — собирали семена деревьев для питомника. Уже под вечер с довольно увесистой ношей за плечами подходили мы к лесному кордону.

То и дело на глаза нам попадались зайцы. Видимо, расплодилось их здесь богато. Рыжевато–серые пушистые зверьки зачем‑то выбегали на дорогу, на миг останавливались, но сейчас же скрывались в лесной чащобе, не рискуя приблизиться, чтобы поближе познакомиться с нами.

— В общем‑то, непуганый заяц у Александра Васильевича, — заметил Пал Палыч. — На «экспорт» его разводит.

— За границу нашего зайца вывозят? — удивился Вася.

— Ну, не то чтобы за границу, — улыбнулся Пал Палыч, — а на Алтае, на Тамбовщине степного русака охотно берут и привечают. Александр Васильевич со своими егерями их сотнями ловит и выгодно продаёт для расселения в других местах.

— Коммерсант! —ухмыльнулся Николай.

С наступлением вечерней прохлады в лесу становилось все оживлённее; звери выходили из своих дневных убежищ на кормёжку. В зарослях молодого сосняка на минуту показалась высокая комолая лосиха. Она спокойно глянула на людей и с лёгким шумом скрылась в густой зелени.

— Вот как отвечает дикое зверьё человеку на его доброе отношение — доверием, — сказал Пал Палыч, провожая взглядом лосиху… — И ведь самое пугливое льнёт к людям. Помните, в знойную бескормицу (сайгаки к нам на хутор из калмыцкой степи забрели? А уж на что пугливы.

— А вот зайцы ни в какую бескормицу не придут к человеку. Да, Пал Палыч? — Вася остановился, стараясь разглядеть хотя бы одного из поминутно мелькавших в кустах русаков.

— Веками, Вася, их запугивали охотники. Вот они и теперь не особенно доверяют человеку. Хотя, как знать! Дедушки Мазаи не перевелись ещё на свете…

Ночевали мы в сарае, на сеновале, в душистом люцерновом сене. Внизу, под нашими полатями, стояла кормушка для Орлика — породистого холёного коня Буденновского завода.

В лесу мы крепко наработались. Забравшись на сеновал, зарылись в сено и сейчас же уснули.

Перед утром стало совсем прохладно. Октябрь давал себя знать ночными заморозками. Холодок и разбудил нас. Но Пал Палыч, видно, уже давно не спал. Он приложил палец к губам и жестом пригласил нас посмотреть на что‑то интересное внизу.

Мы свесили головы и едва не ахнуЛи от удивления. Рядом с Орликом мирно кормился целый выводок зайцев. Ни они на Орлика, ни Орлик на них не обращали никакого внимания. Рассыпанного на полу сарая овса и сена с лихвой хватало и на зайцев. Привычно и без опаски они подбирали стебельки люцерны, подхватывали своей заячьей губой зёрна овса.

Уже совсем рассвело, когда в сарай зашёл наш добрый приятель конюх Степан. Старый он был уже и тогда. Старый и очень мирный. Наверное, потому и зайцы его не боялись. Скорее всего, они считали дядю Стёпу такой же частью природы, как и Орлик, и дерево в лесу, и камень на дороге—чем‑то таким, что вреда им не сделает.

А мы, свесившись с полатей и не поднимая шума, ждали, что же будет дальше.

— О, косые обжоры! Все пасётесь. Совсем вы моего коня объели. Ну, марш до лесу! — беззлобно разговаривал Степан с ушастыми гостями.

Зайцы неохотно отрывались от своего дела. Они торопливо дожёвывали аппетитные травинки, но все‑таки понимали, что час их кончился и пора отправляться восвояси. Один за другим русаки прошмыгнули в распахнутую настежь дверь и ускакали, как напутствовал их Степан, «до лесу».

— Здрасьте, дядя Стёпа, — заговорил наконец Коля. — А Вася говорит, зайцы трусливые. Чего же они вас не боятся?

— А чо им меня бояться. Мы с ними сызмальства вместе в лесу живём. Кумовья!

— Кумовья! —подмигнул нам Николай.

— А как ты думаешь! Породнились. Вот и не боятся, раз мы родичи.

Искоса поглядывая на дядю Стёпу и едва сдерживая смех, Коля громким шёпотом поделился с нами неожиданным открытием:

— Дядя‑то Стёпа сам на зайца похож. Вы смотрите, смотрите!

И в самом деле: развязанные, но вздёрнутые кверху уши его шапки–ушанки чем‑то напоминали заячьи. И от этого сам дядя Стёпа стал похож на большого зайца. Но это сходство его нимало не тревожило. Уверенно и сноровисто готовил он своего Орлика к дневной работе.

— Давай, брат, запрягайся. Сено пойдём возить. Небось, любишь сенцо‑то? Да и зайчишек угостишь, дружков‑то своих косых.

Орлик вскинул голову и энергично стряхнул ночную дрёму всей своей золотисто–рыжей шкурой.

— Балуй! — ласково прикрикнул на коня дядя Стёпа и похлопал его по сытому чистому крупу.

В лесу начиналось рабочее утро. Погожих дней оставалось немного. Отдохнуть можно будет и зимой…

Зимний лес только кажется безжизненным и безмолвным. На самом деле и зимой он живёт большой и трудной жизнью, полной своих маленьких трагедий и радостей…

Я часто думаю, как сложились бы наши характеры, если бы не Пал Палыч. Ведь вполне могло случиться, что нашим классным руководителем могла стать Маргарита Арнольдовна — наша историчка. Девчонкой её вывезли из блокадного Ленинграда в наши степи. Родители её умерли с голоду. После войны Маргарите Арнольдовне тяжело было возвращаться на родину, и она навсегда поселилась у нас, стала нашей учительницей. По–своему она тоже любила нас и всегда страшно боялась, что мы простудимся, сломаем ногу, заблудимся в лесу или что нас съедят волки.

— Дети! Маныч ещё холодный. Ради бога, не купайтесь.

— Не ходите по тёмным балкам… Мало ли что!

— Не дальше дубравы. Заблудитесь. Наплачутся матери.

В ответ на это Наташа нацепляла лыжи и одна — какой ужас для Маргариты Арнольдовны! — отправлялась в лютую стужу в самые тёмные уголки леса посмотреть, не бедствуют ли там птицы.

В один из таких походов Наташа подобрала в дубраве окоченевшую синичку.

На улице хутора мы обступили Наташу — в её тёплой рукавичке притихла живая ещё птаха — и горячо обсуждали, что с ней делать?

— А чего делать? — сказал Вася. — Понесём Пал Палычу.

Пал Палыч сам открыл дверь и пригласил в комнаты. Наташа осторожно вытряхнула из рукавички на письменный стол притихшую синицу. Пал Палыч сразу понял, в чем дело, горестно вздохнул и ничего не сказал. Да и что скажешь?! Наверное, и десятой доли синиц не доживает до весенних дней!

А синичка вдруг вспорхнула со стола и взлетела на край книжного шкафа.

— Ну, вот и ладно, — обрадовался Пал Палыч. — Пусть пока у меня поживёт. А потеплеет немного — выпустим её на волю. Не пропадёт.

— А как же другие? — не обрадовалась, а скорее, огорчилась Наташа. — Их там много. Замёрзнут же.

— Тоже верно, — живо согласился Пал Палыч. —Придётся помочь им перезимовать. Помните, как они хоронились от холода то в Сорокиной гнезде, то у нас в печной трубе?