Я взял винтовку–малопульку, укрепил короткие широкие лыжи и крикнул Барбоса. Он неохотно поднялся и побрёл за мной с явным неудовольствием, которому, однако, не суждено было длиться долго. Недалеко от жилья мы обнаружили белку на высокой прямой лиственнице. По правилам, Барбос должен был поднять морду и лаять, а белка с любопытством свешиваться и подставлять ^охотнику под выстрел шейку с белым пятном. Бестолковый же Барбос свесил морду и чего‑то ждал. Но и белка не уходила.

Я освободил руку из тёплой собачьей рукавицы без пальца, вскинул ружьё, тщательно прицелился и выстрелил. Белка упала под самым носом Барбоса. Собака испуганно шарахнулась в сторону, но сейчас же снова уселась на задние лапы, чтобы ждать терпеливо и безучастно. Я подбежал к белке. Она была жива и печально смотрела на меня глазами, налитыми болью и слезами. У неё была перебита лапка. Я осторожно уложил зверька в карман тёплой оленьей дошки и отправился домой.

Так появилась у нас в жилище живая белка. Она поправилась быстро и прижилась к нашему дому легко и просто. Правда, не стала совсем домашней, не давалась в руки ни мне, ни Попову, но и никуда не уходила из тёплого и сытого жилья, без страха хватала шишки кедрового стланика, которые в изобилии с осени заготовил Попов, и ловко вылущивала вкусные орешки.

Так продолжалось до февраля. Когда начало пригревать солнце, наша белка стала заметно нервничать. Она даже несколько похудела после сытой и неожиданно тёплой для неё зимовки.

Попов полюбил белку и привязался к ней. Он глубоко чувствовал её предвесеннее состояние и как‑то грустно сказал мне:

— Не удержим белку‑то, на волю метит. Подошло ей время детёнышей зачинать…

И белка действительно убежала от нас. Солнце пригревало все сильнее, снег в его лучах ослепительно блестел. Попов приоткрыл дверь, чтобы проветрить наше жильё.

С воли пахнуло тёплой свежестью. Её сразу почуяла и белка. Она оставила шишки и стремительно бросилась к открытой двери. Ловким движением Попов ухватил беглянку… Белка вцепилась острыми зубами в палец Попова, он вскрикнул и выпустил её.

Больше мы нашей чёрной белки никогда не видели.

Ещё летом мы приметили на той стороне Нерелеха сопку с горелым стлаником. Её непрерывно обдувало ветром, и стланик мог лежать открыто, цепляясь чёрными, обгорелыми лапами за каменистую землю. Мы решили пополнить свои запасы этим прекрасным топливом и, нацепив лыжи, отправились с Поповым на разведку. Я было крикнул Барбоса, но ленивый пёс никак не ответил на приглашение. Он только дипломатично вилял хвостом, но от тёплого тамбура так и не оторвался.

Было около двух часов пополудни. Тяжёлое зимнее солнце только поднялось из‑за леса. Мы взобрались на сопку, с которой открывался вид на обширную долину. Днём сверху она представлялась мутной полосой, покрытой холодным неподвижным туманом. Наверху, на сопке, теплее, тихо, легко, ясно. Внизу, в долине, тяжко и мглисто. Ледяной туман обжигает. Небо кажется тусклым и серым. Сквозь туман проглядывает красное угрюмое солнце, отчётливое и мёртвое, словно очерченное циркулем.

— А ведь мы с тобой, парень, не добежим до горелого стланика, — вдруг сказал Попов.

— Это почему же? Триста метров осталось, и не доедем? Шутишь все!

— Наледь! Холод лютый. Выпирает водицу‑то наружу, тут её, небось, по колено набежало.

Я не видел пока никакой «выпиравшей наружу водицы», но не успел я возразить Попову, как наледь предстала перед нами во всей своей непроходимости. Вверх по руслу, далеко–далеко, река дымилась тёплым паром. Потоки воды мёдленно двигались в нашу сторону. Темневший снег отмечал поступь наледи.

В жгучие морозы на северных реках поверх льда возникает иногда настоящее половодье. В некоторых местах реки промерзают до дна.

Накапливаясь выше по течению, вода взламывает лёд, выходит на поверхность и, бывает, разливается на десятки километров.

Опасна наледь на Севере. Она заливает зимние дороги, идущие обычно по руслу рек к стоянкам и лагерям разведочных партий. И беда тогда разведчикам. Ни пешком, ни на лыжах, ни на автомобиле не пересечь наледи. Машины, застигнутые её потоком, часто гибнут, сначала залитые, а потом вмёрзшие в этот коварный разлив.

— Ну что ж! Поворачивай, значит, оглобли, — сказал Попов. — Стланику‑то на сопке гибель, и так видно. Да ждать придётся, пока потеплеет, может, наледь и замёрзнет.

Мы повернули домой. Зимний день, не успев начаться, уже подходил к концу. Север порадовал нас чудесной картиной заката. Над ломаной кромкой заснеженных сопок сверкала золотисто–зеленоватая полоса широкого, как река, неба, а над этой полосой клубились сизые тучки, подкрашенные бледно–красной акварелью…

— К морозу небо‑то разыгралось, — заметил Попов, и мы прибавили шагу.

Путешествие было недолгим, но озябли мы сильно. Я остался в избе разводить печку, а Попов с мешком и ломиком отправился нарубить льда. Хотелось крепкого горячего чая. Товарищ мой вскоре вернулся с пустым мешком.

— Что, льда нет? —пошутил я.

— Вода есть, — серьёзно ответил Попов. — Под самую нашу хату подкатила. Так и брызнула из‑под ломика фонтаном.

— Значит, с водопроводом будем. Чем плохо?

— И хорошего мало. Гляди, как бы нам с этим водопроводом плавать не пришлось сегодня ночью.

Попов редко ошибался в своих наблюдениях. И все же его предположение казалось мне невероятным. Жильё наше стояло на достаточно крутом откосе. По вертикали до берега было не меньше пятнадцати метров. Высота трехэтажного дома! Не могла вода взобраться так высоко.

Ночью мороз усилился. Слышно было, как потрескивает на реке лёд. Усталые, мы быстро улеглись спать, раскалив докрасна печку. Попов укладывался, кряхтя и охая:

— Чего ему, дьяволу, трещать вздумалось? Не к добру, парень, лёд трещит. Помяни моё слово…

Меня разбудил громкий тоскливый скулёж Барбоса. Он царапал дверь: просился в избу. Попов был уже одет и собирался с ломом в руках отстаивать наше жильё от зимнего наводнения.

— В тамбуре вода‑то. Слышишь, собака мечется. Вот тебе и не поплывём. Сапоги надевай, замокнешь.

Это было явление все того же порядка. Резкое похолодание усилило расширение льда. Повысилось его давление на воду. Под коркой льда вода пробивалась во все стороны и вверх, к нашему дому. Конечно, не одним днём вода поднялась на такую высоту. Не один день, вопреки своей природе, преодолевала она силу собственной тяжести и ползла по крутому берегу. Так или иначе, но эта непутёвая вода оказалась на таком уровне, где ей быть совсем не положено: у порога нашего дома!

Весь остаток ночи мы с Поповым спасали жильё от наводнения, вызванного морозом в 53 градуса по Цельсию.

Вода наступала настойчиво и, казалось, неодолимо. Мы били глубокие канавы в стороны от дома и отводили воду. А она подступала снова и снова — упрямо, обильно, слепо. Мы вынуждены были непрерывно углублять канавы, а делать это становилось все труднее и неудобнее: канавы были полны водой.

Попов уже давно остался в одной меховой безрукавке. Я работал без шапки и рукавиц. Откровенно скажу, не верилось в успех наших усилий и давно хотелось бросить лопату. Но Попов так настойчиво и размеренно углублял ломом канаву, что я поневоле тянулся за своим товарищем.

Другого выхода не было. Кто кого! Нужно было или сдаваться, или побеждать.

К утру мы все‑таки победили. Сердито булькая, вода уходила по канавам, огибая наш дом дымящимся ручьём.

А дня через три потеплело. Наледь замёрзла. Река покрылась скользкими неровными натёками, как будто расползлось по ней ледяное тесто и застыло.

Было начало четвёртого. Мы отпустили шурфовщиков по домам, потому что стало уже темно и, следовательно, работать опасно. К трём часам сумерки так сгущались, что ничего не было видно, а в четыре наступала уже настоящая ночь.

Попов решил проверить петли, расставленные на зайцев. Петли стояли совсем близко к нашему дому, но мне не хотелось сегодня заниматься этим делом: было очень морозно, хотелось к теплу, к свету, к недочитанной книге. Но Попов в таких случаях неумолим, и мы пошли. Шёл я неохотно, думал о чем‑то своём и был поэтому невнимателен. Попов же, по укоренившейся привычке’ старого охотника, шагал с насторожённой внимательностью.