Тем не менее даже и основная пространственная форма принадлежит вещи не иначе как в актах производимого ею отталкивания давящей на неё среды; следовательно, пространственная форма существует не иначе как в отношениях друг к другу действований субстанциальных деятелей. Отсюда следует, что мир, как целое, не имеет никакой пространственной формы, хотя некоторые части мира в отношении друг к другу пространственны: в самом деле, мир, как целое, не имеет ничего вне себя, в отношении к чему он мог бы производить отталкивания оформленные пространственно [CCXVI].
Отсюда, между прочим, следует, что незачем ломать голову над вопросом, конечен ли бесконечен мир в пространстве: этот вопрос не смысла, он начисто отпадает, потому что мир, как целое, совсем не имеет пространственной формы и не находится в пространстве.
Зрительно данное пространство не гомогенно, если иметь в виду перспективные формы предметов в их большем или меньшем удалении друг от друга; поскольку же мы имеем в виду основные формы их данные в осязательном опыте, оно есть гомогенное евклидовское пространство. Пространство зрительного опыта и пространство осязательного опыта суть не две различные формы, а одно и то же евклидовское пространство, содержащее в себе на основе гомогенности перспективныеи т. п. негомогенности [CCXVII].
Если бы на основе зрительного и кинестетического * опыта, а такжетеорий, вроде теории Эйнштейна, пришлось прийти к убеждению, что движения в природе осуществляются не иначе как по кривым линиям, из этого ещё не следовало бы, что сама пространственная форма крива.
Пространство, представленное в отвлечении от всех содержаний, как чистая форма, служит основанием для мысленного прослеживания (посредством интеллектуальной интуиции) такого строения его и таких отношений, в силу которых каждые две точки в нём соединены идеальною прямою линиею.
Если бы реально полет по этой прямой линии был невозможен, то этот эмпирический факт означал бы только, что силы субстанциальных деятелей проявляющиеся в пространстве, обусловливают кривизну линии полета, но вовсе не обязывал бы нас мыслить само пространство кривым. Перенос кривизны на саму пространственную форму так же не правомерен, как в случае наблюдения движения на поверхности стального шара от точки А к точке В по кратчайшей линии, кривизна этого движения не лишает нас права утверждать, что существует ещё более краткая идеальная линия соединяющая точки А и В, именно евклидовская прямая, но реально продвинуться по ней невозможно вследствие сопротивления стальной поверхности. Отношение между строением пространственной формы и строением реализующихся согласно ей содержаний такое же, как, напр. в случае числовой формы и исчисляемых предметов. Критикуя в своей «Логике» эмпиризм Милля, я давно уже высказывал следующее соображение; можно «допустить, что в каких-либо своеобразных условиях два и один камешка, зерна и т. п. при сближении их дают четыре камешка, четырезерна и т. п. Но это означало бы лишь, что сами эти вещи при манипуляциях с ними раскалываются, размножаются, рождаются и т. п., так что. закон 2+1 = 3, обусловливаемый идеальною числовою формою, остаётся незыблемым, и, производя реальную операцию приближения вещей друг к другу мы имеем дело вначале с 2+1, а в конце с 2+1+1» [CCXVIII].
Возражение, что нечувственное, представление пространства и мыслимое строение его отличны от чувственно наглядного пространства несостоятельно: нечувственная наглядная форма пространства извлечена, абстрагирована субъектом из чувственного опыта, который, как уже сказано, никогда не бывает чисто чувственным, всегда представляет собою сочетание чувственного и нечувственного восприятия.
Нечувственный характер восприятия пространства можно предположить уже потому, что оно осуществляется в связи, по крайней мере с четырьмя чувственными сферами – зрительною, осязательною, кинестетическою и органическою. Это предположение превращается в уверенность, если отдать себе отчёт в том, что чувственные данные суть отдельности, усматриваемые по поводу раздражений органа чувств а пространственная форма, усматриваемая в связи с этими отделъностями, далеко выходит за пределы их, она всегда представляется, как форма данной отдельности (напр., голубого пятна), занимая определенное место в объёмлющей его целости пространства [CCXIX].
Эта целость, данная во всей полноте в предсознании, осознается и опознается в дифференцированной форме в связи с чувственными данными по мере расширения опыта, весьма постепенно, однако всегда так, что опознанные аспекты целости пространства не могут быть поняты из одних только обрывков чувственного опыта. Задача интуитивизма построить в будущем теорию восприятия пространства, в которой было бы учтено значение чувственного опыта, напр. значение кинестетических ощущений для дифференцированного опознания структуры пространства, и которая тем не менее не была бы ни старым эмпиризмом, ни нативизмом [13].
До сих пор речь шла главным образом о перспективности пространственных форм предмета; теперь нужно сказать несколько слов о перспективности или, общее, об относительности места предмета в пространстве. Для рассмотрения этого вопроса обратимся к примеру. Палка наполовину всунутая в воду, воспринимается как переломленная. Место подводной части палки в зрительном опыте иное, в опыте ощупывания её рукою. Оно, говорим мы, не соответствует действительности восприятие, в котором оно дано, есть иллюзия. Однако не будем торопиться говорить об искажении действительности. Поставим сначала вопрос, что такое место предмета. В основном значении этого слова место предмета есть положение его в пространстве в отношении к непосредственно примыкающей к нему смежной среде. Оно даётся субъекту в опыте охватывания предмета; назовем его гаптическим [14] местом. От этого основного места нужно отличать перспективные места предмета именно места его с точки зрения той или иной деятельности его в соотношении с моим телом или любым другим не смежным с ним телом; в данном случае речь идёт об оптическом действии его на, мой глаз и следовательно, об оптическом месте тела. Оптическое место тела есть то положение его, в котором оно оптически существует для меня. Только в том случае, если я не отдаю себе отчёта в этой относительности места и воображаю, будто палка для ощупывания руки будет переломленною возникает иллюзия, именно сочетание правильного оптического материала с представлением гаптического места предмета, не соответствующее действительности [CCXX]. Кто не производит такого сочетания гаптического места с оптическим, о том нельзя утверждать, будто его восприятие имеет характер иллюзии.
Аналогичные рассуждения применимы к восприятию предметов посредством плоских и, кривых зеркал (причём следует учесть ещё большее расхождение между гаптическим и оптическим местом, обусловленное оптическим перемещением правой и левой стороны соответственно повороту отраженных лучей), восприятию предметов под микроскопом и т. п.
Насколько неправильно говорить о таких восприятиях, что в составе их есть иллюзия, можно пояснить примером восприятия предмета через оконное стекло, в котором есть пузырек, вследствие чего предмет оптически наличествует в сознании в хаотическом виде. Случаи, когда субъект принял бы этот оптически наличный в отношении к нему в данных условиях хаос за гаптический, очень редки.
