Интуитивист не находит в этих фактах строгого доказательства субъективности чувственных качеств. В самом деле, каждое из раздражений, действующих на глаз, есть процесс сложный; в целом они глубоко отличны друг от друга, но вполне возможно, что в составе их есть однородная сторона. Возможно, что световой процесс состоит из явлений а в с, электризация – из а д е, давление на глаз – из а м п. По поводу раздражения глаза мы воспринимаем и в первом, и во втором, и в третьем случае сторону а, т. е. свет. Допустить же, что свет возникает при электризации нерва и при давлении на твердое тело, нетрудно, исходя из современных учений физики: давление на твердое тело должно сопровождаться электромагнитными возмущениями, а свет именно и есть явление, возникающее при электромагнитных возмущениях. Итак, однородность восприятия в трёх приведенных случаях вовсе не служит доказательством субъективности света.
Аналогичным способом объясняется и обратное явление – разнородность восприятий от одного и того же раздражения при действии его на различные органы чувств. В самом деле, если транссубъективный состав раздражения сложен и всякое восприятие есть усмотрение в опознанном виде только части этого сложного состава, то возможно, что по поводу давления на сетчатую оболочку глаза мы воспринимаем одну сторону его, свет, а по поводу действия на кожу – другую сторону, давление.
Таким же способом объясняются и явления дальтонизма, т. е. цветовой слепоты. Положим, два лица, один с нормальным зрением, а другой с цветовою слепотою, стоят перед вишневым деревом. Первый из них видит листья и плоды вишни как окрашенные в два глубоко отличные друг от друга цвета, а второй утверждает, что их цвет однородный. Это различие восприятия их объяснимо следующим образом. Такие предметы, как листья или плоды растений, отбрасывают в большем или меньшем количестве все лучи света; следовательно, они транссубъективно окрашены во всевозможные цвета, так что красочное богатство и великолепие окружающего нас мира бесконечно превосходит все известное нам из наших восприятий.
Воспринимаем мы в каждом предмете лишь одну какую-либо краску, лишь настолько, чтобы удовлетворить своим практическим потребностям, именно отличить один предмет от другого; эта выборка воспринимаемого цвета делается различными лицами различно, сообразно строению их глаза.
Пространственную форму предмета мы воспринимаем весьма различно, в зависимости от положения нашего тела в отношении к предмету, т. е. в зависимости от перспективы. Поверхность серебряной монеты, когда мы смотрим на неё сверху, круглая, а сбоку – эллиптическая, и эллипсы эти крайне различны в зависимости от положения нашего глаза. Из этого не следует, что эти формы суть наши субъективные представления: все они действительно принадлежат монете, она, в самом деле многолика, и никакого противоречия в этом утверждении нет: многие лики принадлежат ей не в одном и том же, а в разных отношениях к среде. Фотографические снимки с монеты доказывают, что она действительно имеет различные пространственные формы с разных точек зрения.
Признавая пространственную многоликость предмета, естественно всё же одну из его форм и величин выделить как основную, а другие считать производными перспективами. Основная пространственная форма и величина предмета – та, которая принадлежит ему в отношении к окружающей, давящей на него среде: форма поверхности серебряной монеты в отношении к давящей на неё атмосфере – круглая, а в отношении к стене, на которую она отражает лучи света (или в отношении к моему глазу сбоку), она – эллиптическая; круглая форма – основная, эллиптическая – производная, перспективная.
Воспринимаемое время предмета также очень часто бывает перспективным.
Недавно астрономы наблюдали «новую звезду», появившуюся вследствие взрыва, происшедшего несколько миллионов лет тому назад. И пространственная величина её, и время суть перспективное существование её теперь в отношении к телу наблюдающего астронома. Что же касается времени взрыва и тогдашнего основного места звезды во вселенной, эти стороны её бытия тоже доступны знанию, но не путём чувственной интуиции, а посредством вычислений, т. е. на основании интеллектуальной интуиции [CDXVI].
При восприятии предметов внешнего мира очень часто возникают иллюзии. В сумерки ребёнок входит в комнату и со страхом выбегает из нее; ему показалось, что он увидел в ней стоящего у стены человека. В действительности это был не человек, а висящее на стене полотенце.
Выделяющаяся на стене полоса полотенца была поводом, по которому в сознании ребёнка под влиянием уже существовавшей эмоции страха вспыхнуло воспоминание о фигуре человека; в сочетании с действительным восприятием длинного пятна на стене получилось целое, в котором ребёнок не отличил воспринятые элементы от представленных по воспоминанию. Таким образом, иллюзия есть субъективное сочетание транссубъективных элементов опыта, воспринятых и вспоминаемых. В ней субъективен синтез, но все синтезируемое транссубъективно.
В иллюзии часть синтезируемых элементов действительно воспринята в данный момент, а галлюцинация далее отстоит от действительности: она целиком состоит из субъективного синтеза транссубъективных данных прошлого опыта. Неудивительно поэтому, что отличить галлюцинацию от действительного восприятия может только лицо, сохраняющее спокойствие духа и способность анализировать состав галлюцинации настолько глубоко, чтобы найти в ней в отличие от транссубъективных, т. е. «данных мне», элементов субъективный синтез, т. е. «мое сочетание этих элементов».
Философы, считающие все элементы восприятия субъективными психическими состояниями, говорят, что они суть «частные» переживания (по-английски – private), т. е. состояния, принадлежащие только лицу, имеющему их, и не передаваемые другим лицам; они не суть «публичное» достояние. Смотря на цветок розы, я и мой собеседник называем её «красною»; одинаковость этих слов, говорят противники интуитивизма, вовсе не служит доказательством того, что он и я имеем в сознании одинаковый цвет: субъективные переживания наши, может быть, глубоко различны, но мы с детства научились обозначать их одним и тем же словом. Интуитивист, имея в виду сложность восприятия цветов, различную выборку их, делаемую нами, и нередко встречающуюся ненормальность строения глаз, соглашается, что, может быть, в сознании моего собеседника имеется не красный, а какой-либо другой цвет. Однако интуитивист утверждает, что все цвета транссубъективны и что предметы внешнего мира вступают в сознание в подлиннике; поэтому он признает, что во mhoi их случаях в сознании двух наблюдателей имеется один и тот же цвет воспринимаемого предмета. Если же в отношении цветов или сложных звуков, богатых обертонами, мы не можем быть уверены, что два лица воспринимают эти сложные качества в одном и том же аспекте их, то это различие восприятия в большинстве случаев не имеет существенного значения и вовсе не делает весь состав восприятия «частным», не «публичным». Особенно те стороны восприятия, которые относятся к идеальной стороне предмета и усматриваются путём интеллектуальной интуиции, в большинстве случаев суть совпадающие, «публичные» (интерсубъективные) стороны сознания наблюдателей. Когда на столе лежат пять яблок, возможно, что я и мой сосед видим неодинаковый цвет их, но то, что их пять – это содержание восприятия «публичное»: оно находится и в моем, и в его сознании как тожественная, совпадающая часть наших сознаний.
Сторонники каузальной теории восприятия, утверждающие, что все имманентные сознанию состояния суть субъективные психические переживания, разрабатывают эту теорию уже три столетия. Они подыскивают все новые доводы в пользу этого учения. Поэтому и сторонникам учения о непосредственном восприятии предметов внешнего мира удастся всесторонне доказать свою теорию не иначе как после работы нескольких поколений.
