Блондин отрывисто кивнул, покорно разворачиваясь на каблуках. Плечи расправлены, спина прямая, ноги не гнутся — точь-в-точь деревянная марионетка.
— Он ничего не скажет, — уверенно пообещал Арин, глядя, как Малич удаляется неровной жесткой походкой. — Пока носит кольцо. А кольцо можно снять, только отрубив палец. Но даже этого сделать он не в состоянии. Ну, разве что в бою не повезет… Тебе это знакомо, правда? Тоже своего рода поводок.
— Ты… сволочь… — даже рот мне раскрывать удавалось с превеликим трудом.
— Наверное, — скучно кивнул бывший друг. — Так уж вышло. Трудное детство, заложник обстоятельств… Оборотень в приятелях. Тут уже волей неволей наберешься дурных привычек.
— В том, что ты мерзавец — я не виноват.
— Зато ты виноват во многом другом. Не станешь спорить?
— Нет… — я чувствовал, что неимоверно устал. — У тебя — все или хочешь еще в чем-нибудь признаться?
— Я рад, что не погорячился и убил тебя. Ковен в чем-то прав, это рискованно. Никто не знает, во что обратится мир, если ты сдохнешь. Но Ковен позволил тебе слишком многое, не без влияния моего бедного отца. Я позволю тебе только жить. И изредка выполнять необходимые поручения для меня и моих друзей. Они не болтуны, так что остаток своих дней ты проведешь в темном, безумном аду, вроде того, в котором жила моя несчастная сестра… И знаешь, что? Никто, ни единый человек на свете не пожалеет о твоем исчезновении.
Он что-то еще говорил, но я уже плыл далеко, в спасительное беспамятство. Свет рушился, обращая все в гибельный пепел. Свет беспощадного и смертоносного солнца Югов…
* * *
«…лучше было бы пройтись один раз над сушей и водами, расправив крылья, слушая ветер… Крича огнем, чтобы все эти земли вскипели, словно вода, а вода изошла раскаленным паром. Чтобы мир стал полон ярости и неистовства. Ненависти… Пусть ждет меня гибель…»
Глухое, неистовое бешенство прорвалось наружу. Сам не сознавая толком, что делаю, я рванулся… в никуда. Мне показалось, как что-то трещит, раздаваясь, незримые стены поддаются и уступают. Стиснутый в ладони амулет дергался, как живой, налившись жаром.
Еще мгновение — и все изменится! Обернется, станет иным.
От нечеловеческой, всепожирающей боли я потерял сознание.
…И пришел в себя от лютого холода. Вокруг царила кромешная тьма. Болела ладонь, израненная ребром амулета. Реальность осталась незыблемой, изнанка не приняла меня. Ледяной панцирь пожрал огонь, задушив его в зародыше.
Отличная ловушка для Оборотня. Не знаю, как это сделано.
Как странно… Вместо сумбура и смятения в душе полнейший покой. Черное опустошение. Что-то сломалось во мне и бесповоротно вывернулось. А с обратной стороны — только хлопья серого бесполезного пепла.
Даже злость оказалась бессильной. Потому что не на кого ее направить. Арин тысячу раз прав. И каждое сказанное им слово — чистая правда. За что мне ненавидеть других, когда всему виной я сам?
— Господин Юг!
Кто-то обращается? Да… Кажется. Из-под сомкнутых ресниц сочится мутный свет. И голос осторожный, таящий страх и неясное желание, тормошит, не давая погрузиться в мертвый пепел.
— Господин Юг, я знаю, что вы меня слышите…
Ну и что? Я много чего слышу. Например, голоса тех, кто уже не заговорит наяву. Но свет льется, словно стальные иглы вонзает. Как не смыкай веки, все равно чувствуешь…
— У нас мало времени, господин Юг… — теперь страх вперемешку с раздражением. Гремучая смесь. Сейчас что-нибудь произойдет… Нетерпеливое.
Вспышка боли прошивает меня насквозь, как разряд тока. Телу небезразлично, что с ним происходит. Его не упрячешь в серый пепел. Глаза раскрываются, выхватывая куски сумрачной картины: каменный зал без окон, беспорядочно утыканный зеркалами в паутине трещин; несколько факелов чадят, отражаясь и переотражаясь размытыми оранжевыми пятнами на стеклах… Но все равно темно.
— Господин Юг, — человек наклоняется, всматриваясь в мое лицо. Над маленькими глазками вздрагивают кустистые брови. — Сожалею, за столь грубые методы, но… Это сразу расставит все по своим местам.
Человек странный. Я вижу его и не вижу… Он пустышка. За ним ничего нет. Он отражение в зеркале. Или даже отражение отражения. Человек говорит, но я улавливаю лишь отголоски фраз. Они тоже будто дробятся в зеркалах, обретая хрупкость, блеск и пустоту на изнанке.
— …мое имя ничего не скажет. Вы видите всего лишь последнее отражение из длинной цепи, так что повлиять на меня лично вам не удастся…
Нечто вроде огорчения просыпается в моей душе, ворошит блеклый пепел. Не по поводу этого зеркального незнакомца, а по поводу нашего с Арином разговора. Если бы я догадался чуть раньше, то мог поймать его там, стянуть в узел. Нескольких мгновений до болевого удара хватило бы, чтобы… что? Убить его?
— …как вы понимаете, держать вас в доме, который навещают маги из Ковена, опасно. Так что я предоставил в распоряжение своего друга подвалы моего поместья, в обмен на услугу.
Вслед за указующим перстом я машинально поворачиваю голову, чтобы увидеть еще одну стеклянную панель, которая разделяет залу. Там, привязанный к стулу, сгорбился молодой человек. Русые разлохмаченные волосы закрывают лицо. Внешних повреждений незаметно, но изломанная поза выдает сильнейшее страдание.
— …сын моего давнего соперника по… Неважно. Я знаю, вы можете менять людей. То есть, не знаю, как это лучше сказать… Переписывать узор. Отец этого юноши очень влиятельная фигура, осторожен и расчетлив, но сыну доверяет безмерно. И не без оснований. Это весьма достойный юноша, не поддающийся даже настойчивым доводам. До сих пор нам не удавалось воздействовать ни на отца, ни на сына… Нам нужна ваша помощь. Совсем скромная… Подправьте его, чтобы он стал лоялен нам.
Я засмеялся трескуче, словно откашлялся. Во рту еще горчило.
— Сын влиятельной фигуры… — слова падают в межзеркальное пространство, полное гнусной полутьмы. — Это Ивв Чревень. Его отец премьер-граф Айн Чревень, советник Императора. А вы, надо думать, его главный соперник — Еро Цапель, премьер-герцог Берега…
Боль наколола на раскаленную спицу, подержала, с интересом любуясь за корчами, отпустила.
— Прекрасно! — после паузы отражение Цапеля недовольно шевельнуло бровями. — Не стану спрашивать, как вы узнали…
Очень просто. Когда-то я видел этого молодого упрямого Ивва Чревеня. Но зачем же разочаровывать людей?
— А вам известно, что по имени можно добраться до человека, даже спрятанного за тысячью зеркал?
— Вы правы… — голос Цапеля дрогнул. Он постарался скрыть страх, но тот все равно тек наружу, будто смрад. — Я плохо начал. Невежливо было не представиться. Сожалею еще раз, что причинил вам боль. Поверьте, мне не доставляет это удовольствия.
— Ну, так не делайте того, что вам не доставляет удовольствия, — я и сам не заметил, как по привычке огрызнулся.
— Обстоятельства вынуждают.
— Ах да! Я забыл. Всегда есть неодолимые обстоятельства.
— Иронизируете? — Цапель снова приподнял кустики пробитых сединой бровей. Как-то избыточно выразительно они обыгрывали рыбий взгляд хозяина.
— Вы не понимаете, — равнодушно отозвался я. — То, что вы просите, требует специального разрешения Ковена, иначе амулет уничтожит меня. Не сомневаюсь, что моя судьба вам безразлична… — (Да и мне, честно сказать, тоже, с тенью удивления признал я) — …но нужного результата вы все равно не получите.
— Жизнь в этих подземельях сама по себе неприятна. Я знаю, Арин мечтает вогнать вас в умопомешательство, но даже этот процесс можно сделать стократ больнее.
— Не угрожайте. Даже под угрозой невыносимых мучений человек не сможет взлететь. Амулет мне не даст сделать то, что вы хотите.
— И все же попробуйте.
В тоне Цапеля звенело напряжение. То, на что он возлагал отчаянные надежды, летело прахом из-за строптивого Оборотня. И скорее всего мне придется за это поплатиться. В душе не шевельнулось ничего, но тело, не желающее умирать и не готовое к боли, перехватило инициативу, поднялось на ноги, двинулось к стеклу, распавшемуся при моем приближении на тающие, дымчатые куски.
