От облегчения и признательности во взгляде девушки мне стало не по себе. Честно сказать, меньше всего меня заботили ее нужды, просто хотелось поразмыслить без спешки.

* * *

Остров Пестрых рек был, наверное, самым скалистым, непригодным для обитания и при этом самым заселенным клочком суши из всего Ожерелья. Приземистые, гранитные, стоящие почти вплотную друг к другу скалы сплошь обсыпали огни. У подножий утесов тоже огней хватало. Шевелятся, роятся, перемещаются, замирают… Смахивает, на светляков в кувшине.

Самые крупные скалы похожи на ступенчатые конусы и сплошь источены ходами и пещерами, в которых живут люди и размещаются магазины. По спирали они обвиты дорогой, от подножия до самой макушки, которая считается единой улицей.

Места не хватает, так что обживают — оплетают мостами и канатными дорогами — даже пространство между кручами. Прямо передо мной, в тесном ущелье, подвешена деревянная платформа в виде ладьи под парусом. Там, кажется, торгуют жемчугом на развес. Во всяком случае, снизу вверх снуют грузовые корзины, полные крупитчатой светлой мелочи. По краю платформы бесстрашно вышагивают големы-охранники.

А вершина скалы справа снесена наполовину, чтобы разместилось гнездо для самолетов. Три светлые, гигантские твари дремлют на посадочной полосе.

Все города в горах похожи друг на друга. Сначала пускают камнежоров, потом заселяют изъеденные до ажурной прозрачности скалы. Вот и все усилия архитектурной мысли…

Чтобы размять затекшие ноги, я поднялся и прошелся туда-сюда. Илга задерживалась.

К счастью, лечебница оказалась недалеко: скалы, с внешней стороны неприступные, оказались источенными ходами и обжитыми со стороны внутренней. Немногочисленные посетители лечебницы мелькали бесплотными призраками за оградой.

Времени, чтобы налюбоваться окрестностями и обдумать свое положение, имелось с избытком. Восторг схлынул, сменившись ощущением зыбкого умиротворения. Вот только никакого решения я так и не принял. И постепенно умиротворение перерождалось в глухое раздражение. И Илги все нет… Да где, в конце концов, ее носит?

Жидкая липовая рощица вокруг лечебницы, наполнившись тенями, обратилась непроглядной чащей. Я брел через нее почти наощупь. Замер, услышав сопение. Напротив, через дорожку на скамье что-то корчилось.

— Илга! — воскликнул я, разобравшись, наконец, кто шевелится и сопит на скамье возле зверя.

Она вздрогнула, подняла голову, отнимая от лица ладони. Плакала? В сумерках выражения толком не разобрать, но щеки блестят.

— Что-то случилось?

— Ничего… — ломким голосом ответила Илга. — Я… одну минуту…

Сейчас снова заревет, обеспокоено подумал я. Только этого еще не хватало. Я пересек дорожку и сел рядом с ней на скамейку.

— Твоему жениху стало хуже? — спросил я, чтобы что-то сказать.

— Ему и так хуже некуда… — бесцветно отозвалась Илга, вытирая запястьем щеки. В руках она сжимала маленькие похрустывающие свертки.

Похоже, придется провести на этой скамейке всю оставшуюся ночь, утешающее похлопывая по плечу и подавая дежурные реплики. Меня это совершенно не устраивало. Попробуем сократить слезливую сцену до минимума…

Амулет запульсировал, разгоняя колючие волны. Ничего, терпеть можно.

Темнота послушно сместилась, становясь сероватым студнем. Над лечебницей разгорелось желто-зеленое, гнойного оттенка зарево. А сидевшую рядом Илгу окутала бледная, переливчатая вуаль, продернутая багровой яркой нитью.

Браслеты раскалились, но привычно преодолев сопротивление, я дернул за нить. Вообще-то, того же эффекта можно добиться и долгим душевным разговором. Но, право, у меня нет на это ни времени, ни желания.

— …они сказали, что ничего уже сделать нельзя и никакой надежды нет! — захлебываясь, тараторила Илга. Слезы перетекали через ресницы, неудержимо бежали по щекам, капали с подбородка. Даже в ямочках на щеках были слезы. — И что ему не стоит оставаться в лечебнице и нам лучше забрать его домой, чтобы он там… он там… Мне дали вот это для него, чтобы он… — из раскрывшихся пальцев посыпались на землю изрядно помятые пакетики.

Я машинально подобрал один — на вощеной непромокаемой бумаге наклейка. Снотворное. Захотелось обронить пакетик туда, откуда подобрал, но вместо этого я поднял и все остальные, рассыпавшиеся по жухлой траве.

Илга опустошенно молчала, растирая мокрые, тонкие пальцы. Наверное, ее следовало бы обнять или хотя бы сказать что-нибудь ободряющее, но я не двигался. Во-первых, еще неизвестно, как она воспримет прикосновение Оборотня. Во-вторых, я не хочу, решать чужие проблемы. К тому же, что ободряющего можно сказать в подобном случае — что все обойдется? Так это ложь и девушка, наверняка, снова разрыдается.

Эк, ты все разложил по полочкам, — с отвращением заметил кто-то внутри меня. Нет, бы просто признаться, что негодяй равнодушный…

Мы молчали, глядя в разные стороны.

— Извините, — наконец, произнесла Илга.

— Ты должна забрать его прямо сейчас?

— Нет… Завтра. Можно, послезавтра.

— Если хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы его оставили в лечебнице еще… — продираясь через собственное нежелание заниматься ненужными мне делами, все же произнес я и не без облегчения увидел, как Илга отрицательно качает головой:

— Спасибо, ваша ми… Не так важно, где он будет… лежать, — голос ее дрогнул. — Они сказали, что спасет его только чудо. Вот вернется тетя Ла, я еще подзаработаю, и мы попробуем поместить его в лечебницу получше. Может, удастся отвезти на Императорские острова.

Прикосновение чужой беды холодило и царапало. Хотелось отодвинуться. Или попытаться согреть эту озябшую в своих несчастьях девчонку. Только она не позволит.

— Ты любишь его? — сам не знаю зачем, спросил я.

Мгновение она молчала. Потом кивнула, будто мысленно ответив на вопрос, и только потом озвучила ответ:

— Мы сговорены с детства. Всегда были вместе… Его мама, тетя Ла, взяла меня в свой дом, когда родителей не стало. Мы с Яннеком столько всего творили! Яннек, он… замечательный. Он добрый, умный…

— Илга, — с неожиданно пробудившимся интересом я перебил ее, — ты не ответила.

Девушка сосредоточенно свела брови. Покрасневшие и опухшие глаза блестели даже в полутьме. Растертый нос тоже блестел. И в ямочках под скулами поблескивало.

— Простите, господин Юг, — собеседница вдруг резко поднялась на ноги, спешно распихивая пакеты со снотворным по карманам безрукавки. Несколько штук все время вываливалась, и я машинально забрал и положил их к себе. Она, кажется, даже не заметила. — Сожалею, что втянула вас в свои семейные дела. Думаю, теперь пора вернуться к делам вашим… Вы хотели поужинать? Я знаю одно хорошее место.

Снова настороженная, замкнутая, спрятавшая настоящее лицо за маской непреклонной, самостоятельной девицы. Ну да ладно… Мне-то в самом деле, какая разница?

— Минус двадцать монет за «господина Юга», — объявил я.

Илга только пренебрежительно повела плечом.

* * *

Подозреваю, что эта забегаловка, рекомендованная Илгой, заслужила свое звание «хорошего места» просто потому, что располагалась близко к лечебнице.

Оставив на постоялом дворе крестокрыла, мы спустились вниз на канатном подъемнике, углубились в тоннель в скале, миновали пяток мелких лавок, торгующих сувенирами из раковин, поделками из рыбьих костей, «удивительными вещами с загадочных островов Севера» и вышли к круглому проему в стене, украшенному вывеской «Над прибоем». Отверстие прикрывала сухо шуршащая занавеска из крупной, размером с ладонь, лакированной чешуи.

Внутри воняло жареной рыбой, маринованными водорослями и было очень тесно, несмотря на отсутствие посетителей. Облокотившись о низкую стойку подремывал толстогубый и круглоглазый толстяк, смахивающий на рыбину, застрявшую в тупиковом ответвлении рифа.

— Мы снаружи, — бросила Илга мимоходом снулому хозяину, неспешно качнувшемуся навстречу гостям.

Я, замешкавшись было на пороге, все-таки проследовал за спутницей, в следующую дверь. Проход вывел на большой балкон, пристроенный на полке с внешней стороны скалы. Как и обещано, балкон размещался прямо над прибоем и от ветров его защищали лишь боковые щиты. Один стол был занят парой ужинающих моряков.