Предположение: Воин пощадил ребенка. Ребенок вырос, стал Оборотнем , принес страх и гибель людям. Воин, не выдержав сожалений за несовершенное, убивает себя сам. Из его крови рождаются кровники, проклятье для всех Оборотней.

Решение: До тех пор пока клятва не будет исполнена и все Оборотни не сгинут с лица земли, герой будет терзаться виной и не находить покоя. Равновесие не достигнуто.

Глава 4.

Стол в трапезной барона солидный — каменный, покрытый сложной резьбой, размером с небольшую улицу в каком-нибудь рыбацком поселке. Бескрайняя равнина баронского фамильного стола была предоставлена полностью в мое распоряжение, поскольку все семейство Бороусов спешно отбыло.

Тикали невидимые часы. Ленивые сквозняки колыхали полотнища ветхих знамен, подвешенных к потолочной балке.

По краешку блюда, аккуратно ступая комариными ножками, двигался «ядонюх», запуская хоботок то в запеченное мясо, то в клюквенную подливу. Присутствие яда в пище я мог распознать и без его помощи, но иной отраве достаточно попасть на язык. Так что пусть старается.

Крошечный чтец, смахивающий на деревянного кузнечика-переростка в очках, восседал посреди стола, елозя длинными задними ногами по шуршащим страницам, и читал вслух громким скрипучим голосом:

— …волнения населения по поводу просочившихся слухов о прибытии на нашу землю Оборотня нарастают…

Голос у чтеца был мерзким, словно хлебный зазубренный нож скреб по деревянной миске. Чтеца, похоже, забыла второпях баронесса, поскольку очередной сеанс изучения газет тварь непременно начинала со светской хроники и некрологов.

— …представители Ковена в Пестрых реках отмалчиваются, не подтверждая, но и не опровергая информацию…

Всевидящее «око» в баронском семействе то ли не держали, то ли — что вероятнее — уволокли с собой при отъезде.

«Ядонюх» недовольно чирикнул.

— Как я тебя понимаю, — пробормотал я, выбирая из корзинки уже проверенный сухарик. Надгрыз и поперхнулся, услышав скрежетание чтеца:

— …была разогнана группа так называемых адептов Оборотного культа, собравшихся поприветствовать своего кумира. Несмотря на заперт властей, поклонники ныне живущего Оборотня…

Я с трудом откашлялся. Поклонники? Серьезно?

— … однако стоит заметить, что…

— Достаточно, — решил я, чувствуя, что пыльный вкус блюд от такого сопровождения только ухудшается. — Прочти лучше что-нибудь из спортивных новостей.

Чтец негодующе скрежетнул, как всегда, когда его срывали с намеченной строки, и проворно зашуршал страницами, выискивая заказанное.

— …Феон Руконог, победитель прошлогодних скачек на морских звездах, в этом сезоне выставил свою новую фаворитку, трехметровую самку по имени Яшма…

И это новости спорта? А ведь день только начался…

— Господин Юг, все готово, — послышался шелестящий бесполый голос влетевшей в дверь домовухи.

— Сейчас буду, — нехотя пообещал я.

Поместье барона располагалось на самой высокой точке острова Старокоронного. Замок был вписан в скалы, закольцованные вокруг озера. Махинами сторожевых башен замок и впрямь когда-то напоминал венец, только со временем или усилиями драконьих атак почти все вершины оказались сточенными, и теперь макушка острова вполне оправдывала свое второе, неофициальное название. Единственный вертикальный клык над «плешью» — это одиночная северная башня, встроенная в необитаемую гряду скал между океаном и озером. С поместьем ее соединяла узкая, частично крытая галерея. Дорогому гостю барон не пожалел отвести во владение именно эти апартаменты. Отдельный номер с видом на океан… И заколотить после отъезда гостя можно без сожаления.

Я прищурился, оценивая оставшееся расстояние. Щели между камнями поросли сизой и чахлой травой. В траве иногда попадались рыжие, насквозь проржавевшие железные или ярко-зеленые от патины медные наконечники стрел.

А это еще что?

Впереди, примерно шагах в десяти, поперек галереи была проведена мелом широкая черта. Нарочитая небрежность обманывала только простецов — от мела за версту разило высшей магией. Прямо перед чертой, придавленный камнем, лежал полотняный сверток — его трепало ветром, отчего казалось, что сверток шевелится.

Я развернул находку — это оказалась выстиранная и выглаженная рубашка. Мгновение таращился на нее, недоумевая, а потом заметил аккуратно заштопанные прорехи. Это была та самая рубашка, которую я оставил в Илгином доме.

…В самой башне царило запустение. Ее, несомненно, пытались вычистить и облагородить к моему приезду, но за несколько дней не так просто выветрить замурованное и закисшее в этих стенах время. Не помогут ни развешанные хвойные ветки, ни пучки травы солнцедара, подсыпанные в камин. Коврики, разложенные на ступеньках, норовили съежиться и поджать уголки, будто заблудившиеся животные. Безделушки и книги, неуклюже распиханные по нишам, изначально предназначенных для оружия, сиротливо жались друг к другу.

Чтобы прикрыть тронутую разрушением кладку, на стене разместили наборное панно из пластинок янтаря разных оттенков, изображавшее подробную карту Пепельного ожерелья. Мелким белым жемчугом отмечены обитаемые города и поселки. А черным — покинутые. Наверное, это роскошество уволокли из сокровищницы барона. Жаль будет, если сожгут после моего отъезда.

Попросить, что ли в подарок?

Какое-то время я любовался искусной работой, угадывая в ней нечто знакомое. Лишь потом догадался заглянуть на обратную сторону панно и прочесть скромно выцарапанную подпись: Яннек Гвай.

…В спальне я вытащил куртку потеплее и переобулся в сапоги из грубой кожи на толстой подошве. Заодно проглотил пару пилюль обезболивающего. Домовухи брошенную мимоходом на кровать рубашку не признали и не тронули. Она так и лежала, потерянно раскинув рукава. Почему-то вид ее вызывал во мне досаду.

Странно, что я ни разу не вспомнил об Илге за все эти дни. Забавная девица…

Зато сейчас до того задумался, что следуя виткам лестницы, — хоть и увешанной светильниками с дорогим огненным маслом, но все равно полутемной (разбавляют они его что ли?), — я машинально проскочил пару лишних пролетов и остановился лишь, когда погрузился в почти кромешный мрак, а вместо ступеней внизу обнаружил провал. Отскочивший от сапога камешек прыгнул в черноту и уже невидимый, ударился обо что-то металлическое там внизу.

Любопытно… Зачем разрушать лестницу, если снизу из башни все равно выхода нет? Или есть?

* * *

…Волокнистый, как нечесаная шерсть туман стелился над бугристой почвой. Солнце, стоявшее высоко, не имело над местным туманом никакой власти. Все здесь выглядело больным и разложившимся. И запах здесь стоял соответствующий — всепроникающая затхлая вонь.

Я огляделся. Позади сопел и явно силился не зажать брезгливо нос растрепанный Эввар. Вид у молодого мага был удрученный, но покорный своей участи. Хорошо хоть нервно трястись перестал.

Поодаль высилась непреклонная фигура Малича. За плечами — меч и самострел (исключительно механика, никакой магии). Лица не разобрать, но итак ясно, что глаза горят, губы сжаты, нос по ветру… Ну, или что тут вместо ветра.

Эввар страдал в моем обществе в силу взятых на себя обязательств. Малич прицепился сам. То есть телохранитель-немаг нам в сопровождение полагался, но я не думал, что на эту роль вызовется угрюмый блондин. Малич теперь вообще держался подчеркнуто близко ко мне. Чтобы облучать своей непреходящей ненавистью.

Другие оказались благоразумнее. Совсем далеко, по кромке оставленного позади берега, рассыпались фигуры отставших. Мы, вроде, не так много прошли, а силуэты ожидающих виделись смазанными, будто через грязное стекло.

— Ничего здесь нет, — объявил я вслух, заодно опробовав прочность местной тишины.

Эввар, высматривающий что-то справа, вздрогнул и обернулся.

— Рыбаки… То есть на Плоскодонце говорили, что видели, как он высаживался.

— Я не о том, — отмахнулся я. — Тут нет ничего имеющего магическую природу. Только человеческую.