— Зато безразличие не плодит призраков несбывшегося и не населяет замок привидениями в красном.

Попал! Гергор нервно дернулся. Едва заметно, но из его кружки плеснуло на стол. И камешки, утвердившиеся на своих линиях, сползли от неловкого движения пальцев.

— Да, — после заминки сухо согласился он. — Безразличие вообще ничего ни в кого не вселяет.

— Оно не лицемерит. Как те, кто пьет «живительный сок», предпочитая не вспоминать, из чьих жил его выкачивают. Как те, кто принимает мое содействие, но не способен вовремя закрыть рот. Равнодушие честно молчит.

— Как ты сам? — вставил Гергор невзначай.

Я почувствовал, как непроизвольно изменился в лице, не сумев скрыть боль от ответного укола. Усмехнулся, принимая поражение.

— Что бы я ни делал — все вокруг уверены, что от моей смерти они выиграют больше… И не забывайте, не я ввел эти правила, а ваши же коллеги, — заметил я и добавил мстительно: — Кстати, о правилах — утром организуйте поиски по периметру. Там может появиться пустоголовый. Тоже своего рода борец за справедливость.

— Кто?! Ты знал и не остановил его?

— Выскочить из кустов и сказать «бу»? Да и с какой стати? Что мне за дело до очередного дурака, готового на все? Обязательно при моем непосредственном участии. Подвиги совершать, похитителям мстить. Лишь бы не дочку воспитывать.

— Какую еще дочку… — начал было Гергор недоумевающее, осекся, услышав бой часов.

Полночь! Каждый удар невидимого хронометра отдавался легким сотрясением воздуха, словно по замку прокатывалась волна, ощутимая только живыми, потому что даже вино в чашках не покачнулось.

И с последним отзвуком раздался ликующий, беззвучный, однако пронимающий до самой последней жилки, вопль освободившихся кровников. Хаотичная многоголосица сплелась в единую, мутящую сознание Песнь, которая, к счастью, так же стремительно растаяла в ночи. Кровники вышли на прогулку.

— Проклятье! — Гергор, щелкнул пальцами и мучительно содрогнулся, изгоняя из себя хмель. Затем взглянул на меня трезво и сердито.

И серые человеческие глаза вдруг стали желтыми, лисьими, и сразу же перетекли в круглые, чаячьи, а затем зрачок расползся вертикально… Когда в глазницах мага завращались мутные, слепо-пристальные, паучьи гляделки я, не выдержал, и отвернулся.

Не люблю высшую магию. За прямолинейность.

Лучше рассматривать сводчатый потолок, теряющийся во мраке, балки с друзами окаменевшего лука и чеснока, связки кукурузных початков, веники загадочных трав.

— Нет никого, — с облегчением констатировал Гергор после длинной паузы. Левый глаз его все еще заливала глянцевая чернота, и можно было даже издали разобрать перевернутое отражения слякотной дороги и издерганного непогодой леса. — Похоже, у них хватило благоразумия повернуть восвояси.

— Занятно вы это делаете, — пробормотал я. — Зверюшками пользуетесь?

— Да всем, кто попадется.

— А Оборотней ругают за бесцеремонность, — я вспомнил парящих далеко вверху кривоклювов. Или любопытного краба на побережье…

Гергор странно шевельнул изуродованной щекой и машинально прижал ее ладонью. Свободной рукой повел по дубовой столешнице, выскобленной до оттенка, не позволяющего отличить следы разлитой подливы от потеков крови или пятен ядов.

— Оборотни перекраивали суть живого под себя. Мы всего лишь одалживаем ненадолго.

— Чтобы шпионить за Оборотнем? Увлекательное занятие, подглядывать, верно? — хотелось сыронизировать, а получилось как-то подавленно.

— Смотря за кем. За тобой, например, не особенно.

— Это почему? — от неожиданности уязвлено осведомился я.

— Потому что ведешь себя предсказуемо. Особенно с тех пор, как уехала эта островная девица, — с нарочитой резкостью ответил все еще мрачный Гергор. Он хотел меня задеть и ему это удалось. Я внутренне вздрогнул от второго укола и констатировал желчно:

— Высоко сидим, далеко глядим…

— Разумная предосторожность. Вы могли наплодить неучтенных Оборотней. — устало возразил Гергор. — К тому же, за тобой глядят другие, — и он вскользь ткнул пальцем в сторону невидимого шара, запертого в крошечной комнате над холлом замка. — Мое дело за территорией присматривать.

— Много насмотрели?

— Достаточно, чтобы понять, что ничего в тебе не понимаю. Я прожил в Черноскале не один день бок о бок с тобой, но до сих пор не могу разобрать, что ты такое.

— Звучит интригующе, — заметил я. — Рекомендую, как начало будущих мемуаров.

— Избито, — усмехнулся Гергор, но с заявленной темы не свернул. — Вот не далее, как сегодня, на маленьком островке под названием Поганый я лицезрел весьма примечательный эпизод незапланированной встречи, в результате которой одна из сторон обратилась в паническое бегство в весьма смятенных чувствах.

— Совершенно рядовой эпизод, — вежливо заметил я. — Каждый день кто-нибудь с кем-нибудь встречается, и очень часто во время расставания одна из сторон бежит в смятенных чувствах. Вот, скажем, встретили вы в темном переулке грабителя или на лугу — бодливую козу…

— Грабитель заберет наличность, а бодливая коза, возможно, вырвет клок из штанов, но они не в силах изъять из головы даже память о нашей встрече.

— Ну, так даже гуманнее, верно? Вы не станете переживать о том, чего не помните?

— Ты мог убить их, но отпустил. Позволил даже взять лодку, а сам отправился вплавь. Почему?

Я неопределенно повел плечами.

— До сих пор сожалею об утраченной возможности.

Но Гергора так просто с толку не собьешь:

— Я знаю, ты навещаешь деревню на побережье, чтобы ставить знаки защиты от кровников. Зачем? Беспокоит судьба этих людей? Может, детей?

— Дети — забавные существа, — я не стал отпираться. — Мне кажется, мы могли бы с ними поладить. Они не испытывают страха по отношению ко мне. Во всяком случае, страха смешанного с корыстью, как их родители.

— Тогда рекомендую тебе поладить с нашим сегодняшним гостем.

— С этим насморочным? — я невольно хмыкнул, вспоминая вечернего визитера.

— Это я рекомендовал Ковену сменить посыльных. Даже мне надоело, что присылают или надменных праведных снобов, или безнадежных трусов, которые только и ждут провокации. Это, в конце концов, раздражает любого. Как я заметил, тебя особенно. Вот я и позаботился…

— Весьма признателен. Но, по-моему, он чего-то все же боится.

— Летать и плавать. И быстро ездить. У него страшенная морская болезнь и аллергия практически на все вокруг. Так что ему забот с собственным насморком хватает. Конкуренции с сенной лихорадкой даже тебе не выдержать.

Я изобразил вежливую улыбку.

В разреженной, как постный бульон, тишине стал слышен мерный стук, доносящийся из дальнего конца кухни. После дождя там всегда просыпается источник живой воды, сочась крупными прозрачными каплями в каменную, резную чашу. Вода настоящая, живая, только ядовитая. Оживляет и тут же отравляет. Такая вот неприятность.

— Я знаю, что раз в сезон один из флаконов с твоей кровью отправляется на дальний архипелаг, где прозябает несчастная старуха, твоя бывшая кормилица. Лишь кровь Оборотня способна унять боль вывернутой… Она ведь пыталась убить тебя?

Пыталась.

Мне исполнилось четыре года, когда моя няня перерезала мне глотку. Из самых благих побуждений, разумеется. Стремясь облагодетельствовать человечество вообще и свою семью в частности. Если бы рядом не оказался имперский маг Мартан — все было бы кончено…

Я ее вывернул. Не осознавая толком, что делаю. Испугался. В тот миг, когда добрая няня вдруг обратилась в страшное чудище, окутанное призрачными протуберанцами страха и злости, со стальным зубом-ножом в руках. Разве ребенок успеет разобраться, что он видит наяву, а что — с изнанки?

— И мне известно, чего стоило тебе разрешение изымать драгоценную дозу для нее. Ты прогнал женщину, которая всего лишь проявила малодушие. И, тем не менее, лечишь ту, что хотела убить тебя. Слова страшнее, чем действия?