Мастер высыпал драгоценности в мешочек, завязал и, удалившись за перегородку, вскоре вернулся с пустыми руками. Сцепив длинные бледные пальцы на груди, он уставился на Савву. Только теперь Савва обратил внимание, что глаза золотых дел мастера водянистые, а крючковатый нос изрезан синими прожилками.

- Что надобно русскому гостю? - спросил мастер глухо.

- Князь Мстислав велел выведать, что замыслил катапан. И правдив ли слух, что Корсунская фема[82] от империи отложиться надумала.

- О том в Херсонесе пока нет слуха. Если и задумал о чём Цуло, то мыслит тайно. Но ты верно сделал, что явился ко мне. Никто того не знает, что могу знать я. Ибо не позже как на той неделе у меня будет жена магистра Клавдия. А он, надо тебе знать, первый советник стратига. Видишь, я уже делаю для неё украшение.

- Будет ли она знать о том?

На губах мастера промелькнула улыбка.

- Коли думы стратига станут известны магистру, то они не будут тайной для его жены.

Савва, уходя, уже с порога, сказал:

- Жди меня на той неделе.

Что ни год, растёт Тмуторокань. Во все три Стороны разбегаются посадские избы. Особенно много их понастроили касоги, что переселились в Тмуторокань с гор. Из касогов торговых людей и ремесленников мало. Всё больше в дружине князя служат. Подковой изогнулся посад вокруг города, прижался к крепости, а концами крыльев к морю прильнул.

От восточных ворот, сразу же за посадом, в низине, немалое озеро. Вода в нем из дальних и ближних ключей собирается. Всю Тмуторокань озеро поит.

Из озера по гончарным трубам вода поступает в крепостную подземную цистерну. Вход в хранилище прикрывает тяжёлая решетчатая дверь, запертая пудовым замком. Это вода на тот случай, если враг осадит Тмуторокань и придётся отсиживаться за крепостными стенами. Где и как заложили строители водопровод, никто не знает. Мстиславу сказывали, что Святослав велел мастерам класть те трубы не по траншее, а по подземному ходу, чтоб о том не проведали жители. А когда водопровод был готов, по приказу князя мастеров вывезли на ладье в море и утопили. С ними сгинула и тайна подземных труб. Так ли это, не так, но людская молва живуча. И об этом думал Мстислав, пока тиун огнищный Димитрий отмыкал замок.

Массивная дверь открылась со ржавым скрипом. По каменным винтовым ступенькам князь спустился вниз. Здесь, в хранилище, у глубокого каменного чана с чистой прозрачной водой сыро и холодно. Сверху через дверь проникает блеклый свет. В полумраке влажно блестят поросшие мхом стены подземелья. Мстислав наклонился над чаном, выпил глоток. Ледяная вода перехватила дыхание.

- Студёная? - спросил за спиной Димитрий.

- Угу, - удовлетворённо ответил Мстислав Холод лез под тонкую рубашку, морозил тело.

Постояв ещё немного, князь вышел из хранилища. Солнце ярко ударило в глаза. Мстислав зажмурился. Димитрий, навесив на дверь пудовый замок, удалился. Из хором выскочил Усмошвец. На воеводе рубашка нараспашку, широкие порты вправлены в мягкие сапоги. Заметив князя, он сбежал к нему с крыльца.

- Нынче хочу полки в поле увести, ученье устроить.

- Ты, Ян, особливо погляди, чтоб касогов русскому бою обучить, - ответил Мстислав, любуясь, как под рубахой воеводы переливаются тугие мышцы.

- О том и мыслю. Они-то с нами ещё в деле не были.

- Скоро, верно, доведётся побывать. Выводи полки, а я приеду с обеда. Кормить воинов по-походному на биваке будешь?

Усмошвец согласно кивнул, заторопился. Мстислав поглядел вслед, подумал: «Догодил отец, что дал мне такого воеводу. Хоть и не знатен, но в делах ратных разумен и годами товарищ. Не доведи, послал бы в Тмуторокань воеводу Блуда. Коварен оказался и на добро не горазд».

Через распахнутые настежь южные ворота, выходили полки. А из ближних, восточных, покидала крепость дружина. На застоявшихся конях, ряд за рядом, блистая оружием, проезжали воины. Прогарцевал на тонконогом жеребце тысяцкий Роман. Из хором в накинутом поверх Кольчуги синем плаще вышел Усмошвец.

Мстислав кликнул стоявшего поблизости отрока:

- Василько, коня мне и доспехи!

Воевода рассмеялся:

- Что, либо позабыл, сказывал, с обеда приедешь?

- Иные дела повременят, - махнул рукой князь.

Всю жизнь Добронраву преследовал запах рыбы: сырой и вяленой, отварной и копчёной. Рыбным духом напитались ладья и сети, клеть и даже стены жилища.

Небогато жили они с Баженом, кормил их рыбный промысел, но жилище Добронрава держала в порядке. Стены и потолок мелом выбелены. Посуда глиняная и деревянная на поставцах выставлена. Старый сосновый стол и скамья выдраены до блеска морской галькой. У стены лары покрыты домотканым холстом. Тут же рядом печь.

Никто не мог бросить Добронраве в упрёк: «У тебя нечисто». И даже самые придирчивые старухи, судившие всех своей мерой, не могли сказать о ней ничего дурного.

В этот вечер Добронрава засиделась допоздна. Важен с товарищами уплыл на лиманы да там и задержался. В избе тускло горела лучина. На печи в глиняном горшке булькала уха. За стеной шумел дождь. Он барабанил по единственному, затянутому бычьим пузырём оконцу.

Много минуло лет, но Добронрава помнит смутно, как мать, высокая и красивая, вечерами ткала и пела им с Баженом песни. Мать умерла в ненастный год; когда мор прибрал половину выселок.

Кто-то открыл дверь, и вместе с вошедшим дождь плеснул в избу. Закачалось пламя лучины. Незнакомец в промокшем насквозь корзно поспешил закрыть дверь. Потом шагнул к свету. Теперь Добронрава узнала князя. Она растерялась. А Мстислав, повесив корзно на колок, вбитый в стену, разгладил мокрые волосы и, одёрнув рубаху, сел на скамью.

- Непогода в пути застала. Вижу, у тя огонёк светится. Дай, думаю, обсушусь.

И улыбнулся, взглянув на зардевшееся лицо рыбачки.

- Брат-то твой где?

- На лов ушёл.

- Это в непогоду-то?

- Загодя, да там и дождь, видимо, решил переждать.

- А у тя ухой пахнет. - Мстислав вдохнул шумно. - Сказывал же тогда, на уху приду.

Добронрава метнулась к печи, схватила с поставца Миску и ложку, налила, поставила перед князем. Сказала с поклоном:

- Отведай нашей еды.

Уха дымилась паром и обжигала. Отроду не ел Мстислав такой. Не заметил, как и опорожнил миску. Добронрава хотела ещё подлить, но он отказался:

- Оком бы всё поел, да живот не примет. Теперь повалюсь к те на уху, и не рада будешь.

- Приходи, в море рыбы не убудет.

- То верно. Но станешь ли меня принимать?

- Ты князь.

- А как не князь?

Добронрава подняла глаза, ответила смело:

- Если для забавы, нет.

- А коли скажу, будь женой князя?

- Ты сначала скажи, а потом и ответ услышишь.

- Спасибо на том. - И уже с порога сказал: - Жди, скоро приду с тем.

В боярских горницах судачат, перемывают Мстиславовы кости. Носят из хором в хоромы:

- Слыханное ли дело, князь на рыбачке женится.

- Святополк-то, гляди, короля польского дочь держит. Ярослав со свейским королём породнился, а наш Мстислав со смердами в родство входит.

И посмеивались, похихикивали.

- Уж коли не княжью дочь, то хоть бы боярскую. Либо наши боярышни не белотелы да не пригожи?

Тысяцкий Роман, приглаживая седые усы, говорил боярину Димитрию:

- Покойный князь Володимир дал нам воеводой смерда Яна, А ныне князь Мстислав во княгини берет дочку смердову.

Но тиун огнищный Димитрий только головой покачал, ничего не ответил. И ушёл молча, оставив тысяцкого гадать, передаст ли Димитрий его, Романовы, слова князю.

Но при Мстиславе бояре молчали, опасаясь княжьего гнева. А Мстислав будто не замечал их недовольства, торопил со свадьбой.

Тиун огнищный совсем с ног сбился в приготовлении. День и ночь на поварне пекли и жарили, варили и солили. Свадьба-то княжья, не боярская. На свадьбе князя не только дружина, но и вся Тмуторокань до Корчева гулять будет. Вот и покрутись, чтоб всяких съестных припасов вдосталь хватило. Боярин Димитрий то и дело, княжьи клети отпирает для поварих. Вздыхает, глядючи, как уплывают продукты. Эх, прокорми такую прорву!