Над голубоватой круговиной набора рядом с окопом вились пчелы — садились, домовито барахтались в пахучем цвету, взлетали. Казанцева даже оторопь взяла при виде этих пчел, и плечи холодом свело. «Медов зараз сила. Холостая земля жирует, бурьяны плодит. Взяток богатый», — ужасающе просто скрипел в ушах голос дедка в холстиных штанах и такой же рубахе, который вчера над вечер угощал их в лесной балке на пасеке медом.

Комиссар тоже вроде бы заметил голубой лоскут чабора и пчел над ним. Из уголка глаза выкатилась слеза, застряла в раздумье на скулах и, петляя в щетине, сбежала за ухо на шею.

— Прощайте!.. — чуть внятно выжал он из себя.

Казанцев подождал, кивнул солдатам:

— Во вторую роту идите… Комиссара с собой…

Стрельба не прекращалась ни на мгновение, война усталости не чувствовала. Казанцев сидел уже в окопе, вжимаясь в сухую глинистую стенку, слушал по телефону разнос комполка.

— Почему ушел с КП?

— А что сидеть тут, если связь, как гнилая нитка, рвется каждую минуту.

— Ну что там у тебя?

— Лезут, а мы сидим. Третью роту под корень. Танками. Осталось несколько человек… Комиссар погиб…

В трубке долго сопели, потом выматерились.

— Держись! Твой сосед слева сейчас у разъезда 564.

— Отходить не думаю. В открытой степи передавят, как клопов.

— Помочь ничем не могу. Одним словом — держись.

— Держусь, — отдал трубку телефонисту, грязным рукавом вытер грязное лицо. — Вызови батарею.

А танки немцев шли и шли. Какие успели уже догореть — чадили, какие только начинали гореть. По ним била артиллерия. Появилась даже наша авиация. Но остановить это движение, кажется, ничто уже не могло. Казанцев несколько раз оглядывался назад, туда, где у него стояли минометная рота и батарея, но за дымом и пылью ничего не видел. В начало боя он различал в общем грохоте свои пушки, но сейчас он их почему-то не слышал и пробовал связаться с батареей.

— Батарея не отвечает, товарищ капитан.

— А ты вызывай!

Батарея не отзывалась. Казанцев послал связного. Через полчаса боец прибежал назад и сообщил, что батареи нет, раздавлена танками.

— Живые там есть?

— Кажется, нет, товарищ капитан.

— Кажется! — Казанцев задохнулся, рванул солдата за грудки к себе, чувствуя, как закипает в нем тяжелая ярость. — А вот если тебя, кажется, забудут на поле боя. А-а? Бегом назад! Узнать точно и вывести из-под огня!

За полдень, когда расплавленный шар солнца с волжской половины неба перекинулся на донскую, немцы, опасаясь, видимо, удара во фланг, и тыл, усилили нажим на батальон Казанцева, пустили против него танки и до двух батальонов пехоты. Остатки батальона Казанцева отошли к разъезду 564 и там зацепились за насыпь железной дороги, а ночью батальон передвинули в сторону Котлубани.

Тревога на батарее ПТО Раича в это утро ничем не отличалась от тревог, какие довелось пережить солдату за долгие четырнадцать месяцев войны. Батарейцы шумно, даже весело оставили незаконченный завтрак и привычно и быстро заняли свои места у пушек. Никто из них и не подозревал, какая судьба их всех ожидает в этот день. Первый залп батареи явился для немцев неожиданностью. Один танк потерял гусеницу и завертелся на месте. Второй задымил вначале, потом взорвался. Башня отлетела метров на пятнадцать в сторону, и в горловину ударило освободившееся пламя. Танки, как подраненный зверь, который мигом оборачивается в сторону охотника, открыли бешеную стрельбу по новой цели. Двигались танки для удобства стрельбы в шахматном порядке. До десятка машин повернули на батарею. Раич приказал стрелять только фланговым орудиям. Но когда немцы, развернувшись в их сторону, подставили борта, ударили пушки и в центре и сразу же подбили еще две машины. Гитлеровцы, поняв свою ошибку, ударили по центру. Третье орудие выстрелило дважды. Наводчик суетился и оба раза промахнулся. Танк, шедший на него, тоже выстрелил два раза и тоже оба раза промахнулся. Теперь все решали секунды: кто первым успеет выстрелить в третий раз. Раич одним прыжком оказался у панорамы: «Подвинься, герой!» Пушка подпрыгнула — левая гусеница танка лопнула. Следующий выстрел пришелся в борт танка, и он задымил.

— Видишь как! — подмигнул наводчику, шлепнул ладонью по плечу: — Греми, Слава! Они тоже не железные — прыгают, как черт грешным телом по сковороде.

Танки отошли в ложбинку, перегруппировались, полезли снова. Батарея на фланге явно не нравилась. Моторы на подъеме из ложбинки натужно подвывали. От их воя и грохота нервно подрагивала земля, и эта дрожь невольно передавалась солдатам, которые прислушивались к этому вою, ждали появления танков.

— Товарищ лейтенант, нам их не достать! — крикнули от первого орудия.

— Выкатывай на прямую!

Подбежал сам, уперся плечом в щит. Задохнулся. Сердце пухло от ожидания, заполняло всю грудь. Рядом потные, искаженные лица расчета. Пушка застряла в песке. В напряженные спины и затылки стегал близкий гул моторов.

— Ну еще!..

— Ах мать твою!..

— Не жалей пупка! Навались!

Вырвали орудие из песка. Размытые ручьями пота лица заулыбались.

— Дает как, сволочь. А-а?

Над откосом ложбины показались землисто-серые башни. Покачиваясь на неровностях почвы, танки медленно выползали наверх, останавливались, навязывали огневую дуэль. Дуэль была явно невыгодной: сорокапятимиллиметровые снаряды ничего не могли сделать T-IV на таком расстоянии. Одно за другим вышли из строя два орудия, появились убитые и раненые и в других расчетах.

«Ну хоть чуток поближе!» — мысленно умолял немцев Раич. По мере приближения танков голубые глаза его холодели, суживались, немеющие пальцы скребли краску щита.

Один танк подобрался к правому орудию. Орудие молчало, и никого не видно было там. Окажись танк на позиции — конец всей батарее. Прыгая через воронки и пустые ящики, Раич бросился к орудию. Бежал и кричал: может, кто поднимется и заметит опасность. И на позиции поднялись. Окровавленный наводчик и заряжающий стали к орудию. Выстрел в упор, и танк, клюнув пушкой, завис на бруствере орудийного дворика. Остальные танки поняли это как сигнал, двинулись на батарею с трех сторон.

Два танка еще вспыхнули перед батареей. Но большего артиллеристы сделать не могли. Силы были явно неравными. Замолчало еще одно орудие. Теперь стрелял только Раич, и весь огонь фашистов сосредоточился на нем.

В бурном, размытом пылью мерцании за танками колыхались автоматчики.

— Бейте их гранатами! — крикнул Раич. Соленый пот заливал ему глаза, мешал смотреть.

Раненый солдат достал из ящика снаряд. Огонь брызнул прямо из-под его ног. Пушка опрокинулась, а пустой снарядный ящик ударил Раича в лицо. Когда он поднялся, фашистские танки были уже на позиции и крушили гусеницами все подряд.

— Встаньте, живые! — крикнул Раич. — Пусть видят, как…

Срезанный автоматной очередью, он опрокинулся навзничь и завалился в ровик. Три или четыре человека поднялись на его зов и тут же погибли у своих искалеченных орудий. На позициях батареи стрекотали короткие очереди. Это гитлеровцы добивали раненых.

Танки свернулись в колонну и продолжали движение в направлении города, где на широком пространстве у Волги в небо упирались густые тучи дыма, фонтанами вырывались всплески огня и кружились сотни самолетов.

В линялой синеве неба глухо прострекотало, будто кто громадный разодрал одежду по швам. С Хоперского шляха, из жгучего облака пыли, злобно стучали скорострельные пушки, захлебывались крупнокалиберные пулеметы. Небо расцвело черными бородатыми бутонами, блескучий воздух искрестила паутина огненных нитей. Пятерка краснозвездных машин неуклюже ныряла между этими черными бутонами, пробивалась к танковой колонне на шляху.

— Собьют, проклятые, — с горечью выдохнул Галич. С-под грязного щитка ладони зверовато блестели его суженные монгольскими скулами зрачки.

— Низом бы им.