В 1784 году Бетховен написал концерт для фортепиано, известный под странным названием «Концерт № 0», — прелестную вещицу, совершенно во вкусе Гайдна и Моцарта, канонических образцов того времени, но еще сильно отстающую от почерка этих знаменитостей: три части, в том числе блестящее финальное рондо с запоминающейся мелодией. На следующий год он пробует силы в квартетах с фортепиано; три этих произведения не были изданы при его жизни, но в них уже заложены мощные идеи: тему из первого квартета мы позже встретим в финальном рондо «Патетической сонаты» опус 13, 13 лет спустя! Уроки Нефе дали свои плоды. Но отношения между учителем и учеником вступили в напряженную стадию, ведь чтобы платить Людвигу 150 дукатов в год, курфюрст ничего лучше не придумал, как урезать жалованье Нефе, восстановив его лишь в следующем, 1785 году. Невыносимое положение артиста-слуги, зависящего от настроения господина, станет уроком, не пропавшим втуне: Бетховен будет бороться с подобным унижением всю жизнь.
Но Нефе понемногу отступает в тень. Его место займут другие учителя, да еще какие!
Примерно в это время в жизни Людвига появился новый ангел-хранитель — молодой человек двадцати одного года, близкий друг курфюрста Максимилиана Франца, как поговаривали, даже его фаворит… Его имя — Фердинанд, граф фон Вальдштейн-Вартенберг. Хороший пианист, знакомый Моцарта и Гайдна по Вене, богатый и щедрый. С юным Людвигом он познакомился у Брейнингов, которые принимали у себя высшее общество. Когда? Трудно сказать. Вальдштейн приехал к курфюрсту в Бонн — у него не заладилась военная карьера. Страстно увлекаясь музыкой, он был покорен талантом пианиста молодого Людвига, услышав его игру на домашних концертах и при дворе.
Какого рода был этот талант? В основном — импровизация: этот вид творчества был распространен среди музыкантов; говорят, что великий Иоганн Себастьян Бах достиг в нем совершенства на органе и клавесине. Мотив, мелодия, музыкальная фраза — и исполнитель дает волю своим рукам и воображению. Людвиг сделался мастером в этом занятии. Через несколько лет он покорит венские салоны благодаря своему таланту несравненного импровизатора наподобие некоторых маэстро джаза XX века…
Но пока его главная забота — прокормить семью: первые сочинения не вызвали восторга у маленького музыкального общества Бонна. Кстати, Нефе и не пытался их издать (три первых квартета будут напечатаны только в 1832 году, после смерти автора), и принесли они ему, наверное, лишь гроши. Но в Бонне он уже обладал прочной репутацией виртуоза: послушать его приезжали даже из соседних городов. Иоганн Бетховен устраивал дома концерты, когда только мог, приглашая других музыкантов аккомпанировать своему сыну. Группка почитателей, покровительствовавших таланту Людвига, в том числе граф Вальдштейн, понимала, что ему нужно показать себя в Вене и закончить музыкальное образование. Бетховен сгорал от желания отправиться туда. Весной 1787 года ему было даровано на это позволение в форме отпуска. Скорее всего, Вальдштейн профинансировал поездку. Во время нее Людвиг встретится с Моцартом.
Нам мало известно о пребывании Бетховена в Вене в апреле 1787 года, которое пришлось сократить; возможно, оно не оправдало надежд. Вена — столица империи и крупнейший центр европейской музыкальной жизни, хотя и не единственный: в Лондоне и Париже музыкальная жизнь тоже бьет ключом. Но Вена… Иосиф II — император-меломан. В конце XVIII века в городе насчитывалось 200 тысяч жителей. Барочная красота зданий, элегантное великолепие садов, роскошь дворцов — всё это сразу пленяет и ослепляет, если ограничиться поверхностным осмотром. Когда императору Иосифу II предложили дать разрешение на открытие публичных домов, он ответил, что достаточно построить крышу, которая покрыла бы собой весь город… Но именно туда надо ехать, если хочешь сделать карьеру артиста и заручиться покровительством богатых меценатов.
Людвиг появился там примерно 10 апреля, после двух недель пути. Где он остановился? Наверное, его рекомендовали друзьям графа Вальдштейна. Как он повстречался с Моцартом, своим кумиром, человеком, пример которого витал над его детством? Здесь начинается легенда, небрежно обращающаяся с фактами: Бетховен якобы встретился с императором Иосифом (которого тогда не было в Вене) и Моцартом. Момент был выбран не самый удачный, поскольку Моцарт работал над «Дон Жуаном» и знал, что его отец серьезно болен: вряд ли при таких обстоятельствах он давал бы уроки незнакомому юнцу. Вот как рассказывает об этом Отто Ян, биограф Моцарта:
«Бетховена привели к Моцарту; по его просьбе он сыграл ему что-то. Думая, что это специально разученный этюд, Моцарт похвалил его весьма прохладно. Заметив это, Бетховен попросил Моцарта дать ему тему для импровизации. Он всегда играл великолепно, если находился в настроении. Теперь, возбужденный присутствием маэстро, которого он невыразимо уважал, он сыграл так, что Моцарт, слушавший его со всё возрастающим вниманием и интересом, под конец заглянул в соседнюю комнату, где находились его друзья, и сказал им: „Обратите-ка на него внимание: однажды он заставит говорить о себе весь мир“».
Сомнительная история, возможно, приукрашенная, а то и выдуманная, как, вероятно, и легенда об уроках, которые Моцарт давал Людвигу и которые свелись к нескольким советам. Слышал ли вообще Бетховен, как Моцарт играет на клавесине? Сам он сетовал, что нет. Мир еще не ждал его гения…
Первое пребывание в Вене, откуда Людвиг привез только долги, продлилось всего две-три недели.
Он получил тревожные известия: его матери совсем плохо. С болью в душе он вернулся в Бонн через Аугсбург, где познакомился с Иоганном Андреасом Штейном — знаменитым мастером фортепиано, как раз изобретавшим новый инструмент.
Возвращение в Бонн (в конце апреля? В конце июня?) было нерадостным. Мать Людвига Мария Магдалена умерла 17 июля, сгорев от чахотки. Эта смерть опустошила его, повергла в глубокую тоску, заставляя предаваться противоречивым чувствам, о чем говорит письмо от 15 сентября, отправленное доктору Шадену в Аугсбург, который одолжил ему денег на обратную дорогу (Людвиг еще не в состоянии вернуть этот долг):
«Надо признаться, что с момента отъезда из Аугсбурга мои веселье и здоровье пошли на спад; по мере приближения к родному городу я стал получать от отца письма, побуждавшие меня ехать быстрее обычного, поскольку состояние здоровья моей матери внушает опасения; я спешил как мог, хотя и сам был нездоров; желание еще хоть раз увидеть мою мать устраняло препятствия и помогло мне преодолеть величайшие трудности. Я еще застал мою мать в живых, но в самом жалком состоянии; у нее была чахотка, и она скончалась семь недель тому назад, испытав много боли и мучений. Моя добрая, любезная мать была моим лучшим другом. О, был ли человек счастливее меня, когда я еще мог произнести вслух милое имя моей матери… Со времени моего возвращения сюда я пережил лишь несколько приятных часов; мне постоянно трудно дышать, боюсь, как бы это не было чахоткой; добавьте к этому уныние, которое доставляет мне почти такую же боль, как сама болезнь…»
Важное письмо, передающее глубокое смятение и в особенности страх, который не покинет Бетховена всю жизнь, — страх перед болезнью, от которой умерла его мать. Современники тоже говорят об этой навязчивой идее, мании исследовать свои плевки — нет ли там следов крови, паническом страхе смерти от удушья. Позднее проявятся другие фобии, вплоть до боязни быть отравленным женщиной, — о мирных отношениях с прекрасным полом речи не идет…
С энергией молодости восемнадцатилетний Людвиг храбро понес на своих плечах новое для себя бремя главы семьи, ибо Иоганн отреагировал на вдовство лишь тем, что стал напиваться еще чаще. Годовалая сестренка, родившаяся в тот момент, когда Мария Магдалена уже была тяжело больна, скончалась в ноябре. К этому новому горю добавились муки позора: Людвигу часто приходилось обращаться к властям, чтобы предотвратить арест отца. Два его брата, еще слишком юных и бесталанных, не могли оказать ему помощи на этом крестном пути, именно он стал опекуном отца, которого любил, но презирал, которому еще был подвластен, но на сей раз вследствие не физической, а иной силы. Иоганн был одновременно палачом и жертвой самого себя и своих родных. Его жалкое состояние превратилось в жуткий психологический шантаж; он играл на струнах чувства вины, моральной пытки, то угрожая, то хныча, и лежал мертвым грузом на плечах своего старшего сына, как Анхис{14}. Конечно, он был не первым надоедливым отцом, что из вредности или бессознательной ревности старался испортить жизнь сыну, который мог рассчитывать на некое будущее, и строил козни на его пути. Но в случае Иоганна эта мания, помноженная на пьянство, приняла чудовищные размеры.
