Увидев, с какой заинтересованностью и недоумением смотрел на него Геннадий, Юсуп сказал:

— Это физкультура и легким и сердцу.

— Так все водолазы дышат? — спросил Геннадий.

— Не знаю, а мне так приходится.

Боцман отодвинул плечом Геннадия и спросил:

— Что нашел?

— У кормы пробоина.

— Большая? Может, все разорвало?

— Нет.

Юсуп назвал длину и ширину пробоины.

— Готовьте пластырь! — приказал капитан. Боцман дважды, чтобы запомнить, повторил вслух размеры и пошел готовить пластырь.

— Думаешь, это единственная? — теперь допрашивал его капитан.

— С правого борта одна.

— А с левого?

— Там не должно быть. Левый борт уже в фарватере.

— А в днище?

— Этого сейчас не проверить. К барже нанесло много ила и песка.

Геннадий подумал, что капитан и сам понимал это и допрашивал Юсупа больше для того, что похвастаться перед начальником порта, какие у него расторопные матросы. Самому Геннадию вдруг показалось обидным, что им капитан ни перед кем не станет гордиться.

Сытые чайки, привлеченные долгой стоянкой корабля, снова прилетели из бухты, лениво покружились над ним, потом молча, чуть в стороне, сели на воду, поскрипели и затихли. Два низких длинных островка вдали будто приподнялись над водой.

Все это до мельчайших подробностей замечалось Геннадием. Но все это: и объевшиеся до немоты чайки, и голубое небо, и синяя вода, и приподнятые рефракцией над водой острова, и эта баржа, которую нужно поднять, — все это не настоящая Арктика. Ему сейчас не хотелось копаться здесь, а плыть скорей туда, в неведомые просторы, навстречу льдам, где, может быть, затерялись в тумане неизвестные острова.

Пластырь, к удивлению Геннадия, выглядел очень просто. Это была всего только новая доска, на одну сторону которой нашили брезент. С этой доской, молотком и гвоздями Юсуп снова ушел в воду.

Вернулся Юсуп измученный больше, чем в первый раз. Под усталыми глазами легли широкие синие полукружия. Доложил о выполнении задания, перешел на борт теплохода и лег на крышке трюмного люка, прямо под солнцем надежного фарватера, и ее ударило о банку. Не будь буксирного каната, корму занесло бы влево, то есть в фарватер. Но сильно натянувшийся канат сдержал баржу, и теперь корму стало заносить вправо. Баржа ударилась о банку второй раз, теперь уже кормой.

Такая картина объясняла многое. Значит, вторая пробоина могла быть только на корме.

Юсуп двинулся по правому борту прямо к корме.

Вскоре стоявшие в ожидании на палубе получили сигнал. Юсуп просил поднять его наверх.

Когда вышел из воды, с него сняли скафандр — твердый колпак, прикрывающий голову. Он стоял так с открытой головой, но еще в костюме и улыбался — как-то не широко, как бы только самому себе. Дышал он не обычно, а по-своему: три вдоха и один большой выдох, три вдоха и один большой выдох.

Увидев, с какой заинтересованностью и недоумением смотрел на него Геннадий, Юсуп сказал:

— Это физкультура и легким и сердцу.

— Так все водолазы дышат? — спросил Геннадий.

— Не знаю, а мне так приходится.

Боцман отодвинул плечом Геннадия и спросил:

— Что нашел?

— У кормы пробоина.

— Большая? Может, все разорвало?

— Нет.

Юсуп назвал длину и ширину пробоины.

— Готовьте пластырь! — приказал капитан. Боцман дважды, чтобы запомнить, повторил вслух размеры и пошел готовить пластырь.

— Думаешь, это единственная? — теперь допрашивал его капитан.

— С правого борта одна.

— А с левого?

— Там не должно быть. Левый борт уже в фарватере.

— А в днище?

— Этого сейчас не проверить. К барже нанесло много ила и песка.

Геннадий подумал, что капитан и сам понимал это и допрашивал Юсупа больше для того, что похвастаться перед начальником порта, какие у него расторопные матросы. Самому Геннадию вдруг показалось обидным, что им капитан ни перед кем не станет гордиться.

Сытые чайки, привлеченные долгой стоянкой корабля, снова прилетели из бухты, лениво покружились над ним, потом молча, чуть в стороне, сели на воду, поскрипели и затихли. Два низких длинных островка вдали будто приподнялись над водой.

Все это до мельчайших подробностей замечалось Геннадием. Но все это: и объевшиеся до немоты чайки, и голубое небо, и синяя вода, и приподнятые рефракцией над водой острова, и эта баржа, которую нужно поднять, — все это не настоящая Арктика. Ему сейчас не хотелось копаться здесь, а плыть скорей туда, в неведомые просторы, навстречу льдам, где, может быть, затерялись в тумане неизвестные острова.

Пластырь, к удивлению Геннадия, выглядел очень просто. Это была всего только новая доска, на одну сторону которой нашили брезент. С этой доской, молотом и гвоздями Юсуп снова ушел в воду.

Вернулся Юсуп измученный больше, чем в первый раз. Под усталыми глазами легли широкие синие полукружия. Доложил о выполнении задания, перешел на борт теплохода и лег на крышке трюмного люка, прямо од солнцем.

Геннадий пошел за ним, но боцман остановил его:

— Вернись, ему покой нужен.

— Водки бы ему надо, погреться, — посоветовал Сергей.

— Мне лучше знать, когда что требуется, — беззлобно отозвался боцман. — Запускай трубы!

Сергей отошел к своим трубам. Сначала с чавканьем, захлебываясь, потом все ровней и ровней они погнали воду за борт.

Через час воду выкачали, но баржа не всплыла.

— Возьмем на буксир и дернем, — предложил боцман.

— Э-э, нельзя, — вдруг забеспокоился начальник порта. — Разорвете посудину.

Он преобразился, стал степенным и важным и словно выше ростом.

— Размыть нанос возле баржи! Обязательно размыть.

Но тут же, спохватившись, переменил тон.

— Как вы считаете, Сергей Петрович, лучше размыть, а?

Капитан разгадал маневр начальника порта, но не подал и виду.

— Ладно, размоем, — и сам пошел на мостик. Целых полчаса бушевали вблизи винты теплохода.

Взвихренная вода смывала и уносила набитые к барже песок и ил. Наконец баржа закачалась и медленно стала всплывать.

…С баржей на буксире теплоход возвращался в порт. Геннадий, сидя в каюте, поделился с Юсупом своим раздумьем насчет открытий. Юсуп рассмеялся:

— Ну что ты можешь открыть? Зачем тебе такое? Слава тебе нужна? Да она же, как тень: в хорошую погоду с тобой, а чуть над головой тучка — и нет ее.

— Что ж тогда, по-твоему, нужно?

— Ушла, — скорее для себя, чем для других, сказал Сергей.

И все поняли, что это относится одновременно и к шхуне «Заря», и к Зое.

Прошло еще двое суток. Матросы обедали.

— Ну вот, братки, и конец ожиданиям. Погрузка закончена, через час пойдем набирать воду и — в море.

Боцман с маху выпил стакан компота, вытер ладонью широкие седые усы. Компот он не любил и пил, чтобы не нарушать порядка за столом, как пьют горькое лекарство.

К удивлению матросов, кок ловко подставил ему второй стакан. Боцман так же привычно схватил его и поднес к губам. Сделав один глоток, он опомнился, поставил стакан на стол и зло глянул на кока.

— Ты что это, забыл, что ли?

— Иван Демидович, — невинно заговорил кок, — ну, как я его обратно по трапу понесу? Расплескаю.

— А ты боишься расплескать?

Он открыл иллюминатор и выплеснул остаток компота за борт.

— На, неси. Теперь не расплещешь. И больше чтоб у меня без этих штучек. Понятно?

Кок, щурясь, потрогал свои короткие черные усы, забрал порожнюю посуду и, посмеиваясь, понес в камбуз.

Расстроенный боцман, чуть покачивая крутыми плечами, ушел велел за ним.

Через час теплоход вышел из бухты и направился в устье Лены набрать пресной воды.

Был поздний час. Солнце светило теперь не так, как в середине дня, — бледнее. Море казалось уже не голубым и не синим, а золотистым.

Гористый берег тоже чуть золотился. Над бухтой летали веселые белые чайки. Освещенные неяркими лучами, они казались розовыми.