Справа позади нас появилось небольшое зарево. Оно быстро краснело, расширялось, и из-за горизонта показалась огромная луна. Стремительно поднимаясь, она быстро становилась меньше, но свет ее усиливался, и я с тревогой поглядывал то на луну, то на море, над которым мы уже летели, и опасался, как бы эта неожиданная небесная спутница не выдала нас врагу.

Вдали зачернели берега. Не отрываясь смотрел я вниз, на силуэты родных крымских гор, ища таинственные сигналы партизан, о которых говорил летчик. Вдруг недалеко под нами вспыхнул один костер, за ним второй, третий. Они образовали букву «Т». Один из костров то ярко вспыхивал, то затухал. Сердце усиленно забилось. Наши самолеты, сделав круг, пошли на посадку и приземлились на небольшой лужайке.

Нас окружили вооруженные люди. Мне помогли выбраться из кабины, вытащили мой мешок и привезенную нами почту. Костры сразу потухли.

— Как обстановка? — тихо спросил летчик.

— Противник недалеко.

Летчик заторопился; он осмотрел самолет и, попрощавшись, вскочил в кабину.

Как только «уточки» поднялись в воздух и скрылись за горами, ко мне подошел Павел Романович и коренастый, в кожаной куртке партизан. Это был Луговой.

— Ну, партизанский командир, вот тебе новое пополнение, — сказал Павел Романович Луговому и, обращаясь ко мне, добавил: — Сейчас пойдем на отдых. Держись, ребята, не отставай, чтобы не заблудиться.

Луговой крепко пожал мне руку, и они ушли вперед. Партизаны, а с ними и я, двинулись к лесу. Ко мне подошел какой-то человек.

— Вы товарищ Козлов? — шопотом спросил он.

Я вздрогнул:

— Нет!

Ярко светила луна. Приглядевшись, я узнал знакомого партизана из керченских каменоломен.

— Я — Кущенко из Керчи. Помните?

— Хорошо помню и узнаю тебя, Андрей. — Я взял его под руку. — Только запомни: в лесу я не Козлов, а Василий Иванович. Никого не знаю, и меня никто не должен знать.

— Понятно. Давайте ваш мешок, помогу.

Начался густой лес. Я шел позади Андрея, держась за его вещевой мешок. Плохо видя, я то и дело спотыкался. В темноте пришлось спускаться в глубокую балку по крутой каменистой тропинке, потом взбираться на высокую гору. Казалось, сердце у меня вот-вот разорвется.

На горе сделали привал. Я повалился на траву.

«Вот тебе и „никакого физического напряжения“, — вспомнил я совет врачей и подумал:

— Если выдержу я эти путешествия, значит врет медицина».

Вспомнил о фляжке с вином, с удовольствием выпил сам и угостил Андрея.

— Хорошее вино. Я уже забыл, как оно пахнет, — сказал он.

— Далеко лагерь?

— Весь штаб здесь. Где прикажут, там и лагерь будет. Думаю, недалеко, километров пять.

— И все по таким дорогам? — вздохнул я.

Он сочувственно улыбнулся:

— Партизанские тропы все такие.

Растянувшись на траве, я с наслаждением отдыхал.

Вдруг вверху недалеко от нас раздался пронзительный протяжный крик: «У-у-у! У-ху-ху! Ху-у-у-у!»

Эхо странного, пугающего крика прокатилось далеко по лесу к вершинам гор. Крик повторился.

— Молчи, гадюка! — послышался раздраженный шопот. — Накличешь опять прочес.

Кто-то сдержанно засмеялся.

— Что такое? — спросил я у Андрея.

— Это наш ночной спутник — филин. Неприятная птица.

Минут через пятнадцать мы бесшумно поднялись и двинулись дальше. Снова спустились в балку, где весело журчала по камням горная река Бурульча, набрали в фляжки холодной воды, освежились и начали взбираться на гору. Часа через два изнурительного пути до нас по цепочке дошла команда:

— Располагаться здесь.

— Где мы находимся? — спросил я у Андрея.

— Кажется, в Стреляном лагере.

— Почему «Стреляный»?

— Здесь мы давали салют, когда наши взяли Харьков.

Люди чувствовали себя здесь свободнее. Послышались разговоры, смех. Огоньки цыгарок освещали молодые лица.

— Немцы ночью ходят по лесу? — спросил я у Андрея.

— Нет. Ночью мы в лесу хозяева. Но всегда, когда идешь по лесу — и днем и ночью, — приходится быть настороже, к каждому кустику приглядываться и заметать следы. Бывают засады, встречается разведка противника. Недавно был такой случай. Ночью мы возвращались с Большого аэродрома в лагерь. Разведка противника проследила нас. За ночь мы сделали в два конца около пятидесяти километров. Представляете, как мы измучились. Ну, конечно, добрались до лагеря и заснули как убитые. На рассвете противник неожиданно напал на нас. Мы вскочили. Принять бой уже поздно было: противник подошел слишком близко. Пришлось удирать. Кубарем скатились по крутому обрыву. Словом, «весело было нам». Но мы быстро привели себя в порядок, обошли немцев с другой стороны, устроили засаду и дали жару. Немногим фрицам посчастливилось удрать. Вернулись мы тогда в лагерь, забрали свои вещи, продукты, которые немцы не успели разграбить, и ушли на другое место.

— А охрана лагеря имеется?

— Имеется. Все в наряды ходим. Кроме того, кругом штаба в балках стоят наши отряды и заставы.

Мы поговорили немного и заснули, но спать пришлось недолго. Чуть светало, когда меня разбудил Андрей:

— Вставайте.

Он уже умывался из фляжки.

— Что случилось?

— Ничего. Но мы, лесные жители, поднимаемся с рассветом. В эту пору нас чаще всего посещают фрицы. Все вещи держите наготове. Сейчас, Василий Иванович, Москву послушаем, последние известия узнаем. Я ведь радистом при штабе. Вот в этих двух чемоданах наша радиостанция.

Мы находились на отлогом склоне горы. Зеленые кусты и ветви огромных деревьев закрывали нас со всех сторон. Партизаны приводили в порядок вещевые мешки, осматривали оружие. Одеты они были пестро: в ватники, пальто, шинели. Но, видно, следили за собой: одежда помятая, однако чиненая, все побриты, подстрижены. Несколько товарищей с котелками и фляжками спустились под гору и вернулись с водой. По три — пять человек садились на траве в кружок завтракать. На завтрак были лепешки, испеченные на костре, натертые чесноком. Запивали водой.

Зуйские леса, где мы теперь находились, небольшие, изрезанные вдоль и поперек дорогами, были густо окружены татарскими селами, где стояли гарнизоны из румын, немцев и добровольцев-татар. Они часто прочесывали леса, и партизанам приходилось маневрировать. Тесное вражеское окружение и частые переходы по труднопроходимым тропам не давали им возможности обзаводиться транспортом. В этих условиях общая кухня была неудобна, и ее пришлось ликвидировать. Каждый партизан получал паек на пять дней, сам пек лепешки и готовил себе пищу.

— Вчера из-за приема ваших самолетов вечером не разводили костров и ничего не смогли приготовить, — рассказывал мне Андрей. — Поэтому и завтрак у нас сейчас такой скудный. А днем зажигать костры не разрешается: над лесом то и дело летают немцы.

Чтобы не привлекать к себе внимания, я держался вдали от штаба. В лагере я был человек новый, и партизаны очень интересовались мною.

Особенно их смущал мой возраст, плохой слух и зрение.

Некоторые говорили сочувственно:

— Ну, зачем такого старика посылать в лес! Дали бы уж ему спокойно дожить свой век.

Партизан Гриша Костюк, в гимнастерке с распахнутым воротом, сумрачно поглядывая на меня, спросил:

— Что же, отец, не могли тебя там, на Большой земле, получше одеть?

— Не было одежды на складе.

— Ну, не было! Ты кто будешь?

— Я-то?

— Да, ты.

— По сапожной части работал.

— А-а! Потому-то тебя и прислали! — обрадовался Костюк. — Нам сапожник, брат, дозарезу нужен. Гвоздочков не догадался захватить?

— Немножко привез.

— Добро! Будь другом, почини ботинок. Видишь, какая авария. Вчера чуть ногу не сломал.

Я осмотрел его ботинки. На одном отстала подметка.

— Что ж, можно. Отдохну только немножко.

Андрей, поморщив лоб, молча посматривал то на меня, то на моего собеседника и, ухмыльнувшись, отвернулся в сторону.

К нам подошел Луговой.

Он мало изменился: коренастый, на редкость крепко сбитый, светловолосый, с яркими голубыми глазами и упрямо выпяченной нижней губой. Ему было около тридцати лет, но выглядел он старше.