Поселившись у Анны Трофимовны, я первым долгом осмотрел всю квартиру. К своему удивлению, я обнаружил за зеркалом два комсомольских билета: Вани и погибшего сына Анны Трофимовны. Порывшись в столе, нашел дневник этого мальчика, в котором тот весьма откровенно отзывался о немцах.
Судя по дневнику, это был хороший комсомолец. Я спросил Анну Трофимовну, как погиб ее сын.
Спокойное, добродушное лицо Анны Трофимовны перекосилось от ненависти.
— Он ехал на велосипеде, — сказала она. — Навстречу немец-шофер вел грузовую машину. Сын ехал правильно, правой стороной, но немец нарочно стал прижимать его к краю дороги. Сын сначала не понял, а когда ему уже некуда было податься, он не успел соскочить с велосипеда, и грузовик проехал прямо по нему.
Только теперь, глядя на Анну Трофимовну, я до конца понял, почему эта женщина охотно скрывала Подскребова, прячет теперь меня и почему Ольга Шевченко всем доверяет.
Но что бы ни делал я, чем бы ни занимался, мысль о Боре Хохлове меня не оставляла: «Как спасти его?»
От Софьи Васильевны мы узнали, что Бориса посадили в гестапо, на Студенческую, 12, где погиб Сеня Кусакин.
Софья Васильевна несколько раз ходила туда, пытаясь добиться свидания. Подкупала ту же переводчицу, которой давали взятку, когда арестовали Сеню Кусакина. Сначала переводчица говорила матери, что ведется следствие и поэтому передачи запрещены. А через две недели заявила, что Борис отправлен в Германию, и велела Хохловой больше не приходить.
У Софьи Васильевны подкосились ноги: ведь матери Сени Кусакина ответили так же!
Но месяца через два после ареста Бориса к Софье Васильевне пришла незнакомая женщина и шопотом спросила, Хохлова ли она.
— Да, Хохлова.
— У вас сын арестован?
— Да.
— Он сейчас сидит на Луговой вместе с моим мужем и братом, — сказала женщина. — Мне вчера удалось через окно поговорить с мужем. Он велел передать, что сын ваш очень плох. Пойдемте туда вместе, может вам удастся хоть поговорить с сыном.
В тот же день обе женщины пошли на Луговую. Они крадучись подошли к тюрьме. Окна почти доверху были забиты досками. Когда часовой скрылся за углом, они подбежали к одному из окон. Провожатая Софьи Васильевны вполголоса окликнула своего мужа и сказала, что пришла Хохлова.
И вдруг Софья Васильевна ясно услышала слабый голос Бориса:
— Мама, ты здесь? Ты слышишь меня?
— Слышу, сынок, слышу, милый! — Хохлова заплакала.
В этот момент во дворе тюрьмы раздался яростный лай собак. Женщина схватила Софью Васильевну за руку. Та не хотела уходить. Женщина испуганно шепнула:
— Нельзя, нельзя, стрелять будут, бить их будут.
Софья Васильевна побежала за женщиной. Когда лай утих, она опять подошла к окну и окликнула Бориса.
— Мама, ты еще здесь? — отозвался Борис.
— Да, сыночек, здесь.
— Уходи скорее, потом…
В тюрьме внезапно началась какая-то возня, потом стало тихо, а спустя некоторое время бешено зарычали и залаяли собаки во дворе.
Когда мне рассказали об этом, у меня волосы стали дыбом. Гестаповский застенок на Луговой слыл одним из самых страшных. Здесь применялись самые изощренные пытки. Последнее время — я имел точные сведения — широко практиковалась травля заключенных голодными овчарками, которые загрызали людей насмерть.
Софья Васильевна каждый день ходила к тюремному окну, плакала, звала сына.
Бориса не было…
Глава четырнадцатая
Через несколько дней после ареста Бориса из леса вернулись «Костя» и «Павлик». Я получил письмо от подпольного центра. Павел Романович был очень встревожен провалом в молодежной организации и беспокоился за нас.
«Твое письмо и информацию получил, — писал он. — Печальна история с Борисом. Потеряли замечательного парня. Соблюдай строжайшую конспирацию, как мы с тобой говорили. Знакомься с людьми только после тщательной проверки, иначе все это может очень печально кончиться, с „Мусей“ связь держи, а с остальными, кто будет называть себя „представителями из леса“, без моей санкции категорически запрещаю связываться и принимать их. В городской комитет, кроме утвержденных, больше никого вводить нельзя и не будем. Никаких других комитетов в городе создавать не нужно. В данный период комитеты облегчают противнику нападать на следы наших организаций и раскрывать их.
Практические задачи остаются прежние. Рация для тебя прибудет, как только станет возможной посадка самолетов. Пока погода не позволяет. Мины пришлю в достаточном количестве, как только получу их с Большой земли. Литературу посылаю…»
— «Костя» хочет вас видеть, — сказала «Нина», передавая мне почту из леса.
— А у него все спокойно?
— Он сказал, все благополучно.
— Пусть подождет, — подумав, сказали. — Я сам его вызову.
Дело в том, что мою новую квартиру знали только трое: «Нина», Ольга и «Костя». За первых двоих я ручался, как за самого себя, обе были женщины серьезные, осмотрительные и дисциплинированные. Поведение же «Кости» меня очень тревожило. Он часто вел себя легкомысленно, с большим трудом привыкал к партийной дисциплине. В создавшейся же обстановке один неосторожный шаг мог погубить не только его, но и всех, с кем он был связан.
Еще до возвращения «Кости» из леса я поручил «Мусе» выяснить причины провала в молодежной организации. Ничего конкретного ей узнать не удалось. Однако выяснилось, что никакой вечеринки у Лиды Трофименко, как мне рассказывал «Костя», не было. Вечеринку устроили у Шамиля Семирханова. Кроме «Кости», никто из подпольщиков на ней не присутствовал. Вечеринка проходила довольно шумно, но ни один из ее участников арестован не был.
Услышав опять фамилию Семирханова, я поручил «Мусе» немедленно разузнать об этом парне все, что возможно.
Выяснилось, что после расстрела семьи Долетовых Шамиль носил костюм Николая Долетова. Фотоаппарат Николая Шамиль сам сдал в гестапо. У Шамиля был и пистолет, с которым он не боялся ходить по улицам, а дома держал его совершенно открыто.
«Теперь, пожалуй, даже лучше, — думал я, — что Шамиль Семирханов находится в лесу. Все, что нам известно, мы сообщим в лес, а там за ним будет легче проследить».
— Еще одну деталь мне удалось узнать, — сказала «Муся». — В главном управлении полиции работает переводчицей некая Лина. У нее много знакомых немецких офицеров, но кроме них, с ней «гуляет» какой-то Толя. Его фамилию мне выяснить не удалось. Проверьте, товарищ «Андрей», не из ваших ли ребят кто-нибудь и не использует ли его эта переводчица в провокационных целях.
Я никак не мог допустить, что речь идет о «Косте», но все же сообщение надо было проверить, и я вызвал «Костю» к себе.
Он пришел веселый и довольный удачным путешествием в лес. Я поговорил с ним о партизанах, а потом сразу спросил:
— Слушай, «Костя», что это за Лина, с которой ты гуляешь?
Он немного смутился.
— Хорошая дивчина.
— А ты знаешь, кто она?
Велико же было мое удивление, когда он ответил спокойно:
— Знаю. Она служит в главном управлении полиции. Но она наш человек, передает мне важные сведения.
— А именно?
— Она как-то предупредила меня, что обо мне знают в полиции.
— Как знают? — изумился я.
— Да как-то я гулял с ней, нас увидел какой-то полицейский чиновник и потом сказал ей: «Знаете, с кем вы гуляете? Это помощник партизан».
— И ты мне об этом ничего не сказал?
— Не говорил, но меры принял.
— Какие?
— Я теперь не хожу около полиции.
— Наивный же ты парень! — стараясь быть сдержанным, сказал я. — Неужели тебе непонятно, что раз о тебе известно полиции, ты ставишь под удар и себя и всю организацию? Немедленно прекрати связь с этой Линой.
— Ну что вы! — изумился «Костя» и, помолчав, добавил восторженно: — Если бы вы знали, какие у нее глаза!
В первый момент я просто не нашел что сказать. Но потом обычная сдержанность мне изменила, и у нас с «Костей» произошел очень крупный разговор. Он обещал исправиться, но вопрос о переводчице я все-таки поставил на обсуждение горкома, и мы официально потребовали, чтобы «Костя» порвал эту связь.
