— Сердолики мои пропали, — вздохнула Леля. — Жалко.

— Еще можете сходить.

— Я уезжаю.

— Когда?

— Сегодня, — ответила Леля очень сердито.

— Леля, — кричал Гулливер со скалы.

— А я думал… — сказал Костя и помолчал. — Я хотел вашим ребятам показать, где пещеры. Там кристаллы железняка как золотые шестигранники. Будто бы их мастер сделал. А еще есть каньон — туда ночью забираются на луну смотреть. Но днем там лучше. Красные скалы. Еще есть у нас родник в горах, — говорят, целебный. Кратер вулкана…

Он снова примолк.

— К нам сейчас две экспедиции приехали из Ленинграда, — прибавил он, глядя в море и думая о своем. — С ними интересно ходить…

— А вы ходили?

— Ага. Смотрите, — вдруг сказал он равнодушно, — дельфины играют…

— Где?

— Вон, вон!

Но Леля так ничего и не разглядела.

— Может, на лодке со мной поедете? — спросил Костя.

Она помотала головой — не хотела. Костя, как стоял, с места нырнул в воду. «Точно дельфин», — подумала Леля. Он показался возле самой своей лодки. Леля с трудом зашагала по берегу. Лодочник подплыл к ней, сделав несколько стремительных и сильных рывков веслами.

— Возьмите. Здесь без тапок нельзя! — и он кинул свои грязные резиновые тапки, бывшие белыми когда-то очень давно.

Камни действительно были очень острыми. К тому же они лежали навалом, и тропы среди них не было. Да еще солнце накалило их!

Когда Леля пришла домой, розовые волны плескались у пляжа, розовыми верхушками шевелили седые маслины в парке. Как утром.

Со скамеек у балюстрады, поставленной над морем, взрослые смотрели на нее.

— Кто это? — спросил своего соседа один незнакомый, новенький.

— Это девочка-мальчик, — улыбнулся его сосед.

— Как?

Да, ее называли так — кто любя, кто шутя, а кто и недовольно. Ну и пусть! А если ей весело нырять под водой, лазить по горам, ловить крабов? Она все же несла маме живого краба, пойманного по дороге в маленькой теплой бухте! Если ей хорошо без нарядов и причесок? Как она не любит этих новичков, белых, как макароны!

Утром она пошла отдавать Косте тапочки. Море, как всегда, просвечивалось до дна. Зеленые, даже на вид скользкие камни глазели оттуда на Лелю сквозь толщу воды.

А Леля ничего не видела. Она шла по берегу с таким ощущением, точно ее уже не было здесь. И только была благодарна и за горное озеро, и за бухту, возле которой попадаются крупные сердолики, словно ей все это подарили. И она так радовалась этому подарку! Может быть, он запомнится ей на всю жизнь.

Впереди зазеленел невысокий заборчик рыбачьего лагеря. По ту сторону заборчика спиной к Леле сидел парень с кофейной кожей и что-то писал кистью на носу вытащенной из воды лодки. Это был он.

Из палатки вышел сердитый бригадир, позвал Костю. Костя пошел к нему, оставив на песке банку с белилами. На носу лодки были написаны две буквы. Леля стояла и удивленно смотрела.

К лодке подковылял знакомый старик в майке, и Леля тоже приблизилась маленькими шагами, с остановками.

— Снова покататься хотите? — старик цокнул языком. — Нельзя. Вон бригадир одного ругает уже, — и махнул рукой.

— За что?

— Курортных ребят катал, — и старик, пожевывая губами, стал рассматривать надпись на лодке. — Как же он ее назвать хотел? А? Лебедь, да? — Он так и произнес «лёбедь», через «ё». — Лёбедь белая! А? Лё… — прочел он еще раз на лодке.

Обмакнув кисть в белила и присев на корточки, он стал писать. Вышло: «Лёбедь». С мягкого знака потекла по лодке длинная слеза. Леле захотелось смазать слово босой ногой.

Она повернулась и побежала. Почти у пляжа ее догнал Костя.

— Если вы хотите… на лодке, — сказал он ей, — то это можно…

Леля молчала.

— А я думал, вы… уехали, — говорил он ей.

Она не знала, что ответить, и побежала дальше.

У входа в парк Леля замедлила шаги. Было странно впервые в жизни ощущать себя так, точно сама на себя смотрела со стороны. По тени своей она заметила, что волосы отросли, вся голова в кудряшках… В мысли ее ворвался голос Гулливера:

— Леля! Леля!

— Что?

— Сегодня прощальный вечер… танцы… костер!

На приморской площадке у балюстрады стояло пианино, спрятанное на всякий случай от дождей в фанерную будочку, похожую на ларек. Кто-нибудь из отдыхающих вечерами брал ключ у старшей сестры, открывал будочку и играл, как умел. Леля не раз выбирала из слушательниц, усаживающихся вокруг на плетеных стульях, какую-нибудь надушенную девчушку и кружила ее прилежно. С мальчишками же, по правде сказать, она танцевать не любила. Сколько раз Гуля щелкал перед ней каблуками!..

— Сегодня будет аккордеон. Придешь?

— Нет, — сказала Леля и, прибавив шагу, перелезла через забор и скрылась в парке.

…Покачиваясь, по морю плыла ровная полоса солнца. Косые лучи летели, простреливая даль. В этом свете уплывала от берега лодка с Лелей и Костей, лодка с кривой надписью «Лёбедь» на одном боку.

Медленно-медленно всплескивали воду осторожные весла. Они были видны даже тогда, когда уходили в глубину. Костя смотрел на весла, Леля стала смотреть на берег.

Все там выглядело другим, совсем непохожим, незнакомым. Одни горы приподнялись, другие опустились, третьи повернулись боком. И стояло на склонах очень много разных домов. Чем дальше отплывала лодка, тем скорее берег из отдельных кусков, каким его знала Леля, складывался в цельную картину.

Был последний, предвечерний час, но солнце еще сияло. И сияло море, и горы сияли, и неба не было, а был один свет вокруг.

В воде, мелькая, проскользила блескучая стая рыб. Леля хотела поймать одну, но только намочила руку по самое плечо.

— Это кто? — спросила она.

— Кефаль это, — сказал Костя и перестал грести.

А с берега, со скал, за лодкой следили. Там стояли ребята, которые пошли на гору разложить прощальный костер.

Когда увидели лодку, Гулливер шагнул вперед и хотел что-то крикнуть, и еще кто-то приложил руку ко рту, но все промолчали. И Гулливер промолчал.

— Давайте разведем костер здесь! — только сказал он.

Лень было тащиться в гору.

И они свалили ветки в кучу.

Сумерки стирали четкий рисунок гор и моря. Костя греб, сильно ударяя веслами по воде. Леля вслушивалась в эти удары. А костер разгорался.

1951

Можно было бы, конечно, встать и уйти, как все, но Леша остался. Он не спал две ночи и сидел в пустом зале, поставив локти на колени и уронив в широкие, пахнущие табаком и смолой ладони отяжелевшую голову. Рядом с ним, на скамье, в парусиновом чехле лежало ружье, которым его только что премировали.

Так он сидел, думая: «А, черт возьми, сейчас вскочу и уйду».

И не двигался с места.

Ему казалось, что он спит или вот-вот уснет, хотелось сползти со скамейки на пол, лечь и погрузиться в небытие, дающее свежесть, но он не позволял усталости осилить себя до конца.

В дальнем углу зала сильно скрипнула дверь. Леша поднял голову. Ласточкин стоял у двери и смотрел на него недоверчиво, недоуменно. Вдруг спросил с неожиданным участием:

— Больной?

— Нет, — ответил Леша, медленно вставая и нащупывая в кармане папироску.

Тогда Ласточкин вспылил, проговорил зло и быстро:

— А чего ж ты здесь рассиживаешься? Собрание давно кончилось. Ступай!

— Я знаю, что кончилось, — спокойно отозвался Леша, разминая пальцами папиросу.

— Выпил?

— И не выпил, — смаргивая сон с непослушных глаз, сказал Леша и сунул папиросу назад в карман. — Я вас жду, Григорий Ефимович.

— Меня? Приходи завтра в любое время, с девяти.

Грузная, двухметрового роста фигура Ласточкина колыхнулась и враскачку поплыла вдоль сдвинутых скамей и стульев к выходу из зала. Было слышно, как трудно и возбужденно дышал этот могучий человек с литыми плечами и выпяченным вперед животом.

— А я не директора треста ждал, — чуть погромче в спину ему сказал Леша.