Июльское солнце греет море, сушит лес. Я не спеша подвигаюсь по желтому песку морского берега, крепко утрамбованного бурями.

Иду босиком, без сумки и без денег. На мне сильно поношенные брюки, блуза из сурового полотна, в руке толстая палка и пустая торбочка на плече-подарок старухи из Полангена.

Нанесенная мне рана совсем уже заживает. Иногда только в часы, когда лежу на лесном обрыве и слежу за игрою моря и солнца, мне вспоминается Миша Караулов, так жестоко обманувший меня, и тогда мне особенно становится грустно и стыдно за человека…

Ветер, весь день шумевший в лесу и раздражавший море, сейчас усталой птицей опускается на землю и затихает. В наступившей тишине солнце, налитое огнем и кровью, повисает над далеким краем водной пустыни, н червонным золотом расплавляется море.

Сверкающая рябь несется к берегу.

Лес притаил дыхание.

Жадными глазами ловлю и запоминаю краски, гляжу на порозовевшее небо, на быструю смену огней и ни не чем не думаю.

Я еще и потому спокоен, что вот уже два месяца как иду вдоль берега Балтийского моря и не испытываю обычно сопутствующего мне голоса. Хорошо знаю, что через каждые семь-восемь верст в лесу стоит пограничный кордон, где живут солдаты, оберегающие границу.

Пограничники — народ гостеприимный. Они рады каждому свежему человеку, в особенности, если пришедший явился из далекой России или с Украины.

Знаю, что мне стоит только встать, найти тропинку — и через десять минут я буду в третьем от Либавы кордоне. И еще я знаю, что попаду в большую казарму, где живет сам вахмистр Тарас Васильевич.

Он мне уже знаком-по рассказам в последнем кордоне.

Все гуще и темнее становятся огни заката. Скоро вечер.

Поднимаюсь, вхожу в лес и по широкой тропе иду к кордону, светлым пятном выглядывающему вдали, среди оранжевых колонн высоких сосен.

Вот и казарма.

— Добрый вечер, — приветствую я дневального, сидя щего на табуретке перед раскрытыми сенями.

— Вечер добрый…

Молодой белокурый солдат, коротко остриженный, смотрит на меня детскими голубыми глазами.

— Виткеля? — спрашивает он, внимательно осмотрев меня.

— С Украины, — коротко отвечаю я.

— Го? — удивленно восклицает дневальный. — А из яких местов?..

— Из Полтавщины…

Дневальный встает, открывает дверь в казарму и кричит:

— Федченко, ходь сюды…

Появляется высокого роста широкоплечий черноусый солдат.

— Бачь, земляк пришел…

Федченко прищуривает черные глаза и остро вглядывается в меня.

В немногих словах рассказываю солдатам, как я, пройдя всю Украину, попал в Ковно, где работал в крепости, а сейчас из Полангена иду в Ригу.

Чувствую, что с первых слов становлюсь близким этим людям, выброшенным из родных гнезд и отправленным в далекий край, где говорят, думают и живут не «по-на шенски», а по-чужому.

По крутому обрыву поднимаются три солдата с полотенцами в руках. У одного из них рукава и ворот вышиты галуном. Догадываюсь, что это сам вахмистр.

— Тарас Васильевич, к нам земляк пришел, — говорит Федченко, указывая глазами на меня.

Вахмистр — могучего роста человек с большим животом, крупными чертами лица и тремя жировыми складками на затылке — смотрит на меня приветливыми карими глазами и пальцами разглаживает свои пышные темно-русые усы. Он приглашает меня войти в кордон, усаживает за длинный стол и велит подать чай.

— Ну, рассказывай, откуда и куда идешь и что делается на белом свете…

И начинается мой обычный в подобных случаях рассказ. В казарме наступает тишина. Десятки глаз впиваются в меня. Момент — и я весь во власти моей фантазии и вру напропалую.

Перед моими слушателями поднимаются высокие белые города, расплываются деревни и села, золотыми волнами хлебного урожая играет ветер, красуются сады, обремененные вкусными, сочными плодами, и ширятся бесконечные баштаны, заполненные кавунами, подсолнухами, огурцами и сладким горохом. Рисую картину за картиной, вылепляю живые фигуры людей, рассказываю о многоводном Dнепре, о Черном море и о тех малиновых зорях, какие бывают только на родине. Меня слушают так, что моментами мне кажется, что говорю в пустой комнате. Так слушать умеют только простые люди да дети.

А время не стоит. Мне видно из окна, как догорают последние огни заката, как сумерки наступающего вечера стекают с высоких сосен и в лесу становится темней. А я все говорю, увлеченный неожиданными образами, неведомо откуда рождающимися в моем радостном возбужденном сознании.

Но вот на пороге появляется кашевар Нетронь, грудастый, широколицый солдат с оголенными по локоть руками.

— Ужин готов! — провозглашает Нетронь.

Сказка обрывается.

Просыпаюсь на солдатской койке. В раскрытое окно видно море.

В обширной спальне все кровати прибраны, а в столовой ружейная стойка пуста. Догадываюсь, что уже идет утреннее ученье.

Быстро встаю, одеваюсь и покидаю казарму. Чувствую себя неловко — не могу понять, как случилось, что я проспал.

Выхожу из леса и останавливаюсь на краю обрыва.

Предо мной светлая даль и длинная желтая лента песчаного берега.

Ни малейшего ветра. Море спит. Узенькой белой полоской пенится прибрежная струя, а у подножья лесной горы идет ученье.

Пограничники должны знать воинское искусство во всех его видах. Они и моряки, и сухопутные армейцы, и кавалеристы.

Пограничники обязаны хорошо владеть веслом, парусом, конем, винтовкой, саблей и револьвером.

Тарас Васильевич в полной форме стоит на возвышении и внимательно следит за действиями солдат.

Шестнадцать всадников на гнедых лошадях строятся в четыре ряда, а ефрейтор Омельченко, красивый чернобровый парень, гарцуя на рослом сером жеребце, объезжает колонну и отдает команду.

Маленький отряд с места бросается в карьер. Омельченко припадает к гриве коня, по-казацки сжимает ладонью левой руки темя и несется вскачь вдоль берега. За ним следуют остальные. Потом кавалерия вытягивается в одну линию. Живая цепь всадников на полном ходу проделывает разные аллюры, меняя строй.

А на воде идет другое ученье. На плоскодонном баркасе восемь пар весел мерно и плавно, крыльями большой птицы, то вздымаются над тихой гладью, то ныряют в жидкое прозрачное стекло неподвижного моря.

У самого края леса Федченко обучает первогодников шагать и делать повороты.

Эхо подхватывает каждый звук, каждый шум и разносит по лесу человеческие голоса, отдельные выкрики команды и ритмический четкий топот солдатских шагов.

«Аррш!.. Азз!.. Два!.. Стой!.. Смирно!..» — прокатывается по лохматым шапкам столетних сосен и далеко разносится среди тишины спокойного моря и дремлющего бора.

Ученье кончается. Широкий взмах руки вахмистра моментально останавливает всякое движение:

— Вольно!.. Купаться!..

И вот тут наступает мой черед. Сейчас покажу, как плавают греки-рыбаки на Черном море.

Скатываюсь с обрыва, на ходу роняю одежду и бросаюсь в воду.

Иду к большому, с острой вершиной камню, откуда начинается глубина. Быстро влезаю на самый верх, встаю во весь рост, соединяю над головой руки, делаю прыжок и падаю вниз головой. Достаю руками дно, раскрываю глаза и в зеленом свете воды плыву изо всех сил. И когда уже нет мочи держать дыхание, выкидываюсь на поверхность.

Земляки удивляются моему длительному нырянию. Чувствую устремленные на меня взгляды. Это придает мне смелости, и я проделываю фигуру за фигурой. Вытягиваюсь доской, складываю ладони в виде лопастей, плавно скользит мое тело; а то вдруг перевернусь на спину, соединяю руки с ногами и быстро кружусь на одном месте, изображая мельницу. Плыву стоя, плыву без рук, то встану головой вниз, и по воде скользят только одни ноги пятками вверх.

Солдаты в восторге. Хохочут, хлопают в ладоши и от всего сердца награждают меня похвалами вроде:

«Оть, бисова дытына…», «Ну, и сучий сын…», «Як его носит, племянника…»