У лесных смельчаков было всего пять коней, им пришлось разместиться по двое на каждом скакуне…

Едва Ахтам с друзьями покинули свое убежище, как в ущелье Гёрсай с отрядом в тридцать человек появился Бахти. Половина солдат спешилась и, целясь из ружей, направилась к пещере. Вокруг не было слышно ни звука, это особенно настораживало. Бахти — а он двигался впереди, перебегая от камня к камню, — подошел к пещере, прислушался… Тишина. Он кивнул кравшимся по пятам солдатам, те мгновенно окружили его.

— Никого нет?..

— Похоже, никого…

— Ты сам не знаешь, куда нас завел! — прикрикнул на Бахти начальник отряда.

— Здесь и есть самое их логово…

— Смотрите, смотрите! — закричал один из нукеров Хализата. Там, куда он указывал рукой, на головокружительной высоте, у самого края скалы виднелось несколько джигитов. Снизу они напоминали беркутов, угнездившихся на каменном выступе.

— Стреляйте! — приказал начальник отряда солдатам. Прогремело два десятка выстрелов — и эхо, которым ответило ущелье, слилось с цоканьем пуль о камни.

— Отправимся в погоню? — спросил Бахти.

— Пока мы поднимемся на скалу, они всех нас перебьют камнями, — зло ответил начальник отряда.

— Но как же нам возвращаться с пустыми руками?..

— Кто говорит — с пустыми?.. Разве мы не прогнали их с насиженного места?.. На первый раз хватит и этого!..

Солдаты, которые явились сюда без всякого желания, — впрочем, разве когда-нибудь кто спрашивает о желаниях солдат? — одобрили слова своего начальника.

В это время один из джигитов, наблюдавших за солдатами сверху, не удержался от сожаления:

— Эх, сейчас бы сдвинуть несколько камней — места мокрого от них бы не осталось.

— Еще дойдет черед и до-камней, а пока…

— Пока пускай Бахти порадуется, что заставил нас взобраться на эту скалу, — сказал Умарджан.

— Ты прав, Умарджан. А теперь — вперед! — Маимхан первая натянула поводья и тронула коня.

Много раз за этот день распахивались и затворялись разрисованные драконами дворцовые ворота. Судя по тому, как суетились слуги, у гуна Хализата собралось важное совещание, быть может, даже по случаю ярлыка от самого хана. Шестеро стражников застыли по обе стороны ворот, словно изваяния, держа в руках длинные пики, украшенные бахромой в виде конской гривы.

Три всадника осадили перед дворцом загнанных иноходцев. У коней раздувались ноздри, грудь вздымалась и опадала, словно кузнечный мех, — верно, долгий путь остался позади. Всадники спешились. Одним из них был Абдулла-дорга. От быстрой езды, от жара, которым так и веяло от запаленной лошади, его лицо покраснело и походило на хорошо пропеченную тыкву. Абдулла-дорга снял с головы соболью шапку, вытер взмокший лоб, выпирающий вперед, подобно — сжатому кулаку. Грузный, тяжелый, покачиваясь, как беременная женщина, подошел он к дворцовым воротам и преклонил колено — в знак почтения и покорности. Его спутники, ведя коней за повод, двинулись к задним воротам — тем, что вели на так называемый скотный двор.

Соблюдая правила, миновав наружные ворота, Абдулла-дорга низко поклонился направо и налево. Затем, приблизясь к внутренним воротам, снова отвесил поклон — в этот раз дуган-беку, начальнику дворцовой охраны. Наконец, сняв обувь и оставшись в одних ичигах, он направился к приемной, но и здесь, перед раздвижной красного цвета дверью стража опять преградила ему дорогу. «Раб ходжи падишаха Абдулла бинни Заир», — назвал он себя. Только тогда скрещенные копья раздвинулись, двери отворились.

Едва переступив порог, Абдулла-дорга бросился на колени.

— Абдулла-дорга явился во дворец вашей милости! — объявил шагу-бек — начальник стражи. Хализат, сидевший неподвижно, словно мумия, в глубине комнаты, чуть заметно кивнул.

По заведенному обычаю, опоздавший был обязан проползти на коленях до того места, где восседал Халифат. Под тяжестью тела Абдуллы хрустнули его тонкие ноги, когда он, подобно верблюду, согнулся, опускаясь на колени. Дорга полз, волоча по полу свой огромный живот, багровея от натуги, пыхтя, как бык, что пытается вытащить застрявшую в грязи телегу. Беки, сидевшие по обе стороны от Хализата, отворачивались, пряча насмешливые улыбки, — один Хализат жадно, не отрываясь смотрел на Абдуллу, словно наслаждаясь его унижением.

Абдулла-дорга покрылся черным потом, уже хрипел, ему не хватало дыхания, а впереди оставалось еще шагов семь-восемь. Он хотел было изменить позу и приподняться на четвереньки, но, заметив, как смотрит на него Хализат, не решился. «Да будут прокляты и хозяева и все их обычаи», — твердил он про себя; он проклял и гуна и свою должность, которая привела его сюда, и кое-как продвинулся еще шага на два. Еще немного, немного… Но Абдулла совершенно обессилел, глаза его закатились, он вдруг обмяк, осел, как мех, из которого вышел весь воздух, и растянулся на полу. Раздался хохот, да такой, будто в соседней комнате выстрелили из ракетницы. Сигнал подал сам Хализат — он первый закатился смехом. Абдулле-дорга простили оставшиеся шаги…

— Абдулла-дорга, ваше место — шестое слева от бека! — возгласил начальник стражи. Абдулла кое-как поднялся, трижды поклонился Хализату и прошел на указанное место.

Вся знать съехалась сегодня к гуну Хализату. Все ждали, о чем он поведет речь.

Хаким легким движением брови сделал знак вытянувшемуся у дверей ишик агабеку.

— Приглашенные собрались, — торжественным голосом объявил пшик агабек.

Беки с шумом поднялись со своих мест.

— Садитесь! — разрешил Хализат.

— Благодарим, наш многомилостивый ходжа…

— Читайте ярлык великого кагана! — приказал Хализат. При этих словах все опять вскочили и повторили за верховным кази: «Пусть великий каган живет тысячи лет!» На Хализате было гунское одеяние, шапка украшена знаком гуна. Он повелительно поднял правую руку.

— Слушаюсь, ваша милость. — Ишик агабек склонился чуть не до земли и вынул послание из восьмигранной тыквянки.

Ярлык был составлен по-китайски, но агабек, хорошо зная язык своих верховных повелителей, без запинки переводил на уйгурский.

— «Желаем славы и процветания гуну Хализату, чьи дела известны всему свету, желаем благоденствия его бекам и семье…»

Тут верховный кази воздел руки и выкрикнул: «Аминь!» За ним все остальные хором прокричали: «Илахи!.. Аминь!» После этого опять продолжалось чтение.

— «Вы, господин гун, всегда пребывали надежной опорой нашего трона, храпя и ограждая его своей верностью от любых опасностей и посягательств. Заслуги ваши золотыми буквами записаны в нашей памяти…»

— Милость кагана не ведает пределов… — раздалось вокруг. Даже Хализат не выдержал и присоединился к общему хору.

— «Ваша преданность служит щитом западных границ империи, залогом внутреннего спокойствия и порядка. Мы высоко ценим бескорыстную помощь, которую вы оказываете нашим жанжунам и дутунам, которые в свою очередь покровительствуют уму и смелости господина гуна…»

— Поистине так! — Хализат возложил на грудь правую руку. Окружающие трижды повторили его слова.

Далее в ярлыке кагана говорилось о практических вопросах, суть которых сводилась к следующему: Необходимо увеличить подати и различные повинности, учитывая при этом, что подобные меры привели к смутам в провинциях внутреннего Китая, несмотря на доблесть императорских солдат. Если же в Синьцзяне — новой провинции Китая — возникнут волнения и беспорядки, то для нормализации положения, наряду с другими ван-гунами, гуну Хализату предоставляются все необходимые полномочия и права. На него возлагают большие надежды и ждут исполнения этого приказа…

Дочитав ярлык, ишик агабек почтительно вручил его Хализату. Тот осторожно принял свиток, поднялся, коснулся его губами. Остальные последовали его примеру.

В приемной возникла настороженная тишина. Всем уже стало понятно, что скрывалось за первыми медоточивыми строками ханского послания. Но никто не осмеливался выразить свои чувства вслух. Конечно, меньше всего эти люди думали о новых бедах, угрожавших народу, «отцами» которого они себя считали. Нет, единственное, за что они дрожали, были их собственные головы.