— А что? — снова взбодрился Ходжак. — Пусть только господин бек соизволит дать согласие, я хоть сейчас вас всех отсюда заберу. — В волнении шанъё сунул мизинец в широкую ноздрю. Сидевшие напротив брезгливо скривились, а Гани, отворачиваясь, бросил:

— Лезь глубже, клад на дне! — и такой тут грянул хохот, что с ветвей деревьев шумно взлетели испуганные птицы.

В эту минуту в беседку сунулся слуга Ходжака и громким испуганным голосом позвал его:

— Господин, господин!..

— Закрой пасть! — рявкнул на него шанъё, обернулся к беку, попросил извинения, прижав руку к груди и склонив голову, затем поднялся с места. Выйдя из беседки, он рванул слугу за грудки и прошипел:

— Сколько раз говорил скотине! Даже если дом твой горит или отец твой сдох, не ори, а сделай незаметно знак! Решу, что надо, выйду. Ясно?

Увы, и этот шепот был слышен всем в беседке. Гани, понявший в чем дело, многозначительно подмигнул Махаматджану.

— Зай… Зай… Зайнап!..

— Что Зайнап? Не сдохла ли часом эта сучка?

— Не-е-т… украли… Сбежала!..

— Что ты несешь, дурак?! — рассвирепевший шанъё изо всех сил толкнул слугу.

— Эй, что там случилось? Чего ты так разбушевался? — недовольно окликнул его бек.

Ходжак, уже снова замахнувшийся на слугу, услышав окрик, остановился, вернулся к столу и, снова приложив руки к груди, покорно сказал:

— Извините, мой бек… Сноха, моя сноха…

— Слышал я все! Кто ее украл?! — В голосе бека Ходжак не уловил и намека на сочувствие.

— Какой-то неизвестный вор…

— Говорят так: вор у вора украл, — подсыпал соли на рану Гани.

На этот раз никто не засмеялся, но все гости переглянулись…

Ак остан — Белый канал — начинается от реки Каш. У самой запруды выросло множество юрт и шатров, всюду кони у коновязей. Нескончаемой вереницей движутся к лагерю подводы, груженные лесом. Немного в стороне кипит в казанах мясо. На строительство прибыли дехкане из близлежащих сел. Если бы можно было взглянуть на стройку сверху, люди напомнили б хлопотливых муравьев, спешащих то туда, то сюда. Работа кипит вовсю. Идет хашар[12]. Каждому селению отведен свой участок. И люди стараются управиться быстрее соседей, чтобы заслужить славу самых трудолюбивых и умелых. Особенно быстро и весело работает молодежь. С песнями и шутками парни валят стволы деревьев, разгребают камни, хвастаясь друг перед другом силой. Их подгонять не нужно, хотя песня-то как раз об этом.

Но не к такому случаю сложена песня.

Мирабы и кокбеши[13], собрав вокруг себя доверенных лиц, ходят по строительству, кого-то похваливая, кого-то поругивая, указывая что где делать. У неугомонной реки Каш есть одна скверная привычка. Каждый год норовит она прорваться через плотину, разрушить за-пруду высотою в рост человека. И потому ежегодно аксакалы собирают хашар, на который съезжаются все, кто пользуется водою канала, чтобы до того, как река успеет разрушить плотину и осушить канал, провести ремонтные работы. Ак остан — самый большой канал на Или. Собственно, он и дает жизнь всей этой долине — для дехкан-таранчи без воды жизнь невозможна. И нет на Или ни одного дехканина, который не участвовал бы в работах на Ак оста не. Может быть, поэтому самыми любимыми и популярными в народе являются «Песни остана», то есть песни, сложенные во время работ на канале.

У одной группы работников остановился всадник в вельветовом бешмете, подпоясанном черным поясом:

— Да поможет вам аллах, сельчане! — громко произнес он.

— Спасибо, спасибо!..

— Ну что, почти все готово, значит, сегодня и будем закрывать плотину? — спросил всадник.

— Даст бог, может, и успеем к вечеру, господин мираб, — ответил один из аксакалов.

— А что за парень у вас, вон тот, что поднял огромный камень?

— Да это же Гани! У него силы — на пятерых!

— Как же, знаю… А вместо кого он пришел? Он же сам водой канала не пользуется?

— Этот джигит никогда не отстает от работы. Каждый год, как услышит про хашар на Ак остане, тут как тут.

— Это хорошо, молодец, — проговорил мираб и, не оглядываясь на кокбеши, который хотел что-то сказать ему, направил коня в сторону Гани. Касым-мираб, человек прямой и справедливый, пользовался в народе доброй славой. Он самый главный, ему подчиняются все мирабы и кокбеши на всем протяжении трассы канала. Сам он из Аростана. Еще со времен Элахана башмирабами всегда были аростанцы. Связано это с тем, что когда-то в далеком прошлом аростанцы помогли Элахану скинуть с престола злобного и жестокого султана Махмуда, и за это Элахан навечно дал им право управлять водой.

— Эй, джигит! — издали крикнул Касым-мираб. — Когда таскаешь тяжести — знай меру, иначе надорвешься!

— Да что ее жалеть, дурную силу, — ответил Гани, вытирая пот со лба и здороваясь с мирабом.

— Мне сказали, что ты приходишь сюда не по нужде, а по доброй воле, чтоб помочь землякам. Это хорошее дело, сынок.

— Воду Ак остана пьют повсюду в нашем крае. Уж если больше ничего я не могу для своего народа сделать, так хоть здесь поработаю, вот как я думаю, мираб-ака!

— Ну и отлично, Гани, спасибо тебе за славную душу твою. Если все у нас будут такими, как ты, мы никогда без воды не останемся, а значит, вечно будем жить! — сказал мираб, с еще большим вниманием глядя на Гани.

— Ак остан, — негромко проговорил дед Нусрат, стоявший вместе с другими стариками, он тоже никогда не пропускал хашара на канале, — подобен венам, что несут кровь к сердцу. Начинаясь в Аралтопе, он проходит до самого Алмутияра и Куре, если ехать по нему — двух суток не хватит на дорогу. Сколько сил было вложено в его сооружение, сколько жизней он отнял! — Нусрат оглянулся, чтобы узнать, слушают ли его. Оказалось, что все поблизости опустили кетмени, ловя слова аксакала. Он продолжал:

— Ак остан начали строить во времена Муса-гуна, строили во времена Оранзипа, Маликизата, а закончили при правлении Чорук-хакима. Здесь пролилась кровь сотен и сотен наших братьев. Теперь канал кормит нас, мало того, он кормит и тех, кто нынче сидит на нашей шее… — Люди зашумели, и Нусрат умолк. Но, кроме одобрения, он ничего не уловил в этом шуме и, когда слушатели немного успокоились, продолжил:

— Не зря столько песен сложено об Ак остане. В этих песнях стоны и слезы наших предков, в них надежда и вера, в них зов к борьбе! — Нусрат сделал паузу и возвысил голос. — Ак остан — канал жизни! Он опора дехкан Или!

— Ак остан — наш канал! — крикнул Гани, к его голосу присоединились голоса еще нескольких джигитов. Их возгласы эхом отозвались в сердцах людей. И словно продолжением слов Нусрата зазвенела песня «Остан», когда снова взялись за работу дехкане:

Ближе к вечеру погода испортилась, с гор подул холодный осенний ветер. Ясное с утра небо теперь заволокло тучами. Вскоре полил мелкий, противный осенний дождик.

— Как бы не перешел он в долгий обложной дождь, — с опаской сказал какой-то кокбеши.

— Нет, — уверенно ответил один из аксакалов, посмотрев на запад. — С заката идет ветер, к утру ничего от этих туч не останется.

Стало холодно. Легко, по-летнему одетые дехкане спустились в канал, прячась от пронизывающего ветра. Но одна кучка дехкан-бедняков еще продолжала трудиться. Гани подошел к ним.