За последние годы в Или выпадало мало дождей, на богарных землях сократились урожаи. Уже две зимы подряд стоял гололед, падал скот, гибли целые стада. Все имеет свои пределы, народ, истощенный прежними налогами, мог не вынести новых. Когда нож достигает кости — жди вспышки ярости и гнева. И так уже кое-где жестоко расправлялись со сборщиками податей и удальцы, вроде Ахтама, сколачивали мятежные отряды. Но это было еще не все. С каждым годом в Синьцзян проникало все больше русских путешественников и купцов, они привозили сюда не только товары — новые мысли, новые обычаи. Не это ли было причиной, что все больше становилось таких вольнодумцев, как мулла Аскар?.. Ведь умники вроде него сбивают правоверных с пути, заставляя вникать в разные книги, заражающие сомнениями… Как будто для мусульманина мало одного Корана! Стоит ли удивляться, что многие отказываются платить подати и бегут в земли русских?..

Все это не могло не беспокоить правителей и местных беков, а также «ревнителей истинной веры» — кази и мулл. Но в такое тревожное время увеличить число солдат и возложить их содержание на само население было все равно, что подбросить огонь под стог сухого сена. Беки колебались: потянешь в одну сторону — бык сломает себе шею, потянешь в другую — телега не уцелеет… Пожалуй, одного Хализата не мучили сомнения. Польщенный похвалами кагана, он мечтал только не упустить случая удостоиться титула вана. Именно теперь можно или добиться крупного повышения, или потерять все, что имеешь, включая голову. Однако Хализат, уверенный в себе, рассчитывал на первое.

— Ну, что же вы молчите? Проглотили языки? — сердито проговорил он, очнувшись от грез, в которых уже достиг желанного.

Беки начали переглядываться. Но никто так и не обмолвился ни словом.

— К кому я обращаюсь? С кем разговариваю?.. — Обычно Хализат не слишком стеснял себя в выражениях, беседуя с подчиненными, но сегодня много зависело от доброй воли сидящих перед ним, и Хализат сдерживал закипающий гнев.

— Волю бога и хана следует исполнить. — Главный кази погладил короткую бородку.

— Пусть исполнится желание господина ходжи. — Эти слова нелегко дались бажгир-беку[83], произнося их, он вздохнул тяжело, как ишак, на которого навалили непосильную ношу.

И снова в приемной — тугая, напряженная тишина.

— Или все здесь и вправду лишились языков, или… кто-нибудь мне объяснит, как понимать это молчание? — через силу сдерживаясь, улыбнулся Хализат.

— Думаю, нам надо все хорошенько взвесить, мой падишах, — выразил общее мнение угольный бек. По своим обязанностям он близко и часто сталкивался с народом и лучше других смыслил в практических делах.

— Объявить о новой подати просто, гораздо труднее добиться, чтобы ее уплатили, — напрямик высказался Исрапил-бек, известный прямотой и независимостью характера. Слова его ножом полоснули Хализата по сердцу. Не будь этот безбородый его тестем и братом ишик агабека, он поплатился бы за свою дерзость!.. — Хализат ограничился тем, что наградил Исрапила злым взглядом.

Откровенность Исрапил-бека все собрание завела в тупик. Никто не рисковал поддержать его во всеуслышанье, но и отпора ему тоже никто не дал, все только перешептывались, переговаривались вполголоса друг с другом… В таких, случаях Хализат обрушивал на непокорных громы и молнии, не думая о последствиях, и, наверное, тем кончилось бы и теперь, однако ему помешал рассудительный ишик агабек, угадавший, что творится в душе гуна.

— Беки, — сказал он тихо, но настойчиво, — есть два пути, на ваш выбор. Вы можете ответить «нет» и тем самым отвергнуть повеление хана. Это значит навсегда распрощаться с должностью бека, связать себе руки и отправиться к жанжуну добровольно просить место в тюрьме. Другой выход — ответить «да» и постараться исполнить ханскую волю…

Беки обреченно вздыхали, ничего не отвечая.

— Само собой понятно, — продолжал агабек, — на сей раз не все пройдет гладко… Но если возникнет необходимость, войска хана готовы нам помочь…

В один из ближайших дней на черном заборе, рядом с воротами караван-сарая, появился листок небольшого размера. Половина его была исписана китайскими иероглифами, среди них выделялись четыре, крупно выведенные в самом начале черной тушью: «Гун си гун бян» — «Государственное дело исполняется по-государственному». Это был ханский ярлык.

Не часто доводилось горожанам видеть такие ярлыки, а если уж доводилось — то каждый заранее чувствовал — новая беда пришла из Пекина. С утра множество людей толпилось перед караван-сараем, тревожно переговариваясь, теряясь в догадках: грамотные были здесь редкостью.

Появился повар Салим:

— Эй, народ! Кто разумеет в чтении — выходи вперед! — Толпа загудела, качнулась в его сторону, но никто не откликнулся на призыв.

Толпа волновалась, спорила, негодовала, вздыхала тяжело и безнадежно:

— Хороших вестей ждать нечего, а плохие лучше не слышать…

— А если тут про нашу погибель написано?.. Хоть узнать перед смертью, за что погибаем…

— Воля хана — воля аллаха… Чем навлекли мы на себя гнев божий?..

Кто-то громко выкрикнул:

— Может, это наш добрый отец жанжун скончался и теперь мы должны нести его тело на руках до самого Пекина?..

— Эй, Семят, прикуси язык! Смотри, не отправили бы тебя в тюрьму за такие шутки! — отозвался повар Салим. Он взобрался на тонур самсипаза, отсюда ему было хорошо слышно и видно все, что творится вокруг.

— А что дурного сказал мой язык?.. Случись такое несчастье, мы все бы лили горькие слезы… Лили слезы и приговаривали: «Зачем?.. Зачем ты умер, о жанжун, один?.. Зачем не захватил с собой еще тысячу наших дорогих и почтенных амбалов[84]?..»

Будто свежий ветерок дунул на приунывшую толпу — вся площадь хохотала, из уст в уста передавая язвительные слова ювелира Семята.

В гуще толпы возник разодетый в шитье и серебро джигит, видно, из дворцовой стражи гуна Хализата.

— Эй, вы… Над чем глотки дерете?.. Или жизнь надоела?.. — попытался он унять смех, то замирающий, то с новой силой взлетающий над толпой.

Но в ответ раздалось:

— Убирайся, откуда пришел!..

— Блюдолиз!..

— Кто там рядом — дайте по заднице этому бездельнику!..

Почуяв, что ему несдобровать, обладатель соболиной шапки поспешил исчезнуть.

— Мулла Аскар! Мулла Аскар! — пророкотал густой, звучный голос повара Салима, заглушая остальные голоса. И все лица, обрадованные, потеплевшие, мгновенно повернулись в одну сторону.

— Салам, друзья, салам!..

— Салам! Салам!.. — на разные лады повторяло множество голосов. Не было, наверное, в толпе человека, который не знал муллы Аскара, и все тянулись, тесня соседей, чтобы пожать его маленькую суховатую ладонь, заглянуть в ласково-насмешливые, не замутненные старостью глаза.

— Ну, дорогие мои бурадары, по какому случаю вы тут собрались? Или жена хана родила мальчика?.. — привычным своим тоном заговорил Аскар, обращаясь ко всем сразу.

— Э, нет, мулла Аскар! Тогда палили бы в небо ракетами, били в набат и стреляли из деревянных пушек, — не задумываясь, ответил ювелир Семят.

— Вошь всегда кусает за больное место, — повар Салим указал мулле на ханский ярлык.

— Вот оно что… Ну-ка, посмотрим, кто это кусает, вошь, или блоха, или, может, что-нибудь другое… — Мулла Аскар, бормоча, направился к забору, и толпа раздалась, отступила, давая ему дорогу.

В ханском ярлыке было два параграфа. В первом сообщалось, что в целях защиты народа от возможных смут создаются отряды национальной обороны под командованием хакима Хализата. Во втором населению предписывалась своевременная уплата податей и добросовестное исполнение различных повинностей. За неподчинение ханский ярлык грозил жестокими наказаниями.

Не спеша, как бы взвешивая каждое слово, прочитал мулла Аскар вслух текст ярлыка на уйгурском языке и, закончив, повернулся к тесно обступившим его людям. Сотни глаз выжидающе наблюдали за ним. И опять обратился мулла Аскар к ярлыку и стал читать так же громко и внятно во второй раз. Каждый звук, каждый слог вонзался в самое сердце толпы, как ржавый зазубренный нож, стоны и причитания слышались то в одном, то в другом конце площади. Если бы вместо Аскара был кто-то другой, его давно заставили бы замолкнуть, но мулла Аскар продолжал читать, тщательно выговаривая длинные, как бы змеящиеся фразы.