В какой-то момент может показаться: все, точка, я себя «сделал». Вспомните в таком случае притчу о художнике, который сидит перед своей картиной и плачет. «Почему ты плачешь? – спрашивают его. – Потому что картина не нравится?» – «Потому что нравится».

Если человек потерял способность критически воспринимать себя или результат своего труда – в самом деле в пору заплакать.

Формирование личности начинается с рождения, а заканчивается с последним ударом сердца. Совершенствуя себя, ты как бы идешь по ступенькам, постоянно усложняя жизненную задачу. Или, если говорить языком спорта, происходит гонка за лидером. Лидером, может быть какая-нибудь конкретная личность – друг, учитель, литературный герой или герой истории, с которого делаешь жизнь. Для Павки Корчагина это был Овод, для молодого Андрея Болконского, как и для Бетховена, – Наполеон, а юный Наполеон плакал ночами, примеряя свою жизнь под Александра Македонского. Может и не быть конкретной личности, лидером становится собственный идеал, а если по-философски усложнить это понятие, – абсолютный идеал, в котором органично и воедино слилось все, что дают нам, политические и нравственные убеждения, общество, коллектив, история, природа. Формируя свою личность, человек освобождает себя от всего, что мешает гармоничной жизни. Микеланджело однажды пошутил, отвечая на вопрос, как он работает: «Беру долото и отсекаю от камня все лишнее». Примерно так же человек «делает себя».

Нехорошо, если внутренняя работа души выставляется напоказ, если человек, совершенствуя себя, кричит об этом на всех перекрестках или мрачно демонстрирует свою сосредоточенность. Чем сложнее и богаче человек внутренне, тем он внешне проще, скромнее, добрее, веселее. Речь идет, конечно, не о той простоте, которая по народной поговорке хуже воровства. Такой простоты надо бояться. Мы говорим о великой пушкинской простоте, которая рождается как итог долгих поисков смысла жизни, переживаний, мучений. Один поэт, которого всю жизнь упрекали за сложность и даже заумность, сказал на склоне лет ясно и очень просто:

Конечно же, он имел в виду то самое лицо в широком смысле слова и, написав эти строки, по-своему ответил на вопрос, вечно волновавший человечество: что такое личность.

– чувство, соответствующее отношениям общности и близости между людьми, основанным на их взаимной заинтересованности и склонности.

В любви, как и в истории жизни и мысли на земле, постоянно появлялось нечто новое; оставаясь, по сути, собой, уникальным духовно-телесным совпадением двух личностей, она обогащалась новыми состояниями человеческой души – живой, ищущей, развивающейся. Когда три с половиной тысячи лет назад поэт-египтянин, чье имя не сохранилось, говорил о любимой: «Лучится ее добродетель, и светится кожа ее, взгляд упоителен, сладкоречивы уста...», он открывал в ней возвышенно-нравственное существо, чье духовно-душевное совершенство нашло чудесное телесное воплощение. И это рождало в нем нечто абсолютно новое – Нежность.

Человеческое сердце, подобно ребенку, делало открытие за открытием. Оно наслаждалось первыми этими озарениями, как наслаждался человек сиянием солнца. Человек учился видеть человека. Именно в любви открывалось великое «ты», бесконечная ценность человеческой личности, радость растворения, радость милосердия и умаления себя ради того, кого любишь.

А сердце не уставало обогащать человеческие отношения и мир и совершенствовать то, что было открыто им раньше. В нежности появилась горечь, явственно ощутимая в стихах Овидия, много любившего и остро страдавшего от любви. Но и сама нежность стала шире – она охватывала теперь не одно лишь избранное существо, но и людей, окружающих его, большой, человеческий, земной мир. И любовь к одному человеку углублялась духовно. Когда в I веке до нашей эры Катулл после очередной измены любимой женщины открыл, что «обманутым сердцем можно сильнее хотеть, но невозможно любить», он поднял любовь на новую высоту. Стало ясно, что истина могущественней любви. Перестав быть Истиной, любимая перестанет быть любимой.

Культ женщины и «любовь издалека», которым посвящены песни трубадуров, кажутся на расстоянии веков несколько надуманными, условными. Увидел один раз, а потом ряд долгих лет любил, не видя, воспевал ее идеальную сущность. Чтобы это постигнуть, надо, наверное, понять не умом, а сердцем огромность расстояний в том мире. Уходя в поход, рыцарь расставался с дамой на неопределенный ряд месяцев, лет или десятилетий. Он уходил с севера Европы на юг и восток, как сегодня космонавты улетают в космос, но с гораздо меньшим основанием вернуться обратно. Не было даже регулярной почты. «Любовь издалека» была ответом человеческого сердца на неохватность и неопределенность времени-пространства, может быть, даже дерзким вызовом ему.

Новая замечательная эпоха – Возрождение – началась не с великого зодчества, не с великой живописи и не с великих путешествий, а с великой любви.

Двадцатилетний юноша Данте увидит девочку Беатриче, «одетую в благороднейший алый цвет», и, став великим поэтом, расскажет о любви к ней в книге «Новая жизнь», а потом в «Божественной комедии».

Может быть, он и не стал бы великим, если бы не полюбил, не изведал космическую мощь чувства, «что движет солнце и светила».

Этой строкой заканчивается «Божественная комедия».

Когда Петрарка встретил Лауру в одной из авиньонских церквей, было ему двадцать три, ей двадцать. Она была уже женой. Он – молодым ученым и поэтом.

В сорок вторую годовщину их первой встречи, через двадцать один год после кончины ее, Петрарка, уже старик, перебирая архив, нашел сонет, который раньше ему не нравился, и написал новые строки: «В год тысяча трехсот двадцать седьмой, в апреле, в первый час шестого дня, вошел я в лабиринт, где нет исхода».

Через пять лет он умер, сидя за работой, с пером в руке. Незадолго до этого написал: «Уже ни о чем не помышляю я, кроме нее».

Когда Лаура умерла, ей было за сорок. В тот век женщины увядали рано. Петрарка видел ее незадолго до «черной чумы», и он любил ее, как никогда раньше, – постаревшую. Более того, в самом начале любви к ней, когда Лаура была молодой, он увидел ее в воображении постаревшую, с «увядшим ликом», и испытал нежность и боль, не сравнимые ни с одним из чувств не только в старой рыцарской любовной лирике, но и в его собственных сонетах. Бессонные ночи были и раньше в «самом потрясающем опыте человека» – опыте любви, нежность и боль от мысли, что твоя любовь постареет, увянет, явились в мир с Петраркой.

Любовь Петрарки к Лауре часто называют «идеальной»; он, можно услышать, остановился на самой начальной стадии любви – на идеализации любимого человека. Он любил на расстоянии... Любил бы он ее столь возвышенно, если бы судьба соединила их жизни?!

Нам не устают повторять с детства: «В любви неизбежна идеализация», и мы начинаем воспринимать это как непреложную, рожденную тысячелетней мудростью истину.

Да, любящий видит в любимом то, чего не видят окружающие их, «не ослепленные любовью» люди. Они видят уголь, он – алмаз; они – «ничего особенного», он – чудо из чудес. Он не замечает иронических улыбок искушенных жизнью мудрецов, понимающих, чем кончится этот «эмоциональный шок» любви.

И вот наступает день. Покров, сотканный из солнечных лучей, падает, чудо из чудес подергивается серым пеплом обыденности, алмаз становится углем.

«В любви неизбежна идеализация» – это объясняет, успокаивает, это ослабляет боль утраты. Если идеализация, то, собственно, что же утрачено: мечта, мираж? Идеализация в любви – сон наяву. Стоит ли оплакивать сны?..

А может быть, то, что мы, нисколько уже не задумываясь, называем «идеализацией в любви», на самом деле не идеализация, а нечто иное, несравненно более содержательное и реальное? Может быть, любящий видит единственную, высшую истину о человеке? Это истина о самом ценном и самом лучшем, что в нем заключено. Но заключено как возможность. И тот, кто его полюбит, видит ее явственно, выпукло, будто бы она уже и не возможность, а реальность.