— Точно так же, как и у тебя с капитаном? — улыбнулся Оливер.

К тому времени сквайр уже избавился от шляпы, открыв лысину для всеобщего обозрения. И хотя суть замечания своего гостя он уловил, Марк слишком погрузился в мысли, чтобы, как всегда, отбрить собеседника какой-нибудь резкостью.

— Должен сознаться, у меня тоже сложилось отчетливое впечатление, что мистер Боттом отлично знает, кто этот старик-священник и где он прячется, — промолвил Оливер, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

Сквайр не ответил ни словом: он по-прежнему сидел, уставившись в огонь, заложив руки за голову, в позе праздного ничегонеделания. На него, по всей видимости, опять нашел приступ хандры.

— Мы все узнаем, Нолл, — тихо пробормотал он спустя некоторое время. — Мы непременно узнаем, что это еще за тайны.

— Эгей! А у меня вроде бы сложилось отчетливое впечатление, что тебя не занимают ни тайны, ни сплетни, — не без удивления ответствовал Оливер.

— Так оно и есть. Мне дела нет до сплетен; вот честное слово, нет. Но пусть меня повесят, если я позволю старику Боттому расхваливать мне в глаза добродетели моего почтенного папаши; я не я буду, если не раскопаю что-нибудь в ответ!

Мисс Вайолет Кримп была веселой, приветливой, добродушной особой среднего возраста, в самом соку, как говорится, пухленькой, точно куропатка, и почти такой же общительной. Темные ее волосы, уже испещренные кружевными прожилками серебряных нитей под стать паутинке, обрамляли лицо, что любой сторонний наблюдатель назвал бы нежным и хрупким. Хрупким в том смысле, что на него неизменно тратилось такое количество косметики — столько крема-румян тут, столько белой рисовой пудры там, столько всего и повсюду, — что само собою напрашивалось сравнение с миниатюрной фарфоровой куколкой, чьи изящные, тонкие черты того и гляди пойдут трещинами от малейшего неосторожного прикосновения. Тот же самый сторонний наблюдатель не без оснований предположил бы, что на этом сходство не заканчивалось.

Мисс Кримп владела вафельной — сонным заведеньицем, расположенным в самом конце Нижней улицы, на окраине города. Почти всю свою жизнь она провела в заботе о родителях — оба довольно рано перешли на положение беспомощных инвалидов. Вафельная принадлежала отцу Вайолет и по смерти мистера Кримпа перешла к дочери, поскольку мать к тому времени слишком расхворалась, чтобы вести какие бы то ни было дела, не говоря уже о коммерческом предприятии, пусть даже столь сонном. Хотя случилось это много лет назад, мать Вайолет все еще цеплялась за жизнь — в уютной спаленке над общим залом вафельной. Из покоев своих она выходила крайне редко, по причине слабости в ногах и в пояснице, и только опираясь на руку мисс Вайолет или служанки Молли, чуточку подышать свежим воздухом или пройтись несколько шагов по деревенской дороге. Большую часть времени она сидела у открытого створного окна своей комнаты, любуясь чудесным видом на темное озеро и поросшие зеленым лесом горы. Читать она уже не могла, поскольку с годами ясность разума постепенно утрачивала, так что это времяпрепровождение было для нее закрыто. С речью у нее тоже возникла проблема: теперь ей удавалось разве что хихикать, всхрапывать да порою издавать дикие вопли; в результате она нередко прибегала к помощи крючковатой трости и стучала в пол у изголовья кровати, давая понять, что требуется помощь. В общей зале этот барабанный бой слышался вполне отчетливо, и либо Молли, либо сама мисс Вайолет послушно откликались на зов и взбегали вверх по лестнице, дабы позаботиться о старушке.

На протяжении многих лет мисс Кримп лелеяла тайную мечту: бежать за пределы сонного своего заведеньица, больше того — за пределы самого Шильстон-Апкота и Талботшира в целом, и хотя бы раз побывать за горами. Если уж совсем начистоту, она предпочла бы переехать навсегда и поселиться в одном из тех волшебных мест, что зовутся городами, причем самый волшебный из них — это, конечно же, Вороний Край. Вороний Край! Что за чудесные, экзотические видения, исполненные красоты и светского блеска, возникали в ее воображении при одном лишь звуке этого имени! Вороний Край, бурлящая метрополия, где полным-полно народу, совершенно не похожая на Шильстон-Апкот; место, где можно познакомиться и пообщаться с множеством новых, таких занятных, таких очаровательных людей, где ее уделом станут бесчисленные развлечения, новые и занятные, в любое время дня и ночи, к вящему ее изумлению. До сих пор, однако, в осуществлении своей мечты мисс Кримп не преуспела. Однажды много лет назад ей случилось побывать с отцом в Малбери, главном городе графства; однако же теперь она чувствовала себя обманутой — было это так давно, что Вайолет уже и не помнила толком, на что Малбери похож и что она там видела. По чести говоря, ей казалось, будто обманули ее дважды: ведь как раз из-за отца и его болезней ей так и не посчастливилось туда вернуться. А теперь вот между мечтой и ею стояла недужная старушка-мать.

Порою мисс Кримп мерещилось, что она того и гляди взорвется, рассыплется, разлетится на куски при мысли о том, что мечте ее, по всей вероятности, сбыться так и не суждено. Она настолько свыклась со своей жизнью, с ее ритмами, с ее успокаивающей, размеренной правильностью, под стать смене времен года; слишком уж она стара для перемен! Винила ли она родителей — или себя самое? Какие страсти, какая борьба таились под этой хрупкой фарфоровой маской? Однако остерегитесь, не делайте опрометчивых выводов насчет истинной сути и свойства сокровеннейших чувств мисс Кримп! Родителей она любила до безумия; именно эта исключительной силы привязанность и удерживала ее крепко-накрепко в Шильстон-Апкоте и стенах вафельной, эта любовь и сделала ее узницей.

Некогда у мисс Кримп был ухажер, и ему едва не удалось сманить ее с собой. Этот молодой джентльмен, исполненный собственных надежд и грез, направил свои устремления на огромную, бурлящую метрополию; но тут вмешался отец девушки — на том дело и кончилось. Мистер Кримп принадлежал к тому типу мужчин, которые питают враждебное недоверие ко всем прочим представителям своего пола: он счел, что незачем такого рода вещам портить жизнь его дочери и отнимать дочь у отца. После его смерти, когда на плечи мисс Кримп легло тяжкое бремя дополнительных обязанностей и трудов, она постепенно отучилась думать о своем ухажере либо об ухажерах вообще; так что теперь сего джентльмена в ее жизни не наблюдалось — причем очень давно. Мисс Кримп уже и не помышляла о том, чтобы расставлять сети кому-либо, тем паче что и подходящих кандидатов почти не осталось. Иногда, когда у Вайолет выдавалась свободная минутка-другая, ее пухленькую фигурку можно было заметить на галечном пляже неподалеку от сонного заведеньица: склонив голову к дереву и обняв руками ствол, она глядела в сторону гор или, запрокинув голову к небесам, любовалась на парящую сойку и гадала, каково это — обрести свободу. В такие моменты на ресницах у нее поблескивали слезы, а по хрупкому фарфоровому личику пробегала дрожь, будто оно вот-вот пойдет трещинами — как если бы перед глазами Вайолет проносились призраки безжалостно загубленного времени и утраченных возможностей.

Однажды рано утром, когда над Одиноким озером клубился туман, мисс Кримп вышла из кухни и обнаружила в общей зале только что прибывших мисс Маргарет Моубрей и миссис Филдинг. Вскорости после того к ним присоединилась юная Черри Айвз из «Герба» и миссис Дина Скаттергуд, рыжеволосая супруга викария. Раз в неделю эти дамы являлись в сонное заведеньице позавтракать вафлями, яичницей, горячими гренками с медом, листвянниковыми оладьями и крепким черным кофе, обменяться последними новостями и потолковать о том о сем — о чем бы уж там ни охочи порассуждать повсюду в мире дамы-провинциалки.

Дамы уселись за свой обычный столик, а мисс Вайолет, дабы пообщаться свободно с подругами, временно передоверила свои обязанности одной из служанок. Стол стоял близ обширного каменного камина, в углу как уютном, так и укромном. По правде говоря, вафельная мисс Кримп, подобно самой хозяйке, была просто-таки воплощением уюта, аккуратности и порядка, несмотря на дремотную сонность; недостатки ее в численности значительно уступали достоинствам. Стены, за исключением темных дубовых балок и панелей, были оклеены веселенькими обоями в цветочек и увешаны идиллическими лесными пейзажами. Там же стоял огромный старомодный буфет, высокий шкаф с выдвижными ящиками и шифоньер, все — из розового дерева, весьма ценимые мисс Кримп, а до нее — ее матушкой, в ту пору, когда рассудок дамы еще не помутился. На узкой полочке вдоль одной из стен, под самым карнизом, выстроились в ряд керамические блюда — декоративная коллекция, собранная некогда дедом мисс Кримп по отцовской линии, торговцем посудой. Неким неуловимым образом эти блюда, красующиеся под потолком точно бессчетные внимательно наблюдающие лица, напоминали мисс Кримп о ее затворническом положении; ведь их свезли в Шильстон-Апкот со всей страны — от Саксбриджа и Солтхеда на севере до Ричфорда и Канделбери на востоке и Вороньего Края и Фишмута и далекого Нантля на юге, — так что они-то побывали во всех тех недосягаемых волшебных местах за пределами гор, увидеть которые своими глазами мисс Кримп было не суждено.