Мужик озадачился. Видимо, не ожидал такого тона. Впрочем, его не особенно проняло. Пожав плечами, он брезгливо ответил:

— Какой, к черту, чай? Это не восточная тошниловка, а нормальный тратрейский ресторан.

— Сортир, а не ресторан, — процедил я. — Давай, неси.

— Три монеты.

— Чего? Вчера дешевле было.

— То было вчера. Времена меняются.

О Великие, взирающие иногда сверху на мир, будьте свидетелями — я совершил невозможное. Я сдержался и не размазал трактирщика по стене. Я медленно вложил руку за пазуху, нащупал несколько монет, выбрал три из них и неторопливо положил на стойку.

— А теперь неси, — голос мой был тих и зловещ и не предвещал хорошего. Но хозяин оказался совершенным тупицей.

Он взял одну монету и попробовал на зуб.

— Фальшивая, — неискренне изумился он. — Эй, ты платишь мне фальшивыми монетами! Эгей, люди!!! Грабят!!!

Четверо громил согласно переглянулись и принялись действовать. Умело окружили меня, полагая, что этого хватит, чтобы не выпустить из трактира живым. Или хотя бы целым.

Ох, разнесу лавочку к праотцам!

— Вы видели? Видели? — взвывал хозяин. Пока еще хозяин. — Он заплатил мне фальшивыми монетами! Наверно, и вчера тоже! Я разорен!

— Не бузи, папаша, — строго проговорил самый громильный громила, даже выше меня ростом, а уж шире — раза в полтора. — Этот, что ли? — Он положил руку мне на плечо. Я начал собираться с мыслями, куда бы ударить вначале, чтобы никого не убить. Выместить, понимаешь, злобу…

— Он, он, ирод, — изливался трактирщик. — Разорил, подлец!

— Слухай, паря, — громила развернул меня к себе лицом. Точнее, я позволил ему это сделать. Но от болвана несло перегаром, я даже поморщился. — Мы тут жуликов не потерпим. Ты заплатишь этому доброму человеку все, что задолжал, и добавишь еще трижды по столько же. А потом полгода будешь работать на него бесплатно, возмещая огорчение. Если же попробуешь сбежать, я тебя везде найду.

Откуда-то возникла Жуля и вцепилась громиле в руку.

— Отпусти его, не трогай!

Болван отшвырнул ее.

— С тобой мы тоже разберемся. Чуть позже.

Прочие громилы нагло захохотали. Ну вот. Все. Теперь время. Никто не смеет так обращаться с дамой в моем присутствии. Тем более — с моей.

Едва уловимым движением — и где только научился — я высвободился из хватки громилы. Он удивленно посмотрел на свои руки и попробовал снова схватить меня. Но в следующее мгновение уже летел к противоположной стене.

Болван хлопнулся о стену и медленно сполз на пол. На мгновение воцарилась тишина. Все потрясенно переводили взгляды с меня на болвана и обратно. Трактирщик побледнел, вредная ухмылка сползла с лица.

Я решил нарушить идиллию и, размахнувшись, с рявком обрушил правую длань на стойку, вымещая злость на невинном дереве. Широкая, прочная, с руку толщиной доска переломилась как гнилой прутик, две неровные половинки стукнулись и разлетелись. В это время сзади на меня набросились остальные трое придурков.

С подвыванием и скрежетом зубовным я развернулся и раскрыл объятия. Двоих унесло прочь. Один оказался в руках. Я дружески сомкнул ладони; придурок истошно заорал, извергая в лицо вонь нечистой пасти. Я с отвращением выпустил его, болван тут же упал на пол и, дергаясь и вскрикивая, начал отползать.

Что-то погладило по затылку. Я обернулся и увидел, что хозяин, белый, как полотно, сжимает в кулаке остатки бутылки — толстые остатки, надо заметить. Последние осколки еще сыпались с плеча. Толстяк размахнулся и попытался меня порезать, но ничего не получилось. Захват, бросок, полет — и он сшибает с противоположной стены свечу, с грохотом валится на пол, замирает и тут же вскакивает с воплем, держась за пылающую задницу. Я удивился, чего это так споро загорелось, потом понял — сухо кругом, а где не сухо — спиртом пропитано. Даром что на улице дождик, здесь же пыль столбом. Хорошо зашпатлевано.

Было…

Угол уже занимался огнем. Пожар распространялся на удивление быстро. Люди вышли из оцепенения, раздался истеричный крик: «Горим!», — и началась суматоха. Народ прыгал с лестницы, из окон, ломился в двери, напрочь забыв обо всякой вежливости и предупредительности. Эльф вытащил меч и проложил себе дорогу к выходу, оставив несколько человек баюкать раненные конечности. Впрочем, те баюкали недолго, снова бросались спасаться. Если бы друг другу не мешали, давно бы уже все выбрались, а так… Половина, может, и уцелеет.

Я покачал головой. Жуля лежала без сознания, болван ударил ее слишком сильно. Я размахнулся, грохнул кулаком в стену; посыпались бревна, хрустнула и надломилась перекладина, но пока выдержала. Осторожно взяв Жулю на руки и нацепив на плечо чью-то забытую сумку, я вылез в пролом. Под хмурый, почти осенний, дождик.

Спустя пятнадцать минут все было кончено. Капли шипели, испаряясь с горячих головен, обгоревшие столбы торчали как надгробья. Толпа хмуро взирала на останки постоялого двора. Эльф уже ускакал. Кто-то кого-то успокаивал. Стоя на коленях, рыдал хозяин, мне даже стало его жалко. На мгновение.

Мужик с суровым, как у быка, лицом подошел ко мне. Я опустил Жулю на траву, приготовился драться. Но драться не пришлось.

— Я не знаю, кто ты, — холодно сказал мужик. — И знать не хочу. Ты причинил здесь немало вреда. Уходи. Я видел, что ты сильный воин, но против всех нас не выдержишь, пусть даже и покалечишь многих. Уходи. Мы не хотим увечий, но тебя здесь не потерпим.

— Но я даже не начинал драку, — запротестовал я. — Я простой мирный путник, ни в чем не виноват…

Однако толпа взирала злобно, с ненавистью, непонимающе. Какого дьявола нам твоя невиновность, говорили взгляды, мы нашли в тебе козла отпущения, и ты за все ответишь. Если не уберешься. Будь ты даже праведен и чист, как овечка!

Понятно. Окруженный ненавидящими людьми, я прошел к Пахтану, отвязал его, оседлал, сделал то же самое с Халой. Посадил бесчувственную Жулю на коня, сел за нею, придерживая девушку. Тронул поводья. Хала пошла следом, копыта зачавкали в дорожной грязи. Кто-то сзади злобно крикнул. Его поддержали. Полетели камни. Я навис над Жулей подобно щиту, дрожа при мысли, что ее ударит булыжник, хотя бы и на излете. Вскоре все кидались мне вслед. По спине забарабанили камни, но — странно — боль не чувствовалась. Толпа преследовала нас, пока я не пустил лошадей галопом. Тогда преследователи отстали. Я тут же перешел на шаг — боялся навредить девушке.

Дождь все моросил и моросил. Я въехал в очередной лесок, жиденький и прозрачный, над дорогой было пустое, незамутненное листьями небо, и все отвратительные мелкие капли падали прямо на нас.

Зашевелилась Жуля. Пришла наконец в себя. Жаль, не удалось как следует врезать тому подонку. Впрочем, он и так долго будет налаживать здоровье. Но недостаточно долго.

— Хорс?..

— Да, это я.

— А-а… Где мы?

— Как обычно, — вздохнул я. — В дороге.

Жуля мотнула головой и заскрипела зубами.

— Больно?

— Да, немного. И еще челюсть ноет.

— Ничего, я ему тоже врезал, — обрадовал я девушку. — Напялил его на стену, как шкуру медведя. Будет знать…

Жуля устроилась поудобнее в моих объятьях и едва ли не замурлыкала.

— Хорошо ли? — осторожно спросил я. — Увидеть ведь могут.

— Пусть видят, — беспечно махнула рукой девушка. — Кто сейчас тут будет по дорогам шляться, в такую погоду? Я еще и лицо закрою, чтоб не узнали.

— Че, могут узнать?

— Ну-у… У моего отца много разных гостей бывает.

— Например, Лем?

— Например, Лем, — согласилась Жуля после недолгого молчания.

— Хм.

— Ну и что? Папа — богатый… вельможа, он часто устраивает приемы, и если на них присутствует самый знаменитый менестрель мира, то это только повышает престиж. Разве не так?

— Пожалуй, — согласился я.