— Эй, любезный!

Крестьянин разогнул спину и посмотрел на меня, прищурившись, оценивая. Решив, что на дворянина я не похож, церемонии разводить не стал.

— Чего нада?

— Что так грубо?

— Иди лучше своей дорогой, мил человек. Мине работать нада.

— Не убежит твоя работа. Трудно, что ль, подсказать?

— Чего тебе?

— Как называется эта деревня?

— Кахту.

— А замок?

— Кахту.

— Помочь?

— Чего?

— Кашляешь…

— Это они так называются. Иди лучше, мил человек, своей дорогой, не мешай людям работать.

— Погоди ты. Как эта страна называется?

Крестьянин вдруг заинтересовался мной.

— Ты откеля такой взялся?

Хе, мне бы кто сказал!

— Оттеля, — я махнул рукой в сторону леса.

Мужик проследил направление и покачал головой.

— Тама люди не живут, тама токо звери. Али ты жверь?

— Нет, нет, — поспешил я заверить. Мало ли, еще за оборотня примет. От деревенщины всего можно ожидать.

Деревенщина тем временем вдохновился.

— Жверь, ежли захотет, самы разные обличья могет принимать. Давеча пымали цуцика одного, ни фига говорить не мог, токо рычал и зенки вылупливал, да жевалки щерил на всех подряд. Связали его, да под караул. За знахарем послали. Дык, пока знахарь добирался, жверь ентот веревки сгрыз, волком оборотился, служивого зарезал и убег. Знахаря назавтрева нашли в лесу без кишок. Ась?

— Как страна, говорю, называется?

— А-а, да Тратри. Королевство Тратри. Еще деда сказывал, как при прадеде дядьки его деда покойный государь Велимон камешок у богов вытребовал, да в честь камешка того и обозвал княжье свое. А дале евон сынок войны начал, да нарастил земель-то. От таперича годков эдак двести уж, как в королевстве мы живем.

Ох, и чудная у меня фантазия…

— А где столица?

— Чаво?

— Стольный град, говорю, где?

— Райа, сталбыть, на закате солнца обретается. Ежель дотудова добраться хошь, путей несколько. Один, значить, самый длинный, зато безопасный. Поокруг Махна-Шуй ведет дорога, деревни там одна на другой сидят, разбойников да колдунов почти нетути. Вот прямо по ентой дороге пойдешь, да через недельки три добересси. Ежель ты купец какой ни на есть, лучшего пути не сыскать. Другой, сталбыть, покороче будет, да поопасней. Коль по отрогам Махна-Шуй идти, за месяц туды и обратно обернешьси, да токо разбойники тама хозяйничають. Да, вишь, и третья дорога имеется, да токо не дорога это, а тропа вовсе, туды ее в качель. Прям поперек Махна-Шуй махнешь, через неделю в райенских кабаках пировать бушь. Ежель к фрагам на обед не попадешь иль к драконам, коли тбписты живым отпустят, да птиценция Рухх глазом мимо попадет. В общем, иль через неделю, иль никогда.

Ай, не своими словами повествовал мужик. Ай, наслушался сказок всяких от брехунов заезжих да сплетников. Сам-то, видать, ни в жисть никуда не выбирался из ентих глухих краев. Стольная Райа, сталбыть, на другом конце света, ежель я верно укумекал… Тьфу!

— Спасибо, любезный, — я безжалостно прервал разглагольствования. — А в замок пустють, али нет?

— У замок? В Кахту захотелось. Попробуй. Барин у нас странный, кого пустит, кого нет. Рандомизацией, вишь, страдат.

— Чем?

— Рандомизацией. Это, сталбыть, болезня такая, когда действия кого-то завсегда непредсказуемыми являются быть. Вот, например, год назад король приезжал, так барин его пустил, а как же. С тех пор кажный месяц какой-нибудь сосед нагрянывает, так барин его не пущает. Вот, стало быть, рандомизация, она кака полезная штука.

Рандомизация, батюшки! Кой черт научный термин сюда припахал? Что еще грядет на мою больную головушку? Из моей больной фантазии?

— А ты, ваще-то, попробуй. Глядишь, и получится. Успехов тебе, казак.

Чего? Новый неизвестный науке зверь?

— Ну, спасибо, братан. Бывай. Не поминай лихом.

— За что?

— Ну, мало ли, — я хлопнул крестьянина по плечу и зашагал к замку.

— Шляются тута всякие, — пробурчал он мне в спину и продолжил окучивать картошку.

Деревня была словно погружена в сон. Ветерок неторопливо гнал по сухой земле пыль и округлые кустики перекати-поля. Небольшие кучки лошадино-коровьей радости украшали дорогу в некоторый местах. Дома, деревянные и изредка каменные, лениво отражали полуденный солнечный свет глазищами-окнами. Не видно ни души. Двери в калитках плотно закрыты, только откуда-то из глубины дворов доносится печальный скрип качающейся на ветру створки. Я неторопливо пересек главную улицу, заметив колодец, направился к нему промочить горло. На заборе сидели два представителя кошачьего племени, прямо под ними неистово чесался пес, с такой скоростью дрыгая лапой, что ее вид размазывался и представал только в форме сплошного призрачного силуэта. Я накачал воды и напился, а остатки плеснул на пса. Тот остановил ногу, удержал ее на весу и уставился на меня, потом зевнул и сказал:

— Не мешай, — и продолжил чесаться.

Некоторое время одурело пялясь на собаку, пытаясь осмыслить происшедшее, я определенно все больше и больше убеждался в собственном безумии. Где-где там зеленые гуманоидочки?

Заговорили коты.

— Чего уставился, человече? Старый Дик зоопарк на себе носит, — это сказал крупный серо-голубой щетинистый котище с бахромчатыми рваными ушами.

Его сосед был поменьше, черно-белого окраса, с более длинной и мягкой шерстью.

— Зоопарк давно уж передох весь, — возразил он. — Там щас дикий природный уголок, нетронутый человеческой рукой.

— Ага, только собачьей лапкой. Дик никого туда не пускает, окромя своих когтей. А уж они частые гости.

— Частые, да без удачи. Ты бы хоть надрессировал блох, что ли, Дик. Пусть охотятся друг на друга. И тебе польза, и им развлечение.

— Ребята, вы можете обойтись без советов? — вздохнул пес, меняя рабочую лапу. — А то спустились бы, да и почесали спину.

— Ага, — одновременно весело замяукали коты. — Сначала твои блохи на нас перелезут, потом ты сам полезешь на нас.

— У тебя, Васька, своих блох полно.

— А что, — осклабился серый. — Не спорю. И Пупс не спорит. Но блоха блохе рознь. У нас они родные, выпестованные, самолично выведенные и вскормленные. В ненужное место не заберутся, кусают ласково и приятно, с мягким предварительным поглаживанием и пошлепыванием. А твои… Ни воспитания, ни мандражу, никакого этикету не ведают и ведать не хотят. Насчет прононса, хотя бы для формы, уже не говорю. Все в тебя.

Васька махнул длиннющим пушистым хвостом над головой пса. Тот неожиданно резво бросил свое занятие, вскочил и подпрыгнул, пытаясь схватить кончик. Коты весело замяукали.

— Верно сказано, ни ума, ни смекалки.

Голос черно-белого кота был гнусавый и невероятно противный. Но именно он привел меня в чувство. Все это время я стоял столбом и глазел на перепалку.

— О… — Я прокашлялся. Несмотря на недавнее питье, в горле пересохло снова. — Вы умеете говорить?

— А ты не умеешь? — обиделись коты. — Чем мы хуже тебя.

— Ну, вообще-то…

— Во-во. Еще скажи, человек, мол, царь природы, боги завещали ему беречь и лелеять землю и так далее. Знаем. Слышали. Канифольте мозги кому другому. Видели мы, как вы эту самую землю бережете. Лелеете, аж песок летит. Пупс, сколько пустынь ты видел?

— Шесть.

— А сколько из них возникли за последние полвека?

— Четыре.

— Понял? А вы говорите…

— Вась, — зашипел Пупс. — Глянь-ка туда.

Мы одновременно повернули головы. На противоположной стороне улицы в тени заборов вальяжно шествовала белая кошечка, горделиво задрав хвост и подняв голову. Мне даже отсюда было видно, какая она свежая, ухоженная и упитанная. Проникнувшись общим настроением, я даже облизнулся, и только потом опомнился.

— А вот я сейчас, — негромко гавкнул Дик.

— Только попробуй! — прошипели коты. — Тебе что, прошлого раза не хватило?

— Да это я так, — тут же сник пес. — Шучу.

— Ты шути, да не слишком шибко… Ух ты, как идет. Ну, кто первый?