Правда, летают каким-то совершенно мне доселе неизвестным способом. Взмах крыла — и птичка подскакивает в воздухе на десяток шагов. Крылья наизготовку, дабы повторить взмах — и созданьице резко устремляется к земле, притормаживая в самый последний момент. Издали полет походил на подскоки мячика. И движения давал совсем немного, не больше пятнадцати шагов за взмах. Ковыляние, а не полет.

Стая проковыляла надо мной, оросив землю свежим пометом и плевками. Пара таких попала на меня. Я долго и с ругательствами оттирался, поминая их матушек, батюшек и прочих ближайших родственников.

Только почистился — смотрю, мужик идет. Колоритный такой мужик, в белом блестящем комбинезоне, и сам весь белый, как мумия. Плешь на голове, а лицо и щеки заросли так, что рта не видно. Такое чувство, будто взяли башку и перевернули вверх ногами. Хотя что я говорю? Какие ноги у головы?..

Морда у мужика мятая, как блин, очки черные, круглые на глазах, сверкают, Солнце вовсю отражают… Похоже, неформал. Идет мужик, взглядом меня сверлит и молчит, молчит, молчит…

— Привет, — рявкнул я, озадачившись.

Мужик внезапно остановился, присел, приложил ладонь к лысине, вторую к груди, потоптался, повернулся кругом, подпрыгнул, схватил мою руку обеими своими и ожесточенно затряс.

— Здрав будь, Хорс, — заорал он.

Я даже обалдел.

— Ладно, меня действительно так зовут, — согласился я. И вопросительно посмотрел на мужика.

— Я — Бодун, — понял намек тот, успокоившись.

— Какое странное имя — Ябодун, — заметил я. — Чем-то похоже на «Забодай тебя комар»…

— Не-е, не Ябодун. Бодун, такое имя у меня.

— А-а. Значит, ослышался. А где это мы?

— Это, — Бодун обвел рукой вокруг, указав на ядовитые фонтаны, коварные ущелья, прыщавые камни и жутковатых птичек, — Похмелье, край великий, могутный и благодатный, посещаемый отнюдь не каждым, а лишь тем, кто сего достоин. Многие могучие мужи пытались попасть сюда, поправ законы мирские и похмельные, но неудачею вышли их потуги. Токмо самые добродетельные могут надеяться вкусить у меня в гостях.

— Ух ты, — впечатлился я. — А я-то причем?

— Как, — растерялся Бодун. — Разве ты не Хорс?

— Ну…

— Разве не вкушал священной живительной влаги последние несколько дней так, что потом долго друзьям-еретикам приходилось отхаживать?

— Э-э…

— Разве не баловался самогонкой великий Хорс, отмечая важные вехи жизни своей и пути знаменательного?

— У-у-у…

— Значит, — торжественно завершил Бодун, больно ткнув в грудь указательным пальцем, — ты именно там, куда должен был попасть.

— Уф. Бля-я… — заключил я.

— Вот именно, — подтвердил Бодун и отошел на два шага.

Сделав знак, чтобы я не двигался, Бодун смачно плюнул на землю пред собой. И с интересом уставился на пятно. Я озадаченно последовал его примеру. Сначала ничего не происходило, но потом вдруг земля зашевелилась, и из нее показалось… горлышко бутылки. Я сморгнул и решил больше ничему не удивляться. Даже если в посуде окажется самый лучший коньяк, какой когда-либо доводилось пробовать.

Выросла пузатая бутыль. Пустая. Бодун отошел еще на пару шагов, коротко разбежался, пнул по выпуклому бочку стеклотары… Я думал, бутыль разлетится вдребезги, но она просто подпрыгнула и больно впечаталась мне в ладонь. Я успел сжать руку, и сосуд оказался в ней так органично, словно всегда был тут.

— Набери в бутыль живительной влаги, — кивнул Бодун на фонтаны.

Я с сомнением огляделся. Живительной влаги? Что за место? Выбрав фонтан почище с виду, я подошел к нему и первым делом прополоскал бутыль. Кто ж знает, чем он там плевался. Потом попытался налить в бутылку жидкость. Бесполезно, только облился сам.

Бодун, качая головой, отобрал у меня емкость, перевернул вверх дном и поднес к струе в таком положении. Я хотел было объяснить, что ничего не получится, но поперхнулся и предпочел смолчать. Потому что влага, вопреки всем законам физики, скопилась на дне бутыли. Направленном к небу.

Когда емкость наполнилась, Бодун прищурился и глянул сквозь стекло на небо. Что-то узрев, он удовлетворенно произнес:

— Добро. Как раз созрело.

И, приложившись к горлышку, сделал такой глоток, на который я не то чтобы даже не осмелился, — не был способен физически. Затем ахнул, крякнул, плюнул, еще раз ахнул и похорошел. Протянул бутыль мне:

— На, человече, спробуй напиток богов.

Я опасливо принял подношение. Принюхавшись, не учуял почему-то никакого запаха. Странно, ведь фонтаны воняют…

Поднеся горлышко к губам, я осторожно пригубил. И тут же выронил бутыль. Жидкость мгновенно попала в глотку, и я не мог ни ахнуть, ни крякнуть. Такой жуткой сивухи еще никогда не доводилось пробовать, даже в компании с Лемом. С одного глотка я захмелел, во рту обосновался отвратительнейший привкус, а нюх моментально восстановился — из бутыли понесся запах спирта, смешанного с какими-то дикими альдегидами, фенолами и прочими бензолами.

Понемногу придя в себя, я вновь увидел Бодуна. Он с неподдельным интересом наблюдал за мной.

— Что, плохо? — голос был фальшиво-сочувственным. — Ничего, так всегда бывает. Это тебе не бурда там какая-то самогонная, а напиток избранных. Испробовав его, можно получить способность завсегда быть настолько пьяным, насколько захочешь. А то и вовсе не пьянеть, ежли не нужно.

— Ты, случаем, Лема не угощал этим? — прокряхтел я, тщетно пытаясь восстановить самочувствие.

— Лема? Хм-м… Не помню такого. Наверно, батяня мой его встречал. Пятьсот лет уж, как помер, сердешный. Его тоже Бодуном кликали, енто у нас имечко семейное. Я Бодун, и он Бодун, и дед мой — Бодун, и прадед — тоже.

— А прапрадед? — спросил я.

— Вот он-то традицию и нарушил, — засокрушался мужик. — Хмелем его звали, так-то.

— У тебя рассола нет? — с надеждой обратился я к нему.

— Те че, ишчо не лучче? Тада рецепт един — глотни ишчо раз, и сразу полегчает. С первого всем обычно плохо, зато опосля второго — глаза горят, руки так и мелькают. Полное выздоровление, в обчем.

— Съехал? — возмутился я. — Со второго глотка я помру. А если не помру, так тебе клизму сделаю этим самым… как его…

— Самогоном, — подсказал Бодун.

— Какой, к черту, самогон?! Это даже не бормотуха… Нормальные люди такое не пьют.

— А мы че, нормальные? — поразился мужик. — Ты хошь быть нормальным? Енто ж так скушно. Да нормальные сюда и не попадают. Дай, глотну.

Бодун отобрал бутыль и снова приложился к горлышку. Я недоверчиво наблюдал за процессом; в голове мутилось, мысли путались. Когда Бодун отнял горлышко от губ, в бутыли осталось едва ли больше половины. Он ахнул, крякнул, плюнул, еще раз ахнул и ухмыльнулся:

— Вот это круто. На, вздрогни ишчо разок. Сразу полегчает, зуб даю.

— Ну, смотри…

Я сделал второй глоток. Нечищенная сивуха, словно с размаху кулаком, ударила меня в глотку, и я снова выронил бутыль. Но тут же ее подхватил, вскочил и бросился в погоню за Бодуном.

— Я те щас… клизму… всю жисть с клизмой… ходить… — надрывался я.

— Странно. Не полегчало, — донесся до меня удивленный голос.

— Зубы на полке держать бушь… Шоб тя дважды в жертву принесли, старый урод… — Я гнался за Бодуном, лавируя между фонтанами, перепрыгивая мелкие пропасти локального масштаба, спасаясь от метких экскрементальных выстрелов и виртуозных плевков мерзких птиц.

— Почему же старый? — обиделся на бегу Бодун. — И совсем я не старый. Мне ишчо даж двух тыщ лет нету. Вот батя покойный, так тот да, старый был, помер в десятитыщный день рожденья, светлая ему память, да земля прахом… то есть пухом.

— Ну, как человек, ты… уф-ф… может, и молодой, — смягчился я. — Но вот как урод… уф-ф… — старый.

— А, вот как. Ну, может, — поразмыслил он немного, — оно и так.

— Так-так, — заверил я его. — Именно так. Но клизму я те все равно поставлю. Щас, токо отдохну маненько.

Я запыхался и остановился. Присел на какой-то камешек. Бодун тоже перестал спасаться и принялся бродить в отдалении. Видать, и ему несладко пришлось. Я обнаружил, что до сих пор держу бутыль, и с отвращением выбросил ее в ближайшую пропасть. Экая отрава.