— Да уж… Ритуал… Настолько тонкого оскорбления я еще не слышал. И ведь никто бы не сказал!
— Да чего не сказал?! Ох и вонючий же тип… Отчего от него так несет? Вроде выглядит неплохо, в гробу не валялся…
— Лет двести назад на него кто-то в отместку, то ли в шутку наложил заклятие вони. Да так удачно наложил, ни один маг снять не может. Вот и ходит теперь по миру, мается. А впрочем, мается ли? Это же такой образ, о котором даже и не помечтать!
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Но только понаслышке, а вживую встречаю впервые.
— Это Гарун, — проскрипел Серот. Хм… А я думал, что он спит. — Еще один менестрель. Ага… Только такой, что о нем самом уже давно легенды складывают. Лем под столом пешком топал, когда Гарун уже несколько поколений учеников похоронил.
— Да, — Лем взглянул на меня. — Никто более него не знаком с искусством Тонкой речи. Понять можно, если специально обучаться, но вот составлять фразы и свободно говорить могут лишь единицы. Гарун — один из них. Странно, что я не догадался сразу. Впрочем, я и предположить не мог…
Я обернулся еще раз взглянуть на живую легенду, знатока чудных диалектов, но роялисты с колдуном и эльфом уже ушли. Ровуд все так же и сидел, как пришибленный.
— М-да, — произнес я после некоторого молчания. — Круто у вас. Великий Антор, бессмертный Фингал, бесстрашный Харт, вонючий Гарун… Кто еще?
— Поживешь — увидишь, — пожал плечами Лем. — А может даже и встретишь. Охважный Туй, например… Хм… Злосчастный Фингонфиль? Э?
— А ведь я учился на его творчестве, — грустно произнес Ровуд, забыв спошлить. — И, восторгаясь пикантной стороной таланта, выбрал для себя путь в стихосложении. Вот, послушайте одну из его ранних виршей.
Ровуд мечтательно закрыл глаза и продекламировал:
Злобный старый пердун,
Наширявшийся сдуру,
На десятом мгновении сна околел.
Но как всякий хвастун,
Возомнив себя гуру,
Мне оставил в наследство нелегкий удел.
Мне бы стадо пасти,
За рекой наблюдая,
Где девчонки тайком собрались вечерком.
Я же кисну в пути,
Я безвинно страдаю,
Черен я, черен мир, стукнутый кулаком.
— Каково, а?
— Бесподобно, — мрачно сказала Жуля. — Спасибо за беседу, господа. Я буду наверху.
Девушка ушла. Ровуд обратил на меня взор.
— Что, ей и правда понравилось?
— Нет, — ответил Лем. — Ты не уловил сарказма?
— Сарказма? А он разве был?
— Что случилось, старина? — икнул Серот. — Где твои грубые словечки?
Ровуд ошалело покрутил головой.
— Странно, Жюли не стала больше ничего говорить, обвинять, угрожать, — сказал Лем. — Наверное, чему-то научилась. Женщины обычно пытаются остановить мужчин слезами и уговорами. А ведь за многие века уже давно стало известно, что таким образом успеха не добьешься. Если женщина начинает давить на мужика клятвами типа «навсегда уйду», то это совершенно глупо, ибо только сильнее сподвигнет того на совершение задуманного. Причем ему будет хуже, ибо он сознательно пошел против своей второй половины. Так что ничего хорошего от ситуации, когда мужчина хочет одного, а женщина другого, не жди.
— О чем ты? — не понял я.
— Да уж, здесь они в разных положениях. Женщина-то от этого другого и понести может, а вот мужчина…
— Ровуд, ты пошляк!
— Родился так, как дурак.
— То-то, видать, тебя в борделе рожали, да еще и при психушке.
— Не, все было наоборот, как дурак! Психушка находилась в борделе!
— Ага, воскрес, — облегченно возгласил Серот. — А я уж подумал, совсем плохой стал…
— Это у тебя плохой, — огрызнулся Ровуд. — А у меня стоит хорошо…
Алкс, до сих пор мрачно молчавший, простонал с обреченностью ведомого на казнь:
— Заткнись…
— Разве Охважный Туй существует? И если да, то неужто еще жив? — спросил я. — Помнится, он ходил ругаться с богами, но ведь это — деяние давно минувших дней, стало быть, прошли столетия…
— Не знаю, — пожал плечами Лем. — Могилы я не видел. Быть может, до сих пор бродит где-то. Правда, и его самого тоже никогда не встречал.
— Ага, дык потому и не встречал, что еще одна твоя пьяная фантазия!
— Что значит «еще одна»?
— Ну, блин, клянусь хвостами моего троюродного дядюшки, у которого их было никак не меньше четырех! Великий Антор, бессмертный Фингал — тоже твои глюки!
— Не-а, — помотал головой Лем, — не-а. Великий Антор недавно тут побывал, меня за собой пытался утянуть.
— Ага, ну да, конечно, он же уже матерьялизовался давно!
— Хм, как дурак… — Ровуд озадаченно воззрился на Лема. — Так ты что, гермафродитик наш, уже и мыслями рожать научился?
Поэт схватился за голову. Алкс зарычал на Ровуда, но тот, ухмыляясь уткнулся в пустую кружку. Серот крякнул, отчего столик подпрыгнул, и вернулся в излюбленую позу.
Я хмуро посмотрел на квелого дракона, на собутыльников, опять начавших чесать языки по поводу и без повода, и решил, что пора уходить. Тем более, что надо попасть на корабль по любезному приглашению Антроха, пока тот не вернулся повторять его, а заодно и менестреля своего прихватывать. Не могу больше видеть лицо Лема — и хотя на корабль он вряд ли пойдет, но вдруг Антрох решит, что судьба племени все же важнее судьбы мира…
Смутно ощущая, что забыл нечто важное, я поднялся, раскланялся и отбыл наверх. Меня проводили небрежными кивками, только Алкс соизволил произнести напутствие. Впрочем, я не обиделся, поскольку Лем, Ровуд и Серот были уже заняты спором по поводу действий ровудовских предков — где же все-таки рожали поэта-похабника. Лем умудрился как-то задеть чувства собеседника, и тот угрожающе навис над менестрелем.
— Не бей меня! У меня жена, дети…
— Что, серьезно? — озадачился Ровуд.
— Ну… Только наполовину, — сразу помрачнел Лем.
— Как так?
— Жены нет, дети есть.
— Как это может быть?
Следующая фраза Лема прозвучала как-то даже с жалостью по отношению к слабоумному верзиле:
— Не знаю, вот. Сами как-то появляются…
Жуля сладко сопела во сне — видимо, не выспалась со вчерашнего. Я полюбовался на нее, и меня тоже потянуло прилечь. Оглядев комнату и придя к выводу, что сборы займут от силы десять минут, я решил немного покемарить. Спустившись снова вниз, велел мальчишке-слуге разбудить нас спустя часа два, вернулся и пристроился рядом с девушкою…
Корчму мы покидали немногим после обеда, который в Габдуе приходился на время, когда в прочих местах принято нежить пузо на солнышке в предвкушении ужина. То есть солнце уже начало клониться к закату, но день еще был в разгаре. Я прикинул, и получилось, что мы как раз успеваем на судно.
Сердечно распрощавшись с хозяйкой корчмы, щедро — ну как же, если деньги в кармане сами появляются! — расплатившись за постой, обменявшись несколькими словами с хмурым, словно бы с похмелья, Андро, мы с Жулей подхватили котомки, воссели на бодрых лошадушек и отправились в порт. Вернее, отправилась Жуля, я же следовал за ней, ибо так и не удосужился узнать его месторасположение. Поэты, драконы и горцы в поле зрения не появлялись, отчего я рассудил, что они либо отдыхают после вчерашнего и сегодняшнего отдыха, либо бродят по городу — а в таком случае их не достать, либо уже убрались восвояси — а тогда их тем более не найти.
Габдуй открывался во всей своей многоликости. Жуля старалась выбирать путь попросторней и почище, но за внешним лоском то и дело проглядывали грязные переулки, обшарпанные стены, старые, хотя в основном прочные, дома… Удивительно, как я этого не замечал ранее? Хотя… Все верно, первое впечатление оказалось внешним, поверхностным, как обычно и бывает. Лишь после некоторого времени начинаешь воспринимать вещи, прежде скрытые внешним лоском.
