Лысый дернул челюстью и кивнул часовому. Лялин вышел из кабинета: его провожали равнодушные взгляды охранников. От них не укрылось, как дрогнули узкие плечи матроса, когда он шагнул за порог.

Медлительный, подчеркнуто корректный и спокойный, лысый стремительно поднялся из-за стола. Он беззвучно смеялся, Он был доволен этим днем.

— Обер-лейтенант… Вам надлежит неотступно дежурить у двери камеры. Вы отвечаете за жизнь пленного. Помните: она нужна. О всем, происходящем среди пленных, докладывайте мне ежечасно. Такую психическую нагрузку, я думаю, он выдержит не более трех часов.

Лялин вернулся в камеру надломленный, разбитый, не глядя по сторонам, он прошел в свой темный угол и спустился на пол. Казалось, никто его не заметил, никто не удивился возвращению. Только Морозов долго, пытливо вглядывался в бледное лицо маленького хрупкого человека.

Под вечер пленным принесли обед — грязную баланду из какой-то гнили. Перед Лялиным поставили маленький столик и накрыли чистой салфеткой. Охранник долго возился у корзины, расставляя различные блюда, и в заключение налил в деревянный стакан вина.

— Особое положение, — заметил кто-то из пленных. — Недорого вы продались, молодой человек…

Сидоренко медленно сполз с нар, шатаясь, подошел к столику и отшвырнул его ногой. Забрызганный вином и каким-то соусом, Лялин сидел неподвижно, ничего не видя перед собой. Он не заметил, как открылась дверь, и не слышал гневного окрика обер-лейтенанта:

— Еще один такой проступок, и я расстреляю трех человек на выбор… Последнее предупреждение. Слышите? Последнее.

Он обернулся к Сидоренко. В руке его тускло блеснул кастет. Боцман закачался и, не закрывая лица, рухнул на каменные плиты.

— Уберите отсюда этого негодяя, — сказал Кожанов, указывая на Лялина. — Зачем вы сюда его привели?

К всеобщему удивлению немец ответил спокойно:

— Через три дня уберем. Вот скоро освободятся помещения.

В течение трех дней Лялин не притрагивался к пище. О чем он думал все это время, вздрагивая, схватываясь, ломая пальцы? О черном своем падении? О ненависти товарищей? Когда он встал и медленно направился к двери — всем стало ясно: он решился.

В тот день лысому следователю он заявил:

— Прошу перевести меня в другую камеру. Я их боюсь… Боюсь и ненавижу.

— Но, — мягко возразил следователь, — вы сами избрали этот путь, господин Зет.

— Когда я признался, я рассчитывал на ваше благородство. Вы придумали очень утонченную пытку. Поэтому я так же ненавижу вас и не верю вам.

Следователь сделал грустное лицо.

— К сожалению, наши отношения не носят мирного характера… Я не применял к вам особых мер, хотя имею на это полномочия. Я ценю вас, как специалиста, и предлагал вам не только работу, но и свободу, и обеспеченную жизнь.

Лялин колебался. Он кусал губы и почему-то поминутно оглядывался на окно.

— Нет, — наконец сказал он очень тихо. — Я не верю вам. Все ложь.

Однако следователь понял, что дело теперь в условиях, в цене.

С этого дня Зет был переведен в отдельную камеру, похожую скорее на больничную палату, с мягкой постелью и письменным столом. Он прекратил голодовку. По утрам он с интересом просматривал меню, непрерывно дымя сигаретами. Лысый заходил к нему запросто, болтая о погоде, о мелких городских новостях, приносил иллюстрированные журналы. Он был немного артистом, как всякий следователь, кому приходилось не только листать бумаги, но стучаться с отмычкой в человеческие сердца. Не желая надолго откладывать дело, он первый осторожно заговорил об условиях и сумел скрыть удивление, услышав огромную сумму, которую запросил этот вундеркинд. Юноша знал себе цену. Он намекнул довольно откровенно, что ему платили не меньше.

Уже прощаясь и обещая зайти на следующее утро, следователь случайно достал из кармана смятую телеграфную ленту.

— Вот, кстати! — воскликнул он. — Представьте, я совершенно забыл… Вам знаком этот передатчик? Я думаю, по роду работы вы должны его знать.

— Я не буду расшифровывать текста, — сказал Лялин. — Ни единого слова. Я еще не служу у вас.

Бритая челюсть отяжелела и отвисла. Но следователь улыбнулся. Он был очень мирно настроен все эти дни.

— Не следует горячиться, господин Зет. Я не прошу вас расшифровывать текст. Мне только хотелось бы знать: знаком ли вам этот передатчик?

Лялин взял ленту и быстро пробежал ее глазами.

— Простите, мой друг, — настороженно заметил чиновник, — хотя я не специалист, но, мне кажется, вы читаете ее с конца.

Лялин поднял голову, задумчиво посмотрел на следователя, так, словно не понял этого замечания.

— Я читаю правильно. Уж этому вы не учите меня, господин шеф. Я знаю этот шифр. Он устарел. Он уже заменен новым.

— Где же находится тайный передатчик?

Лялин встал. Он прямо смотрел на следователя. Синие зрачки его глаз сузились и потемнели.

— Вы хотите это знать? Я могу ответить. Он находится здесь, в Херсоне.

Следователь закатил глаза и деланно громко засмеялся.

— О, вы откровенно шутите, мой друг! Наши специалисты уверяют — этот передатчик находится в Одессе, По крайней мере где-то в районе Одессы.

Лялин тоже улыбнулся. Он подмигнул следователю и даже похлопал его по плечу.

— Ваши специалисты! В таком случае, мне их очень жаль. Я знаю адрес передатчика и мог бы сейчас провести вас к этому подъезду.

— Если так, господин Зет, — пробормотал следователь, — если это действительно так, — я обещаю вам мое полное доверие… Позже вы поймете — это очень много значит… для вас.

Пленный был слишком самоуверен. Казалось, он забывал, что находится в заключении. Не случайно он обронил фразу: «Для таких специалистов, как я, война имеет особые законы». Лысый отметил его мальчишеское бахвальство. Он приготовился изумляться и восхищаться, но Лялин, видимо, почувствовал ловушку, скомкал, отбросил сигарету и отошел от стола.

— В конце концов, — сказал следователь, нарочно отворачиваясь, чтобы подчеркнуть, будто он не следит за выражением его лица, — у партизан таких передатчиков слишком много. Один не имеет значения. Этот адрес важен с другой точки зрения: вы получите наше доверие; фактически — ордер на жизнь и свободу… Не подумайте, что это слова. Я хочу, чтобы уже теперь вы чувствовали себя свободным. Вы можете отправиться в город когда угодно. С вами будет только один человек в штатском. И одно условие — вы дадите мне обещание, что не попытаетесь бежать.

Разгадал ли Зет и эту очередную ловушку? «Если он с радостью согласится, — думал следователь, — его нельзя отпускать ни на шаг». Нет, пленный опять спутал все карты начальника. Он ответил решительно:

— Как? Вы посылаете меня в город? Но ведь наши узнают… Тогда вам останется меня похоронить.

Так между ними начался упорный, осторожный торг, полный ложной вежливости, скрытых угроз и намеков, заранее рассчитанных ловушек и ходов. До сих пор Зет сделал две уступки: он назвал себя и отбросил принципы — ту непримиримую ярость, которой отличались другие пленные. Он дал понять, что с ним можно договориться. Было легко заметить его алчность: он вздрогнул и весь подался вперед, увидя в руках следователя массивный золотой портсигар.

— Но мы забыли об этом передатчике, — сказал лысый, играя портсигаром. — Вы обещали назвать адрес, если он действительно вам известен.

Лялин несмело протянул руку, взял портсигар, взвесил его на ладони и, заглянув следователю в глаза, спрятал портсигар в карман.

— Я согласен… — сказал он, сдерживая волнение. — Я дам адрес. Только я не знаю… сами вы не отыщете тайный ход. Даже если отыщете — они могут уйти.

— Вы пойдете с нами, — вознаграждение слишком солидно.

Он колебался, до хруста ломал пальцы, и следователь видел: трус мог в нем победить. Впрочем, теперь он знал: трусость и алчность всецело отдают в его власть этого маленького человека, награжденного природой необычайной силой анализа и проникновения. Он наклонился и сказал, дружески улыбаясь: