— Стоп… г… голубь! А где другой?..
— Наверху, — сказал Головач глухо и опустил жгут. — Ищет тебя, ворюгу. Платишь нам, что от смерти спасли?..
Андреев оглянулся по сторонам. Сжимая молоток, я припал к инструментальной полке, в углу. Он, кажется, поверил Савелию. Он начал пятиться ко мне, медленно поднимая браунинг.
— Эх, ты, сука… шакал! — крикнул Савелий с отчаянием. — Недобиток!
Он уже не надеялся, что я подоспею сзади, но в эту секунду, которую он, может быть, считал совсем последней, я грохнул бандита молотком. Падая, он успел выстрелить. Где-то наверху, в переплете решеток, звякнула пуля. Я едва вырвал браунинг из его руки.
Савелий стоял неподвижно, бледный до неузнаваемости. Он засмеялся вдруг, закрыв ладонями лицо, ноги его подогнулись. Я подбежал к нему, встряхнул за плечи. Он все еще смеялся непрерывным, нервным смехом.
— Перестань! — крикнул я. — Сейчас же перестань!
Он замолчал, но все тело его трепетало от озноба.
Мы подняли Андреева и потащили к трапу, наверх. В каюте мы уложили его на койку, обмыли голову. Он тяжело дышал, кусал губы, кровавая слюна текла по его бороде.
— Нам надо сохранить его, — сказал Головач. — Сохранить и передать в погранотряд. Там он расскажет, что надо…
Только теперь я смог вернуться к решеткам, взять сапоги. Мы обулись и вышли на палубу, закрыв каюту. Синяя морозная дымка стояла над бухтой, над островами. Снег звенел под ногами, как сталь. Таких морозов мы не переживали еще.
Я заметил, что дверь в кладовую открыта. На пороге валялась разбитая бутыль. В этой бутыли мы хранили клюквенный сок — наше спасение от цынги. По маленькой ложечке мы пили его ежедневно, боясь проронить каплю. Он перебил всю посуду. Масло и керосин, сахар и сода — все было смешано на полу.
— Зачем он это сделал? — изумленно спросил Савелий. — Ведь он хотел нас потопить?..
— Допросим.
— Однако у нас почти ничего не осталось…
— Что ж… на охоту пойдем.
Только поздно вечером Андреев очнулся. Некоторое время серые, мутные глаза его блуждали по каюте, не замечая нас. Он словно силился вспомнить все, что случилось за этот день, и, вспомнив, рванулся с койки.
Савелий скрутил ему руки, уложил обратно в постель. Все это происходило в строгом молчании. Илья только дышал яростно и тяжело. Лицо его стало багровым, синие вены вздулись на лбу. Он пытался еще вырваться из рук Головача. Савелий спеленал его одеялом.
— Положение, кажется, изменилось? — проговорил Илья и засмеялся знакомым визгливым смешком, словно шутил до сего времени. — Ну, отпустите… Я обещаю в…вести себя тихонько. Слышите… Да мне ведь больно! — Он приподнялся на койке, заглянул мне в глаза.
— П…понимаю, ругать начнете? В карцер негодяя!.. Но… ч…че-го же вы молчите? Ругайте. Виноват… Чего же ты молчишь, Головач? Я ведь убить тебя хотел, я только очнулся. Это шизофрения, мне все казалось, что я попал в ад, что я с…спасу человечество… Если — вы понимаете? Вы были для меня Люцифером, Алексей…
— Довольно, — сказал я. — Ты подлец, но не будь идиотом. Детский прием.
Он заморгал, тихонько всхлипнул. Потом он достал платочек, старательно вытер лицо.
— Д…дайте мне з…закурить.
— Ты сначала расскажи, с каким поручением перешел через границу? — строго спросил Савелий и снял со стены ружье.
Андреев усмехнулся, сощурил глаза. Они стали маленькими и злыми.
— М…меня не надо пугать. Уже п…пять раз убивали. Вы и уб…бивать-то не умеете хорошо.
После всего, что было, он еще издевался над нами, лениво потягивался, зевал.
— Мы и совсем не хотели бы этого делать, — сказал Головач. — Но такие, как ты, стервы, жить мешают…
— Да что ты с ним споришь, Савелий? — не выдержал я. — Дай ему ружье, он очень коротко тебе скажет.
Андреев откинулся на подушку и сразу же поднялся опять.
— Вот что, милые мои, — сказал он серьезно, и серые глаза его заблестели. — Мы с вами люди случайные в смысле встречи. Можно так и расстаться. Вы просто не заметите, понимаете или нет? — не заметите, когда я уйду. Конечно, вам пришлось немного б…бояться и — я готов в…возместить, так сказать, убытки.
Он быстро снял пимы, сунул руку в чулок.
— Тут вот пятьсот рублей и… триста иен… Валюта! Расстанемся спокойно и… извините за шум.
Тугая пачка денег полетела на стол. Он встал и уверенно двинулся к порогу, но я заслонил дверь. Он покачнулся, глядя не то с удивлением, не то с испугом.
— Эт…то что же з…значит? Мало?.. Ну, друзья… — и, словно ища поддержки, оглянулся на Савелия.
— Сядь сейчас же! — закричал тот, побагровев. — Сядь или я тебя пристукну, зверь!
— Ах, вот что! — изумился Андреев. — Смотрите, можно потом пожалеть.
— Молчать!
— Хо! Эт…то я еще юнкером слышал. Только г…голос у тебя слаб.
Савелий сел к столу. Губы его дрожали, скошенные глаза остановились, он словно целился шпиону в висок.
— Ты, сука, отвечай, пока с тобой честью говорят.
— Я м…между прочим, немного радист, — сказал Андреев спокойно. — Там… прежде чем рее п…поломать, успел сигнальчик пустить., Ха-ха… по эфиру… Как это сказано: ночной эфир струит зефир?.. Так вот… подождите пару деньков, здесь оч…чень близко граница.
— Будь спокоен, мы встретим их, как надо, — сказал я. — Отвечай-ка на вопросы.
Он присел на койку, оперся бородой о ладонь.
— Может быть, повторить? — спросил Савелий. Голос его звенел.
— Нет, не надо… Собственно, что вы хотите знать? Да… нарушитель границы — что еще?
— Зачем приходил?
— Неужели непонятно? Просто люблю большевиков. Славные люди… надо же им помочь?.. Ну, что вы будете делать дальше?
— Передадим тебя в погранотряд.
Он побледнел. Он хотел засмеяться, но только закашлялся, чтобы скрыть неудачный смех.
— Артист, — сказал Савелий. — Такие раньше на ярмарке кривлялись.
Илья перестал кашлять, щеки его побелели.
— Вы не имеете права, слышите, не имеете права убить меня! — закричал он, опять багровея, раздувая синие вены на лбу. — К чему эта комедия?
— Мы и не собираемся убивать.
— Но я убегу… все равно убегу…
— Мы запрем тебя в трюм…
— Хорошо, — согласился он весело. — Там сложен лес. Неплохой будет костер. Две щепки, двадцать минут работы, вот и огонек…
Это в первый раз он говорил честно.
— Запрем-ка, Савелий, каюту, — предложил я. — Обсудим.
Он крепче задраил иллюминаторы и вышел вслед за мной. Мы остановились у поручней, на том самом месте, где месяц назад прощались с ребятами, где Павел Федорович сказал:
«Главное, вы думайте, что мы все время вместе, мы ведь мыслями своими все время будем на корабле…»
— Дело серьезное, — сказал я Савелию. — Надо крепко обсудить…
— Хорошо. Помолчи. Я подумать хочу…
Мы стояли у поручней, глядя на берег, задернутый полдневной синевой. Спокойно и радостно светился снег на вершинах, все было прежним опять.
Савелий поднял голову. Я заметил, как уменьшились и почернели его зрачки.
— Если закрыть его в каюту, убежит, — сказал он. — Откроет иллюминатор и убежит. В трюме — сам сказал — пожар устроит. Это у него нечаянно прорвалось. Есть такая пакость на земле — скорпион… Я в Индии видел, вроде паука, он себя самого убьет от злости… Вот если закрыть рубку штуртроса или в канатный ящик! Замерзнет, ведь железо кругом. Куда еще? Некуда. Значит, остается одно… В машину ведь тоже нельзя его пустить? А при себе держать — не усмотришь. Потопит судно и удерет… Однако это правда, Алеша, что мы не можем его… не имеем права: потому что мы не суд?
— Нет, мы имеем право, Савелий. Что мы здесь — шаромыжники? Бродяги? Это наша родная земля.
Он спросил еще тише:
— Значит?..
— Да, — сказал я.
— Тогда нужно сжечь деньги, при нем сжечь, — пусть не подумает, что мы грабим.
— Верно. Мы сожжем деньги… И надо сделать все по порядку, с бумагой, пусть он подпишет бумагу сам…
Головач задумался.
— Сегодня вечером… Я думаю, ждать не надо. Может, и вправду ему подмога идет?
