Крестьяне прифронтовой полосы, особенно в зимнее время, выполняли большие гужевые перевозки военных грузов. Тогда в зимнюю пору крестьянская лошадь и сани были единственным транспортным средством. В горячее время военных действий в некоторых селах лошади не выпрягались из оглобель, а возчики не успевали отдыхать. Население переносило лишения из-за нехватки хлеба. Но не падали духом двиняне, помогали ковать победу.

На Сольвычегодском уездном съезде Советов в июне 1919 года делегат прифронтовой Нижнетоемской волости Тарабухин говорил: «Все население занято перевозками военных грузов и заготовкой топлива. Мобилизация прошла спокойно». Вершинский делегат Доставалов отмечал: «Переживаем все тяготы голода. Вопрос о продовольствии — вопрос жизни и смерти. Семена съедены, едим мякину, мох». Но нет, вершинцы не собираются умирать! «Исправляем дороги, проводим телефонную линию, роем окопы», — продолжал Достовалов.

Не дремали кулаки, возлагавшие надежду на восстановление старого режима. Как сообщил черевковский делегат Подойницын, при заготовках хлеба враги избили коммуниста — председателя кооператива. При столкновении с мятежниками были убитые и раненые. Непоколебимая вера в победу прозвучала в словах верхне-тоемского делегата, организатора Выйской сельской партийной ячейки Ивана Заборского: «Мы голодаем, едим мох, но мы отдаем все свои силы на то, чтобы покончить с врагами!» В волости организовался отряд добровольцев в первые дни войны. Волостной военрук Александр Заборский обучал молодежь.

В Борецкой волости, деревни которой не раз переходили из рук в руки, был создан партизанский отряд, который позднее влился в Красную Армию. Более шестидесяти мужчин Кургоменокой волости, чтобы избежать мобилизации в белую армию, три недели скрывались в лесу, организовались в отряд и осенью 1919 года помогли освобождению Кургомени.

В июле того же года в Троице восстали две роты Дайеровского полка, составленного из перебежчиков и из бывших заключенных белогвардейских тюрем. Восставшие перебили офицеров и с оружием перешли на сторону Красной Армии. И это восстание Произошло в полку, перед которым в Архангельске на параде при отправке на фронт английский главнокомандующий Айронсайд хвастливо заявил: «Я двинусь по реке на Котлас, который непременно возьму, я в этом уверен. Выполнение этого моего плана даст нам возможность утвердиться этим летом в трех пунктах: Котласе, Вологде, Петрограде».

Как известно, утвердиться не удалось даже в Двинском Березнике.

В районах, где в 1918–1919 годах хозяйничали интервенты и белогвардейцы, они давали наглядный урок населению: какими средствами хотели утвердить свое господство и что оно несло трудящимся.

В декларациях интервентов, в разглагольствованиях о «бескорыстной помощи» и о «невмешательстве во внутренние дела» нехватки не было. Но после отъезда из Архангельска бывший генерал-губернатор Северной области Марушевский, помогавший в годы интервенции хозяйничать захватчикам, признавал: «Английская политика в крае была колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов». Точнее сказать трудно. Но проиллюстрировать стоит.

Только в 1918 году вывезено с Севера более двух миллионов пудов грузов. За период интервенции ушло за границу два миллиона пудов льна. Покупали? Нет, расплачивались за грузы «компенсационными расписками», которые сам представитель белогвардейского правительства назвал «фиктивными». И это была «бескорыстная помощь».

Французский военный губернатор Дюпон ввел военную цензуру даже на официальный орган белогвардейского «Верховного управления» и приказал начальнику Архангельской тюрьмы не освобождать ни одного заключенного без приказа за подписью Дюпона. И это было «невмешательство во внутренние дела».

«Правительство» ввело в действие царский свод законов, отменило советские законы о страховании рабочих и рабочем контроле, возвратило прежним владельцам предприятия и суда. И эти меры вводились «во имя спасения родины и революции». Такими словами начинались контрреволюционные указы правительства, возглавляемого «социалистом» Чайковским.

Порядки царского времени устанавливали с помощью террора. Через Архангельскую тюрьму с августа 1918 года за год прошло 9760 заключенных. Тысячи были заключены в каторжную тюрьму на острове Мудьюг, получивший печальное название «остров смерти». Более тысячи человек находилось в ноябре 1919 года в тюрьме на Иоканьге.

Об условиях содержания в белогвардейских застенках опубликовано много воспоминаний узников. К их мемуарам можно добавить свидетельство заведующего тюремным отделом Гумберга. Он доносил начальнику Архангельской губернии о содержании заключенных в Иоканьге: «Постельных принадлежностей нет. Люди спят на нарах, подкладывая под себя одежду». Даже «соли для варки пищи и хлебопечения не хватает». А о том, как размещены узники, приводит пример: «В бывшем картофельном погребе с кубатурой 9,0576 куб. сажен помещено 56 человек».

С садистской злобой мстили белогвардейские правители не только советским активистам, но и их родственникам. В Шидрове арестовали отца коммуниста и добровольца Красной Армии К. Назарова. Арестованную жену коммуниста и разведчика К. Аксенова заставляли рыть себе могилу, угрожая расстрелом. Из Емецка отправили на каторгу отца коммунистов Окуневых, из Кузомени — отца и брата комиссара Н. Кулакова…

Члены партии, оказавшиеся в оккупированном Архангельске, создали подпольный комитет. Ему удалось оборудовать нелегальную типографию, выпустить несколько листовок и установить связь с рядом подпольных групп, в том числе на военных судах. Рации на них обслуживали подпольщиков, передавая их шифрованные телеграмы в штаб 6-й Красной Армии. Активные подпольщики К. Теснанов, С. Закемовский, Д. Прокашев, К. Близнина и ряд других 1 мая 1919 года были расстреляны…

Никакие репрессии не сломили воли к борьбе, не потушили веру в победу и у тех, кто попал в застенки. В сентябре 1918 года был организован массовый побег из Мудьюжской каторжной тюрьмы. Руководили им П. Стрелков, бывший матрос «Авроры», делегат III Всероссийского съезда Советов, председатель Архангельского уездного исполкома накануне интервенции, и 148

Ґ. Поскакухин, политработник Красной Армии. Из шестидесяти заключенных, вырвавшихся с острова смерти, двадцати двум удалось через тайгу, голодным и оборванным на восемнадцатые сутки выйти на территорию, свободную от белых на Пинеге.

Населению прифронтовой полосы немало бед принес обстрел из орудий интервентами таких «военных объектов», как крестьянские избы, школы. В Тулгасе интервенты сожгли сорок домов, так как они мешали обзору позиций Красной Армии. Борецкий летописец Василий Щипунов, участник гражданской войны, оставил дневник, в котором хронологически отмечал события. «6 октября от обстрела сгорела школа и несколько домов», «в ночь на 11 октября сгорела деревня Мелехино», «12 октября снаряд попал в наш дом, сгорела вышка…»

Давным-давно залечены эти раны, и как вещественный памятник я видел в Сельце еще год назад нежилой дом, в стене которого зияла круглая дыра, пробитая снарядом. Кое-где остались и другие следы войны. Грибники многих двинских сел и теперь встречают недалеко от селений остатки колючей проволоки. Вблизи Вознесенского хорошо заметны остатки окопов и блиндажей, ступить в которые врагу не дали. Поднявшиеся из окопов ввысь большие березы говорят о том, сколь давно то было. Давно, но незабываемо и по настоящий день.

Напоминают о боевых событиях и о героях обелиски. В Березнике открыт памятник в честь подвига Северодвинской речной флотилии. На окраине деревни Шид-рово поставлен обелиск на месте гибели Павлина Виноградова. В Борке, около школы, стоит памятник земляку Николаю Кошеву. В боях в районе Топсы — Троицы группа красноармейцев под командованием Кошева, окруженная врагами, отбивалась двое суток. В неравном бою погибли все красноармейцы. Раненого командира белые схватили и расстреляли. Поставлены обелиски и на острове, на могиле расстрелянных участников восстания в Дайеровском полку, и на могиле 69 бойцов недалеко от устья Кодимы…