- Я - Курбатов, а это - Березкин. Вот мы и познакомились. За ваше здоровье! - И он шутливо поднял кверху свою банку с тушенкой.

Жозефина быстро справилась со своей долей.

- Ну что ж! - сказал Курбатов. - Теперь у нас будут силы… Что вы намерены делать?

- Останусь здесь!.. Может быть, мне еще раз повезет и какая-нибудь машина снова подберет меня, - она слабо и грустно улыбнулась.

- Понятно, - сказал Курбатов. - Хотите отдаться на волю слепого случая?

Лицо ее снова приняло выражение полного безразличия, как тогда, когда Курбатов увидел ее на обочине дороги.

- А я вам не верю! - вдруг резко сказал он. - Да, не верю. Просто вы считаете нас недостойными спутниками… Неужели же вам не нравится такой красавец, как Березкин? А ну, Березкин, подтянись, покажи себя! - проговорил он по-русски.

Березкин поднялся, лениво одернул гимнастерку и надвинул на лоб фуражку, решив, что майор просто-напросто ухаживает за француженкой и хочет показать ей свою власть над ним, Березкиным.

- Каков, а? Таких в Париже не сыщешь!

- Конечно! - улыбнулась Жозефина. - Будь другое время, я бы его нарисовала.

- Вы художница?

Жозефина кивнула.

Курбатов вытащил из полевой сумки карту местности. Порывистый ветер рвал края, хлопал, надувал, стремясь вырвать карту из его рук.

- Сборный пункт репатриантов в Дюссельдорфе… Отсюда километров двадцать, - прикинул он, - но в километре на север есть развилка дорог. Если мы повернем налево, то значительно сократим расстояние.

Он поднялся, отломил от дерева толстый сук, обрезал перочинным ножом ветки и подал Жозефине.

- Вставайте, Жозефина! Пошли! - сказал он решительно. - Если палки будет недостаточно, можете опереться на любого из нас.

Березкин в последний раз похлопал «эмку» по смятому крылу, поправил на своем плече автомат и зашагал по дороге вслед за Курбатовым и Жозефиной.

Жозефина брела медленно, опираясь на палку, и Курбатов старался приспособить к ее шагу свой.

Березкин нагнал их и пошел, соблюдая некоторую дистанцию, подчеркивая этим, что он проявляет в отношении майора мужскую солидарность.

- Откуда вы? - спросил Курбатов. - Из лагеря?

- Нет, я жила в Кенигсберге. Работала у фабриканта Морица Гецке. Нянчила его детей.

- Почему вы не отправились на запад?

- Разве рабы добровольно следуют за своими хозяевами? Я ушла…

- Куда же?

Жозефина остановилась. Курбатов подумал, что ей стало плохо, и протянул руку, чтобы поддержать ее, но она мягко отстранилась.

- Нет, нет, мне теперь гораздо лучше… Просто ваш вопрос…

- Вам не понравился мой вопрос?

- Не знаю, поймете ли вы меня. Ведь у вас, русских, кажется, другие взгляды на любовь…

Курбатову стало неловко.

- Простите меня, я не думал… - проговорил он.

- А может быть, и поймете, - перебила его Жозефина; она на мгновение задумалась. - Я ушла к человеку, которого любила больше жизни. Вокруг горе, смерть, бомбы рвутся… А я была так счастлива, как никогда до тех пор…

- Была? Значит, он погиб? - спросил Курбатов. Судьба Жозефины показалась ему совершенно ясной: неожиданно вспыхнувшая любовь, короткое счастье, гибель любимого человека, отчаяние и желание умереть самой. Такие истории он уже не раз слышал во время войны.

- Нет, он жив.

Видимо, его интернировали фашисты или они с Жозефиной просто потеряли друг друга на дорогах войны, и теперь ей кажется, что они никогда не увидятся.

- Не огорчайтесь, Жозефина, вы еще встретитесь и будете счастливы.

- Разве вы не поняли, что все кончено?

Остается только предположить, что она влюбилась в гитлеровского офицера.

- Если бы вдруг случилось так, что я полюбила гитлеровского офицера, я была бы готова к самому худшему, - ответила Жозефина на вопрос Курбатова. - Нет, он француз. Известный музыкант Поль Венсан. Ему предложили концерт в Кенигсберге, и он согласился: он говорил, что его дело - только музыка…

Березкин неожиданно прибавил шагу и стал тревожно насвистывать.

- Ты чего? - спросил его Курбатов.

- Я так думаю, товарищ майор, уж больно много по дорогам этих иностранцев ходит. Как бы не задержали продвижение наших войск!

- Это мы с тобой войска, что ли? - засмеялся Курбатов. Жозефина вопросительно посмотрела на него. - Он боится, что без него Кенигсберг возьмут!

На развилке они свернули влево. Это была уж совсем пустынная дорога.

Жозефина молчала. Она стала прихрамывать. Курбатов рассчитывал, что лишь часа за три им удастся добраться до ближайшей тыловой части.

Под облаками строгим строем прошли на Кенигсберг двенадцать «петляковых». Издалека доносился гул артиллерийской стрельбы.

- Скоро мы все заживем мирной жизнью! - сказал Курбатов. - Березкин вернется в Москву… Ох и плохо тебе, Березкин, на первых порах будет. Тут ездишь, никаких правил уличного движения тебе нету. А там начнут милиционеры штрафовать!

- Ничего! - ответил Березкин. - Я как увижу первого милиционера, так на радостях полезу с ним целоваться!

Курбатов перевел его слова Жозефине, и она улыбнулась.

- А вы, Жозефина, вернетесь во Францию, возьметесь за свою живопись и постепенно все забудете…

- Не знаю, - задумчиво ответила француженка. - Мое сердце теперь мертво.

Курбатов взглянул на ее бледное лицо, подернутое тенью усталости, и подумал: война надломила эту женщину. Найдет ли она в себе силы преодолеть те испытания, которые ей еще предстоят, - ведь надо начинать жизнь сначала…

- Товарищ майор! - вдруг крикнул Березкин. - Смотрите!

Под облаками летел тяжелый немецкий транспортный самолет. Он пробивался к Балтийскому морю. С двух сторон его зажали «миги». Они кружились вокруг него, посылая пулеметные очереди. Ю-50 маневрировал: он то опускался, то поднимался, все время стремясь войти в облака. Но облака были мелкие, весенние, пронизанные солнцем. Они служили плохой маскировкой для огромного фюзеляжа с ярко-желтыми крестами.

- Сейчас собьют! - крикнул Березкин. - Обрубят ему хвост, прошьют бок, и закувыркается…

Правый мотор Ю-50 задымился, и самолет резко пошел на снижение. Шоссе здесь было прямое, а по бокам ни дерева, ни телеграфного столба, только низкорослые кусты, покрытые молоденькими мелкими листьями.

- Черт подери! - воскликнул Курбатов. - Он летит прямо на нас. Смотрите, он выпускает шасси!.. Ложитесь!

Ему снова пришлось схватить Жозефину за руку. Они отбежали от дороги и опустились за кустами. Курбатов вытащил пистолет, а Березкин приготовил автомат к стрельбе.

Ю-50 коснулся колесами шоссе, мягко подпрыгнул и стремительно побежал по асфальту, оставляя за собой шлейф белого дыма. Огромный фюзеляж поравнялся с кустами. В окнах замелькали лица людей. Кто-то прижался к стеклу, высматривая местность.

Пробежав еще метров пятьдесят, самолет остановился, гудя и сотрясаясь от продолжающих работать моторов.

- Стрелять? - обернулся к Курбатову Березкин.

- Подожди.

- А вдруг улетит?

- Не улетит, - сказал Курбатов, - того и гляди взорвется.

Березкин щелкнул затвором своего автомата и, пристраиваясь поудобнее, плотно прижался к земле. За спиной Курбатова хрустнула ветка. Он обернулся. Жозефина подползла к нему и, сдвинув брови, острым взглядом смотрела на шоссе.

- Назад! - строго сказал он. - Получите шальную пулю.

И, махнув рукой Березкину, перебежками от дерева к дереву он стал приближаться к машине.

Моторы заглохли. Дверь приоткрылась. Сквозь небольшую щель осторожно просунулась круглая голова. Человек осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, спрыгнул на землю. Ему сбросили автомат. Затем один за другим спрыгнули еще три гитлеровца. Двое из них были в комбинезонах летчиков.

- Сколько же их там? - сказал сам себе Курбатов. Он понял, что нельзя терять время - врагов много, они могут занять круговую оборону, - и первым выстрелил в тучного немца, который медленно и осанисто шел вдоль самолета.